Этот текст, с одной стороны, — о женщинах, пострадавших от семейного насилия. с другой — это разговор о том, что происходит со страной, столкнувшейся на национальном уровне с абьюзом, выученной беспомощностью и объективацией.
В белорусском издании КУКУ поговорили с украинской активисткой, психологом, основательницей центра «Женские перспективы» (Львов) Мартой Чумало о том, что объединяет семейных насильников, при каких условиях они могут изменить линию поведения и что стоит за словами «любимую не отдают».
«В крайнем состоянии человек, переживший физические страдания, перестает искать выход и видеть позитивный исход»
KYKY: За последний год у беларусов стал чрезвычайно популярен термин «выученная беспомощность». Журналисты и политики спорят об авторстве, каждый приписывая его себе. Но, насколько знаю, понятие появилось в США более полувека назад, и этому предшествовал довольно жестокий эксперимент.
Марта Чумало: Как многие другие, это открытие тоже было совершено случайно. В середине 1960-х американские психологи Мартин Селигман и Стивен Майер ставили эксперименты над собаками. Немецких овчарок сажали в клетку, по дну которой пропускали слабые, но чувствительные разряды электрического тока. Сперва собаки лаяли, скулили, бросались на клетку, пытаясь перегрызть прутья. Но рано или поздно животные замирали, находили уголок, где контакт с травмирующим фактором был минимальным. Затем ток отключали в части клетки или клетку открывали, предлагая собакам выйти из опасного пространства. Самое удивительное, что животные отказывались… Что только ни предпринимали ученые: снимали стенки клетки, убирали прутья, но, увы, овчарки не покидали укромный уголок. Это позволило сделать вывод, что при длительном воздействии травмирующих факторов психика переходит в туннельный режим выживания, когда главным становится сохранение тела и облегчение страданий. Именно это состояние Селигман и Майер назвали выученной беспомощностью (англ. learned helplessness).
Эксперимент на этом не закончился. Ученые не оставили попыток вывести собак из клетки. Овчарок буквально силой вытаскивали, показывая путь к безопасному пространству. Это пришлось проделать несколько раз, прежде чем животные сами стали искать выход. Так появился термин «выученный оптимизм».
Дальнейшие исследования подтвердили, что эта особенность поведения свойственна не только животным, но и людям, находившимся долгое время в травмирующих условиях. В частности, было доказано, что ветераны вьетнамской войны испытывали выученную беспомощность. Потерпевшие от домашнего насилия тоже очень часто сталкиваются с этой проблемой.
Потом ученые скорректировали выводы, выяснив, что даже короткого периода агрессивного воздействия на психику достаточно, чтобы человек вошел в такое состояние. Так, во время одного эксперимента студентам предложили решать логические задачи. Одна часть команды выполняла тесты, имевшие решение. Другой части дали задания, у которых не было правильного ответа. Всех заставляли искать варианты решения. В конце эксперимента студенты, подвергшиеся прессингу и попавшие в ловушку нерешаемости, не могли выполнить даже простые тесты. Теперь спектр понятия «выученная беспомощность» расширен. Отличают крайнее состояние, когда человек, переживший физические страдания, вообще перестает искать выход, верить в позитивные изменения и переходит в режим выживания.
Даже если появляется окно возможностей, он остается в укромном уголке, где, как ему кажется, меньше бьет током.
KYKY: Бывает ли, что человек благодаря силе воли и индивидуальным особенностям характера находит в себе силы, вопреки обстоятельствам, идти к окну возможностей? Или все люди примерно одинаково реагируют на условные удары током?
Марта: В некоторых ситуациях человек может мобилизировать остатки внутренних ресурсов и выйти из кризиса. На это сподвигают глубоко ценностные вещи. К примеру, женщина, на протяжении десяти лет страдавшая от мужа-насильника, решает изменить жизнь ради ребенка. Поводом могут стать слова сына, который обещает убить отца, если мать ничего не предпримет. Женщина начинает испытывать сильные переживания: она все время думает об этом, перестает спать, прислушивается не идет ли сын ночью за ножом. Происходит процесс мобилизации, который мотивирует на определенные шаги — обратиться за помощью и уйти от насильника для того, чтобы спасти своего ребенка.
KYKY: В обществе витает много стереотипов о том, кто склонен к насилию. Мол, это сами пострадавшие в детстве или же наблюдавшие за тем, как отец истязает мать. Кто становится насильником? Есть ли у этих людей объединяющая черта?
Марта: В 2015 году канадские исследователи Ребекка Эммерсон Добыш и Рассел Добыш (супружеская пара) провели интервью с более чем сотней мужчин, убивших своих партнерок. Им удалось доказать, что стереотипы о семейных насильниках нерелевантны. В обществе принято считать, дескать, это люди, которых истязали в дестстве, были подвержены сами или наблюдали насилие в своей семье. Все эти представления опровергаются выводами Добышей.
Среди интервьюируемых были как те, кто закончил школу с отличием, так и тяжелые подростки в прошлом. Кто-то употреблял психоактивные вещества, кто-то вел здоровый образ жизни. Некоторые, действительно, пострадали от насилия в детстве, но большинство выросли в благополучных семьях. В общем, все стереотипы были разбиты в пух и в прах.
Однако кое-что общее все же обнаружилось. Ребекка Эммерсон Добыш, психотерапевтка, признавалась: ей даже не нужно было знакомиться с материалами дела, чтобы понять, кто перед ней. «Обычные» убийцы рассматривали ее как интересного человека, с которым можно поговорить и скрасить время в тюрьме. А семейные «убийцы» смотрели свысока, уничижающе, воспринимали как не ровню себе. Это проявление типичной объективации.
Исследователи сделали вывод, что объединяющим фактором для семейных насильников являются глубинные гендерные убеждения. Себя они позиционируют как субъект, а женщину наделяют ролью объекта.
У 100% исследуемых семейных убийц очень потребительское отношение к своим партнеркам. Они считают, что все женщины используют мужчин, бескорыстной любви испытывать не могут и обманывают партнеров. В то же время женщина, по их мнению, обязана удовлетворять их бытовые и сексуальные потребности. Семейные насильники воспринимают женщин как имущество, которым вправе распоряжаться: «жить, где скажу я»; «только я могу увести тебя с неверного пути, который приведет тебя к проституции», «тебя все время нужно муштровать, чтобы не случилось плохого».
«В корне любого насилия — превосходство»
KYKY: Что происходит на физиологическом уровне с насильником? Почему закрепляется такая модель поведения? Что может стать стопором для негативного сценария?
Марта: В корне любого насилия — превосходство: у меня власть, я контролирую тебя. Незаметно женщина оказывается в «колесе власти и контроля». А начинается чаще всего с гиперопеки. Зачем тебе идти вечером одной? Давай я тебя завезу. Почему в соцсетях мужчины лайкают твои фото? Давай не будем размещать снимки в публичной сфере. Может, ты мне дашь пароль от твоей почты? Какие секреты могут быть у нас друг от друга? Почему ты еще работаешь? Моей зарплаты нам вполне хватает…
Постепенно женщина оказывается в вакууме, изолированной от внешних контактов, теряет право общаться с подругами, увольняется с работы. У нее могут отобрать смартфон, банковские карточки, отключить интернет. Ее жизнь переходит под контроль насильника, с которым она остается наедине. В процессе таких отношений происходит эмоциональное насилие. Женщина слышит упреки, ей навязывают чувство вины. Ну что я тебе сделал? Ты же сама напросилась. Ситуация усугубляется, когда партнерка оказывается в уязвимом положении. Скажем, заболевает или беременеет. Тогда подключается тяжелая артиллерия: иди куда хочешь, а дети останутся со мной.
В определенный момент эмоционального насилия становится недостаточно. Запугивание уже не дает полного ощущения власти. Тогда насильник впервые поднимает руку на партнерку.
Его мозг получает сигнал, что это очень эффективный способ достижения желаемого результата. Он испытывает прилив гормонов удовольствия, а партнерка унижена и делает, что от нее требуется.
Вероятность рецидива весьма высокая. В дальнейшем физическое насилие будет применяться чаще, его интенсивность увеличивается. После пощечины следуют ощутимые удары кулаком, ногой.
KYKY: Правда ли, что рано или поздно каждый насильник имеет высокие шансы стать убийцей?
Марта: Фиксируется возрастающая потребность во власти и контроле, поэтому да. Попытки обратиться в полицию часто завершаются фемицидом, то есть преднамеренным убийством женщины из-за того, что она женщина. Это частое разрешение ситуации семейного насилия.
KYKY: Может ли такой «субъект» осознать опасность собственного поведения и изменить его?
Марта: Есть два пути самоисправления. Первый, когда человек, переживает глубокое переосмысление ценностей, взглянув в лицо смерти. Мне известен такой случай: мужчина, прибегавший к насилию в семье, оказался в зоне боевых действий на Донбассе, там получил контузию, попал в реанимацию. Пережив травматичные события, он изменил всю жизнь, осознал, что семья является настоящей ценностью и стал иначе относиться к жене и детям. Это редкий случай просветления. Он также может быть результатом длинного пути в психотерапии.
Чаще исправление достигается вторым путем, когда психика получает запрет. После получения четкого сигнала о наступлении ощутимых последствий дальнейшее применение насилия становится невозможным.
Мужчина понимает, что может потерять нечто ценное: свободу, общение с детьми или что-то еще. Украинская адвокатка, в прошлом служившая в полиции, рассказывала о своем опыте. Ее супруг попытался ударить, но получил отпор и предупреждение, что повторение насилия она не допустит. Партнер понял, что это серьезно. Осознав, что в дальнейшем будет больно, его психика получила запрет на насилие.
KYKY: Поддается ли коррекции поведение насильника извне? Какие методы существуют?
Марта: Разработаны коррекционные программы, которые учат понимать свои истинные потребности и эмоции, а также гендерные корни, которые питают насилие. Во время прохождения программы насильники должны осознать, что насилие — это зло, которое уничтожает не только близких, но и его самого.
Однако любые интервенции и коррекции возможны, когда у самого насильника есть желание. Если он добровольно вошел в программу, то эффект может быть достигнут. Когда его отправляют по принуждению, например, по решению суда, то он скорее всего будет внутренне сопротивляться и не изменится.
«Любимую не отдают»
KYKY: Беларусы за последний год столкнулись с беспрецедентным насилием. В контексте нашего разговора невольно возникают аналогии. Если их продолжать, получается, что те, кому угрожает реальная опасность и кто осознанно остается в опасном для себя пространстве, готовы стать объектом. Или такая трактовка некорректная?
Марта: Я бы не давала категоричные оценки. Ситуация амбивалентная. Эти люди понимают, что для государства они объекты, но для себя они остаются субъектами, не дают согласия на объективацию. Это путь к возврату субъектности. Когда я начинаю контролировать то, что я в состоянии. Именно об этом говорил австрийский психолог и узник нацистского концлагеря Виктор Франкл, когда помогал другим переживать страшные времена. Пока мы хоть что-то контролируем, мы не жертвы, а люди, субъекты. Даже если система думает иначе.
KYKY: Опять на ум приходит пример из недавнего прошлого. Как оценивать пример Марии Колесниковой, разорвавшей паспорт при попытке насильно вывести ее из Беларуси?
Марта: Это тот самый случай, когда «я решаю». Чем больше я могу, тем больше я субъект. Государство видит во мне винтик, однако я против объективации.
KYKY: Уместно ли называть это геройским поведением? Иначе к чему это самопожертвование?
Марта: Некоторые люди по-другому не могут. Они не дают разрешения себя использовать. С точки зрения психологии все, что происходит, нейтрально. А мы окрашиваем события с помощью когнитивных фильтров, которые не способны изменить суть вещей.
KYKY: Правда ли, что насильник сам страдает от совершённого насилия? Какой ход его мыслей после совершенного поступка? Это я пытаюсь понять, что в голове у силовиков, избивавших людей, которые вышли на мирный протест.
Марта: Думаю, многих мучают угрызения совести, что они приносят боль. В колесе власти и контроля есть фаза примирения. Насильник говорит: извини, так больше не повторится. Но потом наступает момент, когда он перестает испытывать стыд, а перекладывает вину за совершенное на пострадавших. Или же на систему. Если бы не ты, не начальник, не командир, то… А я лишь винтик, ничего не решаю. Одновременно происходит дистанцирование. Мне кажется, что эти ребята в балаклавах качественно дистанцируются и перекладывают отвественность на протестующих.
KYKY: Но ведь подсознание обмануть сложно…
Марта: Подсознание обмануть невозможно. Тут скорее речь о работе с сознанием. Есть защитные механизмы, которые помогают облегчить переживания: я не мог иначе, я должен был тебя ударить. Насильник рационализирует даже очень страшные поведенческие проявления. У него наверняка будет продуманная, аргументированная линия оправдания. Хорошо сделать детям, семье, заработав на квартиру.
KYKY: Хотите сказать, что их бесполезно переубеждать?
Марта: Терапия проводится на разных уровнях. На когнитивном уровне с пациентом разговаривают, рассматривают аргументы «за» и «против», ему приводят примеры, ссылаются на разные точки зрения. Второй уровень воздействия — эмоциональный. Это уровень ощущений. Когда человеку, например, стыдно, страшно, он испытывает чувство вины, что является более глубокой степенью влияния на пациента. Самый надежный — третий уровень — рефлеторный, когда встает вопрос экзистенциального выбора. Пациент понимает, что ему нужно изменить систему поведения, иначе он погибнет. Это животный страх. Когда задействованы все три уровня, существенно повышается вероятность того, что удастся добиться положительного результата с помощью терапии.
KYKY: Что скажете о профиле человека, который говорит «любимую не отдают», утверждает, будто синяки на телах избитых людей были нарисованы, а в моменты слабости призывает простить тех, кто применял силу?
Марта: Это классические субъектно-объектные отношения. Если любимая не хочет, то кто ее обяжет? Синяки нарисованы? Такое чувство, что этот человек генерализирует свою реальность на других людей. Другими словами он может рассуждать следующим образом: «я не верю в то, что вижу». Просьба о прощении… Мне кажется, что это какая-то проекция на себя. Он переживает о себе и надеется, что, может, кто-то простит и его. Для меня это больше о нем, чем о тех, кто применял силу.
KYKY: Этот же человек, комментируя, законопроект о противодействии домашнему насилию, говорил: «Это сейчас модная формулировка на Западе. У них скоро семей не будет: мужик на мужике женится или замуж выходит. Детей некому рожать. А мы у них заимствуем какие-то нормы поведения в семье». Что на это скажут эксперты?
Марта: Опять же инструментальное отношение. Типичный комментарий яркого представителя патриархата, который рассматривает женщину как инкубатор. В Украине с начала нулевых было принято два закона. Сейчас систематическое домашнее насилие криминализировано. Действует система предписаний о запрете на общение с пострадавшей или пострадавшими (ребенок, наблюдавший насилие, тоже считается таковым). В течение десяти дней насильник не имеет права приближаться, он обязан уйти из жилья, вне зависимости от того, кому оно принадлежит. Это позволяет пострадавшей принять определенные меры – например, переехав в другое место. При подтверждении более двух жалоб автоматически вступает в силу Уголовный кодекс.
KYKY: Рекомендации специалистов при столкновении с насильником очевидные: не поощрять действия насильника, оставаясь с ним и прощая его, а уходить. Но как быть, если уйти некуда и ты буквально заперт с ним в одном пространстве?
Марта: Делать все, чтобы не допустить синдрома выученной беспомощности. Максимально контролировать свою жизнь. Стараться оставаться субъектом. Создавать безопасные пространства, где можно быть собой. Очень важно оставаться в социальном контакте с другими людьми. Быть в ресурсе, больше отдыхать, установить режим сна, проводить время с домашними питомцами. Даже в таких условиях это значительно поможет поддержать субъектность.