РАБОТА НАД ФАЛЬШИВКАМИ

В фильме “Игра в четыре руки” героя Жан-Поля Бельмондо спрашивают: “Вы кто?” – “Торговец картинами”, – отвечает тот. “А, значит, вор!” – “Торговец картинами, – поясняет герой, – это вор, зарегистрированный в торговой палате”. Российские торговцы картинами ворами, естественно, не являются, хотя зачастую нигде и не зарегистрированы. Впрочем, некоторых из них честными людьми все равно не назовешь – наряду с настоящими шедеврами они продают фальшаки, то есть подделки. На них, по уверениям экспертов, приходится до трети оборота всего художественного рынка.“Десятки фальшивых Монэ и Ренуаров”

Фальсификация произведения искусства – проблема старая. Известный российский живописец и искусствовед, один из основоположников отечественного музееведения и реставрационного дела Игорь Грабарь (1871-1960) в автобиографии “Моя жизнь” делится впечатлениями от поездок в США и Европу в начале века: “Наряду с первоклассными собраниями в Америке немало и собраний, наполовину состоящих из подделок. Особенно много я их нашел в прославленном некогда собрании дирижера Странцкого, где были десятки фальшивых Монэ и Ренуаров”. И далее – о выставке Ван Гога в Берлине: “Перед устройством выставки Юсти просил меня зайти к нему в кабинет, где показал около 15 картин Ван Гога, прося высказать о них мое мнение. Я нашел их все до одной поддельными”.

С фальшаками связано множество историй, напоминающих увлекательный детектив. Предполагают, например, что иконы, которые советское правительство в первые годы после революции меняло на сельскохозяйственную технику, на самом деле были поддельными. Изготовление их было санкционировано на самом высоком уровне (см. Жертвы искусства, “Деньги” № 42 от 25 октября).

Весьма громкие скандалы на тему фальсификации шедевров разразились в 80-90-е годы. Все они были связаны с работами русских художников. В 1988-м в Швейцарии подвергся судебному преследованию Андрей Наков – организатор выставки работ Михаила Ларионова: все 197 работ были признаны подделками. В 1990-м похожая история случилась с коллекцией Корецких, выставленной на аукционе Cristi`s. Два года спустя аукционный дом Philips вообще отказался от проведения специализированных аукционов по русскому искусству, спрос на которое после череды подобных скандалов резко упал. В 1995-м с аукциона Sotheby`s был снят самый дорогой лот – “Супрематическая композиция” Любови Пановой (стартовая цена – около 400 тыс. фунтов стерлингов). В 1997 году Юрий Лужков планировал приобрести для Государственной Третьяковской галереи картину Аполлинария Васнецова с изображением Москвы прошлого века. Васнецов оказался ненастоящим (говорят, московский мэр был готов заплатить за картину $100 тыс.). А вот совсем свежая история. Ходят слухи, что с аукциона Sotheby`s, который состоится 23 ноября, будет снята картина Петрова-Водкина “Натюрморт с призмой” – у организаторов аукциона появились сомнения в ее подлинности.

Обидеть художника может каждый

На научно-практической конференции “Художественный рынок в структуре российской экономики”, которая проходила в сентябре этого года в Нижнем Новгороде, было отмечено, что ежегодный оборот российского антикварного рынка составляет $1 млрд, причем большая его часть приходится на живопись и графику. По мнению Игоря Вишницера, эксперта антикварного объединения “Гелос”, ежегодный оборот по живописи и графике в России колеблется от $500 млн до $700 млн. Другие эксперты считают оценку Вишницера завышенной. Михаил Каменский, заместитель директора Музея изобразительных искусств имени Пушкина: Точно определить объемы рынка не может никто, музеи в нем участвуют неактивно, к тому же большая часть сделок совершается “в черную”. Моя оценка – $250-300 млн. Георгий Путников, специалист Коллегии экспертов и оценщиков ювелирных изделий и антиквариата, директор ломбарда “Жулебинский”: Оборот – $200-250 млн.

Что же касается фальшаков, то разница в оценке их доли в обороте еще больше. Игорь Вишницер: Фальшаки фигурируют примерно в 8% сделок. Михаил Каменский: На подделки приходится около 20% всех сделок на рынке. Роман Жаголко, директор фирмы “Антик-Центр”: Даже у известных питерских коллекционеров, имеющих прославленные старые коллекции, до 15-20% всех картин – подделки. Знаю это абсолютно точно: берешь для экспертизы четыре картины, и оказывается, что две из них с вероятностью 90% – фальшаки. Валерий Дудаков, председатель Клуба коллекционеров: Если говорить о предложении, то 60-70% всех работ, выставляемых на продажу, являются сомнительными, если же говорить о сделках реальных, то порядка 30-40% оборота, на мой взгляд, приходится на подделки, причем подделки нашего времени – новоделы, которые составляют около 85% всех фальшаков.

Столь серьезное расхождение во мнениях можно объяснить тем, что торговцы живописью заинтересованы в занижении оценки объема сделок с фальшаками, чтобы не “уронить” рынок; коллекционеры же, потенциальные покупатели, склонны к “коррекции” в противоположную сторону, чтобы сбить спрос и снизить цены.

Прояснить ситуацию могли бы эксперты, определяющие подлинность предметов искусства (атрибуция), но приводимые ими цифры тоже сильно разнятся – от 5 до 60%. Российскую школу экспертизы традиционно считают одной из самых сильных в мире, однако именно в России экспертов часто упрекают в ангажированности. И тому есть свои причины.

Атрибуция с пристрастием

Картина без провенанса (истории ее появления и перемещения из рук в руки) и атрибуции может стоить, например, $300. Но, если экспертиза признает ее творением известного мастера, цена может увеличиться на несколько порядков. Фактически весь рынок держится на мнениях экспертов. Что дает владельцам фальшаков неограниченные возможности в получении добавочной стоимости.

Собственно, никто из участников рынка и не скрывает, что проблема с выдачей положительных заключений на картины, подлинность которых вызывает сомнения, существует. Недавно в газете “Совершенно секретно” была опубликована статья “Как мы теряем национальное достояние”. Герой публикации, тогда еще сотрудник отдела экспертизы Государственной Третьяковской галереи Мильда Виктурина сообщала, что некоторые работники галереи за определенную плату готовы написать положительное заключение на “сомнительную” картину.

Госпожа Виктурина, уволившаяся из Третьяковской галереи по собственному желанию, в телефонном разговоре рассказала корреспондентам “Денег” следующую историю: Несколько месяцев назад к нам на экспертизу принесли картину “Работа в саду” предположительно Натальи Гончаровой. После проведения стилистической и технологической экспертизы все члены нашей экспертной группы сочли, что работа не имеет к Гончаровой никакого отношения. Но потом начались странные вещи. Сначала мне предлагали взятку в $500, а потом, когда я отказалась, была назначена повторная экспертиза, от которой отстранили всех экспертов нашей группы. В итоге картина была атрибутирована как подлинная. Подобных случаев было немало. Выводы делайте сами.

Сотрудники Третьяковской галереи не согласны с Мильдой Виктуриной. Лидия Гладкова, заведующая отделом технико-технологической экспертизы: Ошибки, безусловно, бывают у всех – ошибались даже такие великие эксперты, как Грабарь, Остроухов, Федоров-Давыдов. Причины могут быть разные, но с развитием технических средств ошибок случается все меньше и меньше. Мы работаем с эталонами, с подлинниками, на основе которых создан обширный банк данных, куда входят рентгенограммы, снимки фактуры красочного слоя, фотографии картин в ультрафиолете, результаты химических исследований. Двойная экспертиза картины – искусствоведческая и технико-технологическая – является настоящим научным исследованием. А вот то, что рассказывает Мильда Виктурина, – абсолютно исключено. Ведь один из наших главных принципов – коллегиальность принятия решений, а экспертное заключение всегда подписывается как минимум двумя специалистами: искусствоведом и технологом.

Реакция “картинных” дилеров на признания Мильды Виктуриной была неоднозначной. Одни говорят, что все так и есть, и даже приводят конкретные расценки на услуги различных экспертов (от 1 до 10% цены, за которую картина может быть продана). Другие, наоборот, считают, что все неправда, и поддерживают точку зрения Третьяковки. В любом случае этот заочный спор хорошо иллюстрирует реальную ситуацию на рынке, когда разные эксперты дают на одну и ту же картину положительные и отрицательные заключения, что и порождает слухи об их ангажированности.

Михаил Каменский: Атрибуция оказывает прямое влияние на рыночную стоимость произведения. Но эксперты, работающие в специализированных организациях – таких, как Третьяковская галерея, Центр имени Грабаря, Музей изобразительных искусств имени Пушкина, НИИ реставрации, Исторический музей, Эрмитаж, Русский музей,- не несут юридической ответственности за правильность атрибуции, так как она трактуется как их научно-обоснованное мнение, а не утверждение.

Георгий Путников: Проблема с экспертами является отражением проблемы рынка в целом. Сейчас много новых коллекционеров, которые в основном и являются жертвами изготовителей фальшаков. Таким коллекционерам никакие эксперты не помогут. Когда они станут опытнее, проблема решится сама собой. А вообще я твердо убежден, что экспертиза должна быть частной. Другое дело, что так уж исторически сложилось, что все необходимые для работы экспертов ресурсы сосредоточены в крупнейших музеях и государственных галереях. Частные эксперты с именем, которые смогут работать самостоятельно, появятся на рынке лет через десять, не раньше.

Аркадий Ипполитов, куратор проекта “Эрмитаж-Гуггенхайм”: Экспертиза должна быть только независимой. Никакой музей не заинтересован в понижении качества своей коллекции и не признает ничего такого, что может повредить ее престижу. Эрмитаж всегда будет настаивать, что “Мадонна Литта” – подлинник Леонардо, так как работа Леонардо повышает престиж музея.

Почти МММ

Вопрос усиления ответственности атрибуторов уже который год обсуждается на различных конференциях, но воз и ныне там. Валерий Дудаков: Законодательно решить этот вопрос, наверное, можно. Эксперт должен отвечать – правом заниматься этой деятельностью, своими средствами, да чем угодно. Но вопрос не решается, и происходит это потому, что, как ни странно, это никому не выгодно. Дилерам – потому, что лишит их источника огромных доходов. Покупателям (а коллекции некоторых на 100% состоят из фальшаков) – потому, что они не успеют избавиться от дорогостоящих работ. Самим музеям, где работает большинство экспертов,- потому, что они и так находятся в бедственном положении, а если эксперты будут давать обтекаемые заключения, клиенты уйдут к экспертам других музеев, более сговорчивым. Это напоминает большую игру типа МММ или ГКО. Все знают, что когда-нибудь все рухнет, но каждый надеется, что ему-то как раз и повезет.

С теми, кто пытается нарушить правила этой игры, не церемонятся. Александра Шатских, старший научный сотрудник сектора русского искусства Государственного института искусствознания, эксперт по русскому авангарду: В 1998 году меня попросили сделать заключение по работам русского авангарда из коллекции сына знаменитого дадаиста Курта Швиттерса. На восемь из них я дала отрицательное заключение. После этого я подверглась публичной травле, в ее организации я подозреваю известную галерею Гмуржинской (Кельн), которой очень невыгодно, чтобы эти работы были признаны подделками. Уже дошло до того, что я просто боюсь физической расправы. Дело в том, что все эти картины сын Курта Швиттерса в свое время получил от галереи Гмуржинской, отдав взамен работы своего отца, и теперь внук Курта попросил вернуть работы своего деда обратно. Этого, естественно, Гмуржинская делать не хочет.

Все опрошенные нами заинтересованные лица отмечают, что в последние два года производители подделок работают с перевыполнением плана. Георгий Путников: Так или иначе, стоящие картины вымываются с рынка – оседают в частных коллекциях. Спрос же на предметы искусства остается прежним. Он и рождает предложение: сейчас активно подделывают художников второго и третьего ряда, которые на рынке стоят $5-15 тыс.. Алексей Гарин, исполнительный директор компании “Альфа-Арт”: Подделок стало заметно больше, это факт.

Следствием увеличения количества подделок и отсутствия ответственности со стороны экспертов за свои сертификаты может быть только одно – резкий обвал рынка, что, собственно, и случилось на Западе в начале девяностых. Валерий Дудаков: Спросом будут пользоваться только работы со стопроцентной гарантией, все остальное резко упадет в цене, в результате оборот рынка снизится в два-три раза. Это может случится уже в течение ближайшего года.

Не исключено, правда, что именно такого рода кризис нужен художественному рынку. Георгий Путников: Глядишь, и коллекционеры станут внимательнее, и эксперты ответственнее, а дилеры будут сами гарантировать покупателю подлинность работ. Подобный кризис просто необходим для формирования действительно серьезного рынка предметов искусства в России

Рынок без правил

Разделение труда

С чего начинается фальшивка? С того, что дипломированный художник после безуспешных попыток хоть как-то пристроиться со своим искусством в этой жизни делает на старой бумаге что-то вроде лебедевской обнаженки или акварели а-ля Сомов, приносит это, скажем, в какой-нибудь магазин на Арбате и, к своему удивлению, получает $100-200. Далее все идет в соответствии с законами экономики.

Талантливый выпускник Академии художеств 50-х годов С. рассказывал следующее. По учебному плану он должен был скопировать виртуозный карандашный рисунок Врубеля, хранящийся в Русском музее. Когда работа была закончена, он показал оба рисунка хранителям и увидел испуг на их лицах: они не могли найти различий. Позднее художник показал свою работу именитому коллекционеру N, и тот сразу предложил ее купить. С. смеялся: вещь ведь известная, музейная. Но у коллекционера были свои резоны. В итоге рисунок был продан.

Вообще, изготовителей фальшаков можно разделить на три категории.

Первая – фальсификаторы. В букинистическом магазине или с рук покупается оптом куча старых рисунков. Карандашиком на обороте пишется: “В. Лебедев” (“Сомов”, “Репин”, кто угодно). Для убедительности автограф немного затирается. Если фантазия побогаче, добавляется еще и дарственная надпись. Все, вещь готова. Произведение сдается в другой магазин с прибылью, которая может составлять сотни процентов. С живописью – та же схема.

Вторая категория представлена реставраторами и опытными художниками. Основная их работа заключается вовсе не в том, чтобы писать картины, выдавая их за старые. Они, как правило, промышляют тем, что подписывают безымянные полотна автографами известных авторов с подходящим стилем либо, как вариант, заменяют подписи.

Еще одна разновидность такого бизнеса – “оживление” картин. К примеру, берется унылый пейзаж типа родные осины, и после трех-четырех дней работы на их фоне появляется вельможа со свитой или любовная пара, дети, обнаженная девушка – главное, чтобы конъюнктуре соответствовало. Известна история с картиной “Цветочница”, на которой была изображена женщина, везущая тележку с цветами. Когда картину просветили рентгеновскими лучами, выяснилось, что под цветами – изображение мертвого ребенка.

Третью категорию составляют мастера, создающие подделку с нуля. Это трудоемкий процесс, в котором принимают участие сразу несколько специалистов. Художник строго по заданию заказчика, который и отвечает за сбыт фальшивок, пишет картину, используя старый холст, краски, соскобленные со старых холстов, и проч. Реставратор придает вещи товарный вид (искусственное старение в специальных печах, поддельные крокелюры – трещинки в лаковом покрытии, забитые старой пылью), искусствовед создает ей подобающую легенду. Коллектив не может плодотворно работать без агента в экспертных организациях и человека, внедряющего вещь в ту или иную частную коллекцию. Кстати, подделка акварелей и рисунков – вещь в принципе недоказуемая: ее невозможно определить технологической экспертизой, только искусствоведческий анализ. К тому же в изготовлении они проще живописи.

Иногда, чтобы удачно сбыть фальшак, придумывают удивительные вещи. Известен такой случай. У одной старушки купили картину. После нее на обоях остался невыгоревший след. Точно по размеру этого пятна был написан фальшак дорогого художника, и бабушка за определенную мзду давала объявления и обзванивала магазины, говоря, что у нее есть замечательная картина, которую она хотела бы продать. И продали-таки за $15 тыс. Покупатель наверняка был доволен: он ведь пребывал в уверенности, что заполучил вещь, цена которой никак не меньше $100 тыс.

Не менее важный сегмент рынка подделок – изготовление фальшивых экспертных заключений. Популярна также и такая операция: покупается подлинная картина с настоящими бумагами, с нее делается копия. Ее в конце концов и продают… в комплекте с указанными бумагами.

А бывает и такое. Некто Б. взял работу Казимира Малевича у его дочери Уны и заказал копию, которую и вернул наследнице.

“Писать отрицательную экспертизу на что-то – это подписывать себе приговор”

Корреспондент “Денег” Милена Орлова сумела не только найти дилера, работающего на черном рынке произведений живописи, но и взять у него подробное интервью.

– В чем состоит работа дилера?

– Я не совсем дилер. Дилер – человек, который сам покупает вещь, атрибутирует, приводит в порядок, после чего продает. Я вещи не выкупаю, я представляю интересы клиента и получаю вознаграждение за консультацию. Существуют разные рынки. Я предпочитаю работать с коллекционными вещами. В Москве крупных серьезных коллекционеров – в пределах десятка. У настоящих высококлассных консультантов, да и у дилеров есть один-два клиента: больше не надо.

– Сколько у тебя клиентов?

– Два с половиной, ну, три с половиной. Тех, которые не коллекционеры, считаю за половинку. Еще есть два западных клиента. Мне нравится интернациональный рынок, я работаю и там, и здесь. Там вещи ищутся, здесь пристраиваются. И наоборот. Хотя существует, конечно, проблема с перемещением культурных ценностей через границу. Но я не связываюсь с законом.

– И каковы обороты?

– Цифру никто не назовет. Но минимальный оборот в год – сотни тысяч долларов. Мои комиссионные минимальны – 5% стоимости. Из этих денег покрываются все расходы – авиабилеты, шофер и т. п. У меня три задачи: найти вещь для клиента, найти клиента для вещи и по просьбе клиента обслужить вещь. И таких, как я, в Москве очень много.

– В каком смысле обслужить?

– Допустим, мой клиент получил вещь от другого дилера, а мне нужно выяснить, нормальная ли проводилась экспертиза. Ну я и выясняю по своим каналам. С экспертизой в России – полный абзац!

– А кому ты доверяешь из экспертов?

– Разные вещи – разные эксперты. XIX век – это Третьяковка или иногда Центр Грабаря. XX век – вообще чума. Надо собирать информацию и по экспертам, и по наследникам, и по людям, которые выставки делали за рубежом. Ведь за подлинность вещи перед клиентом отвечаю я, а не эксперт. Если речь идет о XX веке, русском авангарде, я собираю мнения трех-пяти людей. Часто самой приходится заниматься научными изысканиями. Вещь переходит из рук в руки, и, если она действительно музейного уровня, как ни крути, она требует обслуживания. Дети разбили раму – я ищу реставратора рам и т.д.

– Случались у тебя проколы?

– Фальшаки бывали, но все это выяснялось до продажи. Сейчас я фальшак уже вижу. Просто глазом. Чувствуешь что-то не то, механически нарисовано. У настоящей вещи есть аура, она тебя забирает. Хотя я не имею права на любовь к художнику. Оцениваю только, войдет ли вещь в резонанс с клиентом или нет. То, что мне кажется фальшаком, просто отставляю, не беру.

– Часто они попадаются?

– Раньше – до трети, сейчас – чуть легче. Просто рынок стал многоступенчатым, и фальшаки отсеиваются уже на первых этапах. Некоторые покупают вещи валом, берут задешево. Потом сами отсекают фальшаки. Это бесценные люди, они ходят по каким-то диким старикам, ездят по другим городам, вкладывают деньги, покупают полное фуфло и отсеивают все ненастоящее. Мы их зовем “санитары леса”. Я с ними вообще не встречаюсь. Беру вещь в руки, только если она с экспертизой или с происхождением. Правда, провенанс часто бывает придуманный. Вот недавно была история. Якобы произведение одного нашего великого авангардиста, которое было подарено одному члену советского правительства 50 лет назад. Могло такое быть? Я допускаю, что могло, но этот факт требует проверки: вряд ли высокопоставленного члена КПСС похвалили бы за то, что он принял такую мазню. Не исключено, что многие картины я не признала за настоящие просто в силу моего непрофессионализма. Но я не хочу рисковать.

– На твой взгляд, много ли было фальшивок на антикварном салоне?

– Хороших вещей вообще было мало. Их нет ни на аукционах, ни на ярмарках. Они все уходят из-под полы, никогда не выставляются, это и есть тот самый черный рынок. Если на аукционе выставляется такая супервещь, значит, пришло время поднять цену на этого художника. Рынок это чувствует. А так шедевры не выставляют: на них всегда есть покупатели.

– Были случаи, когда клиенты возвращали вещи?

– Да, такое бывало, особенно в начале. Мы же все учились сами, это сейчас я могу курсы открывать.

– Какова сейчас конъюнктура? Что больше всего покупают?

– Неважно, какой период, главное, чтобы это был шедевр. А их мало. Вот и паримся. Сейчас уже почти весь “Бубновый валет” (группа русских художников начала XX века.- Ъ) нашел новых хозяев. Или, например, за последний год не было ни одного Айвазовского. А его просят. Но в XIX веке я уже не вижу фальшаков.

Что касается авангарда, то тут самой приходится быть “санитаром леса”. Но даже фальшаки редко встречаются. С авангардом вообще невозможно работать. Его все боятся: люди просто отказываются его брать. Найти дико трудно, стоит дико дорого, доказать, что эта вещь настоящая, очень сложно. Если тебе звонят и говорят, что есть авангард, пятьдесят на пятьдесят, что это фальшак. А еще есть наследники коллекционеров, которые фуфло подписывают и говорят, что это из их коллекции. Это все надо знать. Общих правил нет.

– А как ты находишь вещи?

– Есть вещи в коллекциях, есть вещи в семьях наследников. Я сама туда не лезу. Это отдельная профессия – общение с семьями.

– Выгодно ли вкладывать деньги в искусство?

– Сейчас самое выгодное вложение – в те вещи, которые подпадают под определение шедевра, причем 1930-х годов. Цены сейчас на них минимальные, а спрос обязательно будет, поскольку остальной рынок уже выбран. Сейчас картина 30-х годов стоит $500. На 1910-е и 20-е годы уже потолочные цены. XIX век тоже вырос в цене, и авангард – этот за год в России вырос на 200-300%.

Но нельзя брать вещь, если хоть кто-то про нее сказал, что это фальшак. Даже если она настоящая, такой слух все испортит. Но есть исключения. Лентулов, подписанный Марьяной Лентуловой, или Кончаловский, подписанный кем-то из семьи Кончаловских, не может быть фальшаком.

– Покупаешь ли ты вещи для клиента на аукционах?

– Да, один раз купила на Sotheby`s как представитель клиента.

– А ты веришь аукционной экспертизе?

– Мне не хотелось бы вступать в конфликт с Sotheby`s. Они прикладывают такие усилия, чтобы атрибутировать вещь!

– А как насчет технологической экспертизы?

– В нее я не верю. В России отрицательное заключение встречается крайне редко. Только если это полное фуфло. Ни один умный эксперт не будет давать отрицательное заключение. Они говорят, что у них нет достаточной информации, чтобы атрибутировать эту вещь. Так говорится. Писать отрицательную экспертизу на что-то – это подписывать себе приговор.

Алексей Ходорыч, Милена Орлова, Василий Андреев, Коммерсантъ-деньги