Там, где государство столь усиленно строится по тоталитарному полуфашистскому образцу, нельзя исключить, что в конце концов экспансия станет востребованным элементом его внешней политики.
Как в Китае вводят тотальный контроль за гражданами, изучали в издании Фокус.
“Коммунистическая партия Китая использует силы безопасности для массового заключения китайских мусульман в концлагеря” — такое резкое заявление сделал на прошлой неделе Рэндалл Шривер, представитель Пентагона, отвечающий за азиатское направление. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Особенно с учетом масштаба задержаний в Сыньцзяне: не менее миллиона человек, по словам Шривера, “но, вероятно, до трех миллионов граждан, представляющих десятимиллионное население уйгуров”. Размах фантастический, застрявший по численности где-то между фабриками смерти гитлеровской Германии и сталинского ГУЛАГа.
“Школа перевоспитания”
В ноябре минувшего года корреспондент Би-би-си Джон Садуорт, вооружившись двумя снимками местности в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, сделанными со спутника, отправился в командировку в эту полную бурлящих загадок местность. На первом фото, датированном июлем 2015 года, был заметен лишь “нетронутый участок, покрытый пепельно-серым песком”. Зато второе, от апреля 2018-го, было отмечено серьезными изменениями: “Посреди пустыни возник внушительный, строго охраняемый комплекс построек. Его периметр огражден двухкилометровой стеной с 16 сторожевыми вышками”. Это и был лагерь, расположенный неподалеку от городка Дабаньчэн — в часе езды от столицы провинции Урумчи.
Практически в течение всего времени пребывания в Синьцзяне у журналиста на “хвосте” висело сразу несколько машин с чиновниками и полицейскими в форме и в штатском. Его преследователи старались пресечь на корню любую его беседу. Садуорт нашел выход в том, что стал звонить по случайным номерам в городе, задавая вопрос о комплексе с 16 вышками. Ему ответили: “Это школа перевоспитания. Там сейчас десятки тысяч людей. У них какие-то проблемы с мыслями”. Выражение “пойти в школу” в этом контексте приобрело совсем иной смысл.
Изучив открытые документы местных администраций, где потенциальных подрядчиков приглашали поучаствовать в строительных тендерах, немецкий ученый Адриан Зенц, отслеживающий данную тему, пришел к цифрам, практически совпадающим с теми, что названы Рэндаллом Шривером: от сотен тысяч до, возможно, более миллиона уйгуров и прочих мусульман могли быть интернированы в целях перевоспитания.
Чуть позже Риан Тум, профессор истории из США, вписал количество заключенных в этом районе Китая в пресловутую “вилку” — между максимальным числом узников в нацистских лагерях (свыше 714 тыс. в 1945 году) и той людской массой, что прошла через советский ГУЛАГ (2 млн). И добавил: “Остается неясным, какой из этих случаев в наибольшей степени будет напоминать массивная инфраструктура интернирования Синьцзяна”.
Территория “заблудших”. Фотография концлагеря в Синьцзяне со спутника
Китайская Чечня
Проблема уйгуров возникла не сегодня, решать ее в Китае пытались по-разному.
В XX веке на этой территории родились и умерли две самостоятельные республики. С образованием Китайской Народной Республики эта “вольница” завершилась. Уйгурам, входящим в пятерку наиболее многочисленных нацменьшинств из 55, существующих в Китае, пришлось считаться с тем, что крупнейший этнос — ханьцы — составляет более 90% населения Поднебесной.
В 1957 году провозглашение Мао Цзэдуном лозунга “Пусть расцветает сто цветов, пусть соперничают сто школ” многие восприняли как своеобразную оттепель. Однако критика национальной политики руководства страны со стороны малых народов привела к жесткой ответной реакции. А в требовании уйгуров назвать их автономию Уйгурстаном в Пекине вообще усмотрели элемент сепаратизма. Последовали репрессии. Затем положение дел осложнила культурная революция. Одним из ее итогов стало принятие Конституции КНР 1975 года, наложившей табу на возможность развивать собственные языки и письменность, сохранять или реформировать национальные обычаи. Наплыв переселенцев в Синьцзян дополнил картину борьбы с непокорным регионом: численность ханьского населения выросла с 220 тыс. в 1949 году до 8,4 млн в 2010-м.
На рубеже веков в течение 15 лет регионом правил деспотичный Ван Лэцюань. Переломить уйгуров через колено у него не вышло. Массовые этнические беспорядки в столице края Урумчи в 2009-м, вызванные убийствами уйгурских рабочих в Южном Китае, обернулись бойней со 197 жертвами, в сновном китайцами. Арест тысячи митинговавших, 30 из которых приговорили к расстрелу, положил начало уйгурским терактам и конец карьере Вана. Его указ об ограничении доступа к интернету в Синьцзяне на 10 месяцев был отменен лишь пришедшим ему на смену Чжаном Чуньсянем.
Последний провел ряд реформ, которые пошли на пользу региону. Инвестиции в богатую залежами нефти и газа территорию, почти впятеро превышающую по площади Германию, хлынули с новой силой. Тем не менее Чжану не удалось убедить уйгуров в том, что доходы от экономического роста распределяются равномерно между ними и ханьцами.
Сегодня с помощью передовых технологий Пекин создал в Восточном Туркестане режим тотального контроля
Главное же, его действия в культурной и религиозной сферах — введение минимального возрастного ценза на посещение мечетей, запрет преподавания религии на арабском, сложности, затрудняющие возможность поститься во время Рамадана, особенно для учащихся школ и студентов — коренное население восприняло болезненно. А двуязычное образование убедило уйгуров в том, что правительство настроено вытеснить арабский язык из обихода. Все это еще более радикализировало настроения мусульман.
“Жесткий удар” и его последствия
В 2013 году автомобиль с тремя уйгурами врезался в пешеходов на площади Тяньаньмэнь в столице КНР. Теракт унес жизни двух человек, нападавших также убили. Год спустя представители уйгуров устроили поножовщину на вокзале города Куньмина, расположенного более чем в 2 тыс. км от Синьцзяна. Общее число жертв перевалило за три десятка.
Китайское правительство перешло в жестокое наступление, назвав свою кампанию “Жесткий удар”. Исламистские проявления стали выкорчевываться с невиданной силой. Женщинам запретили носить паранджу, мужчинам — отращивать бороды. Под запрет попали даже имена. В список тех, на которые не выдается свидетельство о рождении и не распространяется система социального страхования, попали Джихад, Имам, Ислам, Коран, Саддам и многие другие. Передвижение по стране для уйгуров серьезно ограничили. Но самое главное — в Синьцзяне началась эпоха повальных арестов.
За несколько лет регион, население которого составляет лишь 1,5% от общего числа граждан Поднебесной, составил пятую часть всех уголовных арестов, произведенных в стране. Только в 2017-м их здесь было более 220 тыс. Как отмечается в докладе Human Rights Watch, репрессий такого масштаба в Китае не случалось со времен культурной революции. Их маховик дал толчок еще одной тенденции: уйгуры стали примыкать к международным террористическим группировкам. При этом джихад в рядах “Исламского государства”, как признавались некоторые из них в интервью западным журналистам, интересовал их меньше, чем военный опыт, который они приобретали для дальнейшей борьбы на родине.
В 2018-м Китай впервые заявил о наличии “воспитательных учреждений”, где уйгурам-мусульманам “помогают привести в порядок мысли и исправить поведение”. Комиссия ООН по правам человека в августе минувшего года получила информацию о том, что именно делают “воспитанники” для достижения этой цели: они поют революционные песни, изучают идеи председателя КНР Си Цзиньпина и говорят на китайском языке, который им неродной.
По словам 29-летнего Аблета Турсуна Тохти, который провел в лагере всего месяц, их заставляли исполнять песню “Без Компартии не может быть нового Китая” и учить китайские законы. “Тех, кто не мог их правильно рассказать наизусть, избивали”, — говорит он. Экзекуцию устраивали и тем, кто был недостаточно резв на утренней пробежке. Их заводили в специальную комнату с двумя охранниками: “Один бил ремнем, второй просто пинал”.
Случаями откровенных издевательств пестрит история лагерей. Юного Пакзата Курбана, эмигрировавшего с семьей в Стамбул и приехавшего в Синьцзян навестить бабушек и дедушек, задержали прямо в аэропорту. Потом родители получили короткое видео: привязанного к стулу сына пытают и склоняют к сотрудничеству с китайской полицией.
К цифровой диктатуре
Вряд ли можно назвать совпадением появление на гребне этих событий идеи, названной в Пекине неброским термином “система социального кредита”. Думать о ней в КНР начали еще при прежнем председателе Ху Цзиньтао. Однако новый импульс она обрела при нынешнем руководителе Си Цзиньпине. В середине декабря 2016 года на заседании Политбюро ЦК КПК он заявил: “Для борьбы с острой проблемой недостатка доверия нужно крепко взяться за создание системы оценки надежности, покрывающей все общество. Нужно совершенствовать как механизмы поощрения законопослушных и добросовестных граждан, так и механизмы наказания тех, кто нарушает закон и утратил доверие, чтобы человек просто не осмеливался, просто не мог потерять доверие”.
Программа, принятая чуть раньше Госсоветом страны, предусматривает, что к 2020 году каждый житель материкового Китая будет отслеживаться и оцениваться указанной системой в режиме реального времени, получая “рейтинг доверия”. Как все это может работать, показывает пилотный проект, запущенный в городе Жунчэне, провинция Шаньдун. Всем его жителям (а их 670 тыс.) предоставлен стартовый рейтинг 1000 баллов. Будет он расти или падать — находится в прямой зависимости от поведения каждого.
Единый инфоцентр в Жунчэне анализирует 160 тыс. параметров, поступающих от 142 учреждений. Если твой рейтинг достиг 1050 баллов — ты “святой” гражданин, имеющий право на разного рода льготы (например, на получение большого беззалогового кредита. Если же он упал до 849 баллов — жди неприятностей (например, тебя могут уволить с госслужбы). Если твое падение зафиксировали на отметке 599 баллов — ты изгой общества. Тебе не найти практически никакой работы, не взять кредит, не купить билеты на самолет. Соседи будут держаться от тебя подальше, как от заболевшего бубонной чумой.
Четкие правила игры — что можно, а что нет — не прописаны. Власти пока ограничиваются самыми общими предписаниями: исправно плати налоги, не нарушай правил дорожного движения (за это помимо выписанного штрафа с тебя снимут пять баллов). Убирай за своей собакой (разок не сделал — минус пять баллов).
За тем, как ты все выполняешь, будут следить госструктуры, правоохранители и муниципальные органы. А кроме того, данные о тебе будут собирать и хранить восемь частных компаний. Среди которых Alibaba (крупнейшая платформа интернет-торговли с 448 млн пользователей) и Tencent (владелец мессенджера WeChat, у которого полмиллиарда абонентов). На сервисы мобильных платежей этих двух гигантов приходится объем $5,5 трлн, или 90% рынка данного вида платежей в Поднебесной. Эти монстры будут знать о тебе если не все, то почти все: что и где ты покупаешь, с кем общаешься, что читаешь, какие комментарии в соцсетях пишешь, какой контент предпочитаешь.
Понятно, что в полной мере ощутить воздействие китайского “Большого брата” на общество можно будет тогда, когда система заработает по всей стране. Но уже сейчас одна из уйгурских активисток говорит о том, что с помощью передовых технологий Пекин создал в Восточном Туркестане режим тотального контроля. Мало того, что в течение дня уйгуров по нескольку раз задерживают и допрашивают, в их машинах вдобавок установлены специальные GPS-устройства для слежки. А сами они находятся под неусыпным контролем камер с функциями распознавания лиц.
Идеал для ксенофобов
В других регионах также вовсю внедряются технологии, позволяющие “отделить агнцев от козлищ”. К примеру, за полторы февральских недели прошлого года полиция Чжэнчжоу при помощи смарт-очков (позволяющих установить личность человека за две-три минуты — достаточно просканировать лицо и связаться с базой данных) взяла под стражу семерых граждан, подозреваемых в разных преступлениях. Еще 26 человек задержали за использование фальшивых ID-карт.
Разумеется, последние факты можно оценить со знаком плюс. Беда лишь, что общество тотального контроля не знает границ. Гражданам надлежит быть унифицированными элементами. Из них должен легко собираться социальный конструкт под названием “массы”, о перспективах которых более полувека назад писал Джон Коулман в своем “Комитете 300”: они “будут низведены до уровня и поведения дрессированных животных без собственной воли, легко подчиняемых и управляемых”. Электронный концлагерь, как и любой другой, — это прежде всего покорность и единообразие.
В 2018-м Китай впервые заявил о наличии “воспитательных учреждений”, где уйгурам-мусульманам “помогают привести в порядок мысли и исправить поведение”
Вовсе неслучайно, что Брентон Таррант, ксенофоб, убивший 52 человека в новозеландском Крайстчерче, считал КНР государством, которое по социальным и политическим ценностям стоит ближе всего к нарисованному им идеалу. “Увеличивает ли этническое разнообразие мощь государства? Китай будет доминирующим государством этого века, — пишет Брентон Таррант в своем манифесте. — Как же они добились этого, когда никакого разнообразия у них нет? Разнообразие не дает никакой силы. Ее дают единство, цель, доверие, традиции, национализм”.
Похоже, что в тянущемся из седой древности идеологическом споре между последователями Конфуция, призывавшими прививать народу этику с помощью образования и личного примера правителей, и последователями Шан Яна, легистами, сторонниками жесткого набора наказаний и поощрений как инструмента управления обществом, победу одерживают последние. Это опасный прецедент. Шан в свое время проповедовал коллективную ответственность и поощрял стукачество. Его деление подданных на “пятерки” и “десятки” породило слежку друг за другом и готовность заранее доносить властям на соседей в страхе перед коллективными репрессиями. Вводимый ныне “рейтинг доверия” также благословляет доносительство — лишние пять баллов за проявление такой добродетели никому не помешают.
Однако Шан вдобавок отстаивал еще одну доктрину. Согласно ей, царству Цинь следовало вести постоянную войну с каким-либо соседом хотя бы ради поддержания высокой боеспособности своей армии. Будет ли взят китайским руководством на вооружение этот его постулат, сказать трудно. Но там, где государство столь усиленно строится по тоталитарному полуфашистскому образцу, нельзя исключить, что в конце концов экспансия станет востребованным элементом его внешней политики.
Избранной титульной нации после подавления неугодных нацменьшинств может показаться вполне логичным идея какого-нибудь бравого блицкрига. В конце концов, для этого нужно не так много: наличие достаточного количества оболваненных и послушных близнецов-винтиков. А уж от их недостатка, как показывает история, Поднебесная никогда не страдала.
Автор: Юрий Божич; ФОКУС