Все люди – несовершенны, поэтому потенциально каждый способен нарушить закон. Это даже если не принимать во внимание то, что наши законы также несовершенны, и зачастую сами провоцируют на их нарушение. Потому практически каждого из нас можно считать подозреваемым! КТО ПОДОЗРЕВАЕТСЯ ПЕРВЫМ?
В практической работе угрозыска находить и изобличать преступников легче, если с самого начала поисков сосредоточить основное внимание не на всех окружающих, а на ком-то одном. Либо же – на определённой группе лиц, против которых пока что нет никаких улик, но которые, предположительно, либо наиболее способны на данное преступление, либо имели наибольшую возможность совершить его. Либо, наконец, в наибольшей степени от его совершения выигрывали.
Подозрение – ещё не доказательство. И даже не моя, опера, или его, следователя – субъективная убежденность в виновности фигуранта, а всего лишь предположение: «Да уж не ты ли, супостат, всё это натворил?»
Категорию «подозреваемых» разделю на тех, кто находится у нас под подозрением постоянно, и тех, кто попал «под колпак» временно, в связи с какой-то конкретной ситуацией.
Первые – это «подучётный контингент». То есть люди, за которыми нам официально предписано осуществлять постоянное оперативное наблюдение: ранее судимые, наркоманы, пьяницы, проститутки, содержатели притонов, бомжи, скупщики краденного, имеющие приводы в милицию за хулиганство и т.д. Вторые – это ближайшее окружение пострадавших – родственники, соседи, друзья, враги (тем более – они!), все те, с кем т е р п и л ы за последнее время конфликтовали и ссорились. А также те, кто по каким-либо причинам имел доступ к информации ограниченного пользования, позволяющей осуществить данное преступление.
ФИЛЬТРАЦИЯ КРИМИНАЛОВ
Разберу действия угрозыска в отношении представителей первой категории.
Настоящая запарка начинается в райотделе, когда совершенно какое-либо тяжкое преступление на нашей территории (убийство, тяжкие телесные, изнасилования при оттягощающих обстоятельствах, наконец – кража у какой-нибудь власть имущей шишки или влиятельного криминального авторитета) конкретных подозреваемых в совершении данного преступления – нет. А найти его не просто очень хочется, но – позарез НАДО!
И вот тогда, договорившись с прокуратурой относительно «особого характера ситуации» и «необходимости действовать предельно решительно и настойчиво» (то есть прокурорские молчаливо закрывают глаза практически на всё, что мы натворим), наше начальство бросает на раскрытие этого преступления весь свободный от неотложных дел оперсостав.
Разбившись на группы по 2-3 человека, мы бродим по своим «территориям», и хватаем всех, показавшихся подозрительными. Скажем – одет как бомж, небрит, ободран и с запашком… В райотдел его!
Морда нарколыжная, с такой физиономией только в «обезьяннике» и валяться, а он почему-то в очереди у бочки с пивом стоит… Непорядок! Исправили…
Те – просто стоят группой, но как-то не так, не по-хорошему, пялясь по сторонам… Это ещё не криминал, но уже возникают вопросы. Мы с напарником подошли, вежливо представились, попросили предъявить документы, а заодно и рассказать о цели своего нахождения здесь. Документов у них не оказалось: «Что нам, паспорта с собою постоянно таскать? Так и потерять недолго…». Цель нахождения обозначить не сумели: «Стоим, и всё… Чё, уже и постоять нельзя?». Один даже непонятно зачем убежать попытался, ладно – напарник успел ножку подставить. В РОВД всех!
Та харя нам уже знакома, в прошлом однажды уже задерживалась – вполне достаточное основание, чтобы задержать ещё раз: «Пройдёмте, гражданин!»
А того уже бивал, и ещё не раз бивать буду; просто из принципа – такая падаль… «Иди с нами, гнида!»
Каждая опергруппа имеет план: столько-то задержанных и доставленных в райотдел за рабочий день. Скажем, 5-10 человек. Упрекать за перевыполнение плана никто не будет. Зато за недовыполнение начальство вздрючит во все щели, и обзовёт всякими словами, кроме хороших. Разумеется, все стараются этот план перевыполнить!
5-10 оперативных групп за несколько часов работы обычно сгоняют в РОВД 50-80 человек, а иногда и за сотню переваливает. Тут уж с ними работает так называемая «группа фильтрации»: 5-6 опытных, знающих обстановку в районе, грамотных розыскников. Они делят задержанных между собою и поочередно беседуют с каждым. В ходе разговора выясняя, есть ли хоть малейшие основания прицепиться к этому субъекту капитально, или же на данном этапе кроме противной хари и какого-нибудь тёмного пятнышка в биографии ничего уличающего предъявить ему мы не можем. Таковых довольно быстро отпускаем. Но некоторую часть (ранее судимых или просто тех, кто вёл себя слишком нагло) на прощание пропускаем через «барабанные палочки» – авансом в счёт будущих прегрешений перед законом. А также и для профилактики: вбивая в кровь и плоть этих тварей уважительное отношение к представителям закона. Доведись мне когда-нибудь на тёмной улице повстречать десяток подобных, и окажись все они в прошлом неоднократно биты в моём кабинете – не я перед ними, а они передо мною дрожать будут. Каждой клеткой содрогающегося тела вспоминая мои удары – проверялось неоднократно.
С теми, кого «фильтр» счёл перспективным для дальнейшей обработки, с утра следующего дня начинают работать отдохнувшие за ночь опера-«территориалы». Сменяя друг друга поочередно и пропуская допрашиваемых через конвейер, не давая опомниться и попытаться сманеврировать, словчить, выработать тактику сопротивления.
Настает и моя очередь . Шушукаюсь за дверью с коллегой – как вёл себя клиент на предыдущих допросах, и что конкретно против него имеется (обычно – ничего конкретного нет). Вхожу в кабинет, мрачновато смотрю на съежившегося на стуле «гостя». Потом беру со стола какой-либо предмет, более всего подходящий для санитарной обработки отбросов общества (резиновую дубинку, массивный кастет, толстую книгу, остро заточенный карандаш, дымящийся окурок, да мало ли что ещё!), неспешно приближаюсь к нему, и для начала ласково интересуюсь: «Так где ты был в прошлый вторник вечером, с 18.30 до 21.00?» Про себя самого я бы не вспомнил, где был в любой из вечеров любого из своих вторников, но моего собеседника уже спрашивали многократно, так что ответ он отчеканивает назубок: «Дома был, телевизор смотрел!» Кривлюсь издевательски: «Врёшь ведь, падла… А кто твои слова может подтвердить?» И тут ответ у этой публики всегда одинаков: мать… жена… сын-младшекласснник… родная сестричка… дружбан ближайший, с которым матч вместе смотрели.
«Кхм… Мама моя подтвердит, она тоже дома была!» Во, блин, я так и думал! Непонятно даже, о чём ещё спрашивать, если все его ответы я знаю заранее? «Полировать» сразу же в грязь, и дело с концом. «Что ты гонишь?! Ежу понятно, что маманя твоя подтвердит даже то, что ты – папа римский, и женат на английской королеве… Как же это ты, козлина вонючая, ухитрилась не заиметь алиби именно на то время, когда у нашего боевого товарища, оперуполномоченного Шалимова, какие-то хрены на улице, глушанув его ломиком по голове, отняли пистолет, к с и в у и бумажник с зарплатой?! У тебя же две судимости, паскуда – за злостное хулиганство и разбой. Ты же прекрасно понимал, что на тебя первого мы и подумаем. Почему же не побеспокоился на этот вечер надёжным свидетелем? Мог же, например, участкового к себе в гости пригласить…». «Так я же не знал…». «Ах, ты НЕ ЗНАЛ? Так вот тебе за это!.. На! На! Сука… На!!!»
Поработав дубинкой (кастетом, книгой, карандашом или зажженным окурком), немного успокаиваюсь. Сижу на стуле, лениво поглядывая в окно, слушая вполуха, как клиент что-то невнятно бормочет. Потом, отдохнув, снова принимаюсь за своё: «Слышь, козёл! Если ты у нас такой невинный херувимчик, то почему же в твоём сарае вчера вечером нашли патрон от «Макарова»? Как это – «не мой сарай»?! Ах, ничей он… просто стоит во дворе твоей девятиэтажки. Допустим. Но кто ж мог подложить туда патрон, кроме тебя, дважды судимого? И не отмалчивайся, гадёныш, а не то я начну сердиться!» И ведь сержусь… И утомляюсь рукоприкладством… Пока не наступает конец моей смены, когда место у «конвейера» вместо меня заменяет мой напарник.
Славка Шалимов, конечно же, лох. На дежурстве, будучи при оружии и к с и в е, откликнулся на зов какой-то соски в оранжевых лосинах из-за коммерческого киоска: «Парень, можно тебя на минутку…» Он и шагнул туда из освещённого уличным фонарём пространства, а его сзади металлическим прутом по башке – хрясь… Час без сознания провалялся. Мимо куча народа проходила – всем плевать. Лежит человек с разбитой головой – пусть и лежит: может, ему так нравится! Хорошо, мент с работы домой возвращался, увидел безжизненное тело и вызвал «скорую», даже ещё не зная, что лежит – с в о й, подбитый… Теперь Шалимычу в реанимации ещё недельку отваляться, если не больше. Кабы загнулся – похороны с оркестром, генерал с бумажки прогундосил бы насчёт «беззаветного героизма» и «самого лучшего среди нас». Но черепушка опера оказалась крепка, и теперь после больничного и выхода на службу ждут его ба-а-альшие неприятности. За утрату оружия и документов автоматом оттрахают до полного посинения, и кого потом в районе ни застрелят из пистолета – каждый раз будет несчастный вздрагивать: «Не мой ли «макарыч» постарался?» Но это только если мы ту бандитскую суку не найдём. Вот и ищем её долго, старательно, неутомимо.
Этот, которого я только что полосовал, чертовски подходит на роль способного напасть на вооружённого опера. Отработать бы его по полной программе, дожать маленько… Но и все 11-ть других подозреваемых, проходящих «конвейер» в соседних кабинетах, тоже чертовски подходят; во всяком случае, никак не меньше «моего»! Не вся же дюжина за тот злосчастный прут держалась! Когда подозреваемых больше, чем число возможно участвовавших в данном преступлении, это плохо – многочисленность создает путаницу. И тот хорош на разработку, и этот, и те – тоже. Но виновен может быть только один, а отсюда вероятность, что все – н е в и н о в н ы. Такая засевшая в подсознании мыслёнка деморализует допрашивающих. Как бы я, опер, внешне не держал себя уверенно, но если в глубине души сам сомневаюсь в вине своего подопечного, то не получится у меня «бенефиса». Сработать могу лишь на «троечку с плюсом». С б л а т н ы м и поматёрей так работать – лучше уж и вовсе их не трогать.
Но зато если подозреваемый – только один, или если подозреваемых – именно столько, сколько и предполагаемых участников злодеяния, то расклад таков: с тою мразью работаем непрерывно и интенсивно – бьём и спрашиваем, спрашиваем и бьём. И так – с утра и до позднего вечера. Ночью отвели в «обезьянник», дали подремать полчасика, потом – хватаем, тащим обратно в кабинет, и – по новой. Специальная «ночная смена» старается. Если за тобою вина какая-нибудь есть, то рано или поздно ты обязательно расколешься – ну разве что особенно стойкий товарищ попадётся; изредка и среди урок находятся этакие «несгибаемые»…
Интересную вещь я заметил: абсолютно невиновные обычно раскалываются и начинают сознаваться во всём намного быстрее виновных. Преступник ведь понимает, что за его «сознанкой» последует следствие, суд и «зона»; ему есть чего бояться, и ради чего терпеть страдания. А у невиновного желание только одно: побыстрее сказать всё, чего от него требуют, чтоб только не били и позволили поспать. Но и мы не пальцем деланы, нам самооговоров не надо: шитые гнилыми нитками дела на суде потом развалятся, ещё и выговор схлопочешь! Так что мало мне признаний подозреваемого: «Я это!». Меня и подробности интересуют. А он их не знает (что Шалимова манила за киоск девка именно в лосинах), не ведает. Не говоря уж о том, чтоб цвет лосин припомнить… И опять же, пистолет! Если – он это, то где с т в о л ? Ни черта про местонахождение пропавшего табельного оружия сказать не может, а ведь это – главное! «Так ты что же, падаль, органы пытался в заблуждение ввести?! Говори, кого выгораживаешь, иначе я за себя не отвечаю!..»
«ЗАКРЫТЬ» В ИВС
Трое суток имеем право работать с подозреваемым до того момента, когда следует либо отпускать его на свободу, либо выдвигать против него официальное обвинение и возбуждать уголовное дело. После этого, кстати, он переводится из РОВД в СИЗО. И становится для меня, районного опера-«территориала», не то чтобы труднодоступным, а… ну, в общем, так плотненько над ним там уж не поработаешь.
Типична ситуация: трёх суток оказалось маловато для перерастания подозрения в уверенность, но и отпускать «клиента» не хочется. Уж больно подходящая морда для моих оперативных раскладок! Да и никого другого под рукой пока прощупывается. Как быть?
Особенно щекотливым может быть моё положение в случае, когда слегка переусердствовал я в «полировке» кадра, особенно в отношении его физиономии. И теперь не лицо у него, а кровавая маска, даже смотреть страшновато… Нельзя т а к о г о вот так запросто взять да и отпустить домой: у мирного населения при взгляде на него могут возникнуть превратные представления о том, как же в милиции обращаются с гражданами. В этих случаях (подчеркну особо – именно при расследовании тяжких, «резонансных» преступлений) страдальца обычно «закрывают» на 10 или 15 суток в изолятор временного содержания, для чего оформляется протокол о том, что гражданин такой-то такого–то числа в помещении Заводского РОВД вёл себя недостойно, оскорблял находящихся при исполнении сотрудников; сперва обзывал их матерно, затем непосредственно напал… Одного ударил ногой в лицо, негодный, второму оторвал пуговицу на рубашке, потом накинулся на третьего и начал избивать. Прям-таки Терминатор какой-то!
Два независимых, то есть не работающих в милиции, свидетеля своими подписями в протоколе удостоверят, что так всё и было: оскорблял, отрывал, избивал… И таким образом зверски покалечил, понимаешь ли, целую группу офицеров милиции. А они лишь заслонялись руками и жалобно просили: «Ой, гражданин задержанный, не бейте нас больше, пожалуйста!» Свидетелей такому небывалому событию найти нетрудно, – выглянул из кабинета, позвал кого-либо из болтающихся в коридоре алкашей или наркоманов, в зависимости от ситуации дал в ухо или по двести грамм из бутыли плохонького конфискованного самогона отлил, они и подтвердят всё, что им подскажешь. Имея на руках оформленный по всем правилам протокольчик, и памятуя про себя про особую общественную опасность расследуемого преступления (нападение на сотрудника органов при исполнении, нанесение ему тяжких телесных и похищение табельного оружия и к с и в ы ), любой судья (ну то есть не любой, какой-нибудь штатовский или британский служитель буржуйской Фемиды, пожалуй, ещё носик брезгливо покрутил бы… я же имею в виду – наш судья, н а р о д н ы й) охотно влепит две недели админареста разбушевавшемуся дебоширу. И тогда либо за 15 суток следы знакомства со мною и моими товарищами сойдут с его лица, либо, наоборот, каждый божий день мы будем наведываться к нему в гости в ИВС. И множить, множить, множить эти самые следы до полного раскаяния и окончательной сознанки их безмозглого носителя.
(Продолжение следует)
Владимир Куземко, специально для «УК»
P.S. Републикация материалов Владимира Куземко, возможна только с разрешения автора!