В России за убийство своего ребенка судят несколько десятков женщин в год. На скамье подсудимых – и многодетные домохозяйки, и успешные менеджеры. И так не только в России. Психиатры в США подсчитали, что каждой четвертой матери хотя бы раз в жизни приходила в голову мысль об убийстве ребенка. Почему матери убивают детей и как они потом живут? Репортаж .
Имена в тексте изменены, чтобы соблюсти права и законные интересы несовершеннолетних, пострадавших в результате противоправных действий.
Когда Петр Кротенко вернулся с работы, в квартире на юго-западе Москвы было темно и тихо. Щелкнул выключателем в ванной. Увидел своего семимесячного сына. Тот лежал под водой в ванне. “Как-то сразу было понятно, что мертвый”, – вспоминает Кротенко.
Его жены Алены дома не было. На следующий день прохожие нашли ее на берегу подмосковного озера. На допросе Алена сказала, что убила своего сына и поехала убивать себя. Выпила бутылку водки на берегу, пошла к воде и потеряла сознание.
За два дня до гибели сына она просила мужа отправить ее в больницу. “Я как бы не придал этому значения – она же пила таблетки, я думал, все нормально будет”, – вспоминает Петр. На допросе женщина сказала: “Я боялась не справиться с ребенком. Лучше было это прекратить, чтобы никто не мучился”.
По показаниям Алены, она накормила сына, “поговорила с ним, что будет для него лучше – жить или умереть”, наполнила ванну и пять раз погрузила его под воду, глядя в глаза.
“Всего этого можно было бы избежать, если бы ей хоть кто-то хоть пару слов сказал о том, что у нее может быть депрессия, – уверен ее муж. – Хоть одно занятие об этом на курсах будущих матерей!”
В мае Алене поставили диагноз “полиморфное расстройство личности” и направили на принудительное лечение в психиатрическую больницу.
“Если бы я отвез ее в больницу, этого бы не было”
Экономист Алена познакомилась с химиком Петром на лекции в Парке Горького. Они встречались три года, поженились, у них родился мальчик. Беременность была желанной: пара загодя купила десяток пижам, кроватку и коляску. Роды прошли в платном отделении Перинатального медицинского центра, которым руководит именитый акушер Марк Курцер. Стоимость контракта с ведением беременности – от 200 тысяч рублей.
В декрете Алена ходила на курсы для беременных. “Пять или шесть занятий ее учили кормить, пеленать, рассказывали про болезни ребенка и уход. И там говорили, что роды – это сказочно, все будет замечательно, материнство – это подарок. А то, что могут быть проблемы психического или психологического характера, не обсуждалось даже”, – вспоминает Кротенко.
О том, что его жена в прошлом наблюдалась у психиатра, Петр не знал: “У нее был один такой эпизод психопатический в прошлом, когда она слышала голоса, видела каких-то демонов, но я об этом только после родов узнал. Она вылечилась, а роды, как мы теперь узнали, спровоцировали стресс и рецидив”.
После родов мальчик заболел пневмонией, его отправили в реанимацию. Он выздоровел, а у Алены пропал сон. “Говорила, что не может справиться с ребенком. Позже мы обратились к психиатру. Она, в принципе, поняла, в чем дело, назначила жене препараты, но, как мне показалось, не очень нас предупредила о том, что могут быть опасные последствия, что нужно быть внимательными, не нужно оставлять маму с ребенком”, – говорит Петр.
Тогда их сыну было полтора месяца. Таблетки ситуацию улучшили, но ненадолго. Видно было, что жена очень устала, продолжает он. “Мы ходили к врачам несколько месяцев, – говорит Петр. – Нас вообще никто ни о чем не предупреждал”.
Дело Алены рассматривалось этой весной в одном из судов Москвы. Петр приходил на каждое заседание. Стоял у “аквариума”, в котором была его жена, спрашивал, подошли ей футболки, не жарко ли ей в камере СИЗО. Приходила и теща – в коридоре рассказывала о подрастающей внучке, дочери брата Алены. Она уже начала ходить по кроватке, тянуться к телефону и звать маму.
“Злого умысла у нее не было, просто психологический сбой, – говорит Петр. – Если бы ей попались правильные врачи, если бы я тогда отвез ее, как она просила, в больницу, этого бы не было”.
Смятение Петра объяснимо: они с женой столкнулись с одной из основных проблем детоубийств, причем не только в России. По данным американского ученого-криминалиста Филиппа Ресника, 40% женщин осматривал психиатр или другой врач незадолго до преступления, что, по его выражению, “обескураживает”. А российские криминологи говорят, что до преступления к врачу с разными жалобами – головная боль, бессонница, сбой менструального цикла – приходили 80% женщин.
Сама Алена общаться с корреспондентами Би-би-си не захотела. “Описывать свою ситуацию и давать свою точку зрения я не хочу, так как для меня это слишком личное и воспоминания слишком болезненные. Кроме того, мой случай достаточно специфический, не распространен широко, поэтому информация о нем не особо поможет общему делу”, – писала она из СИЗО, пока шел суд.
Кротенко не права. Это становится ясно, когда в коридорах судов во Владимире, Нижнем Новгороде, Кемерове или в калужских колониях обвиняемые слышат от нас о расследовании похожих дел. Семьям, переживающим смерть ребенка и суд над его матерью, на глазах становится легче, когда те слышат, что они не одни.
Кто они?
Это малоизученное и табуированное преступление называется филицид. Убийство ребенка матерью. У него есть подвиды. Неонатицид – если мать убивает новорожденного. Инфантицид – когда убитому меньше года.
По данным Ресника, риск стать жертвой убийства особенно высок в первые пять лет жизни. Родители чаще всего убивают детей младше двух лет и чаще всего зимой – около четырех часов утра.
Отдельные законы об убийстве маленьких детей есть больше чем в 20 странах мира, включая Бразилию, Канаду, Великобританию, Германию, Италию, Японию, Новую Зеландию, Филиппины, Южную Корею и Турцию. Они смягчают наказание для матерей, чьими жертвами стали дети младше года, поскольку с начала XX века душевное равновесие матери считается расстроенным после родов или кормления грудью.
В России для филицида тоже есть отдельная статья – 106 УК РФ (убийство матерью новорожденного ребенка). Но она касается только младенцев младше месяца, а не года. Максимальное наказание – пять лет лишения свободы. Все остальные детоубийцы проходят по пункту “в” второй части статьи 105 УК РФ (убийство малолетнего) – до 20 лет колонии.
Точной статистики по всей России нет. Судебный департамент при Верховном суде России сообщает, что в 2018 году до суда дошли 33 таких дела. Сотрудники кафедры криминалистики Кубанского госуниверситета полагают, что нераскрытых эпизодов в восемь раз больше, чем уголовных дел.
“Все мои друзья в последнее время спрашивают у меня – а что, участились эти случаи? Я скажу: нет. Такое было всегда, – говорит судебный психиатр, главный научный сотрудник Центра социальной и судебной психиатрии им. Сербского Маргарита Качаева. – Три-четыре места из 20 коек в нашем женском отделении каждый месяц занимают детоубийцы. В других больницах и регионах цифры другие”.
Бухгалтер из Владимира. Воспитательница из Нижнего Новгорода. Прокурор из Белгорода. Безработная из Волгограда. Консультант по социальным вопросам из мэрии Братска. Официантка из Рязани. Выпускница Института открытого дизайна из Москвы. Многодетная домохозяйка из Дербента. Продавщица из Томска.
В тридцати с лишним историях, с которыми мы работали, все героини – разные. Несмотря на стереотип о полубездомной, в стельку пьяной, сожительствующей с наркоманами матери, у многих детоубийц есть муж, дом и работа – и нет зависимостей.
В России, по исследованиям Кубанского госуниверситета, детей убивают женщины на пике фертильности, 30-40 лет. Больше 74% на учете в психоневрологическом диспансере никогда не состояли, половина из них были замужем, у них уже были дети и послеродовые расстройства психики.
Медики знают, что чаще всего именно после родов обостряется латентно текущее психическое заболевание, о котором мать и не подозревала. Это значит, что женщина может жить с хроническим расстройством, которое в обычной жизни никак не проявляется. Разбудить его могут беременность, роды или климакс – три главных стресса для женского организма.
“Вас в тюрьму посадят, я вам очень сочувствую”
– Скорая помощь.
– Алло, “скорая”, у меня ребенок умер.
– Что сделал?
– Умер.
– Как это?
– Ну, вот так вот.
– Это где?
– Кукушкина, дом один.
– А он болел у вас или что?
– Грудной, только приехали.
– Фамилия, имя, отчество.
– Фролова Анна Николаевна.
– Мы вас рожать недавно возили.
– Да-да…
– А как она умерла, прямо умерла и все? Ела или спала?
– Ну, вообще-то я сама просто виновата.
– Как это?
– Ну вот так вот.
– Вас в тюрьму посадят. Да нет, я не пугаю, я вам очень сочувствую.
В скорую помощь города Владимира 38-летняя Анна Фролова позвонила утром 7 июля 2018 года. Осенью расшифровка ее разговора с фельдшером стала одной из страниц уголовного дела, возбужденного по статье 106 УК РФ.
Воспитатель по образованию, Фролова родила дочь в июне 2018 года. Это был третий ее ребенок. Сыновья Фроловой 18-ти и 10 лет на допросах называли сестру желанным младенцем, “которого родители очень ждали”. Но с приближением родов Анна чувствовала себя все хуже: обострился гастрит, из-за угрозы выкидыша она лежала на сохранении, роды начались раньше срока.
Девочка появилась на свет недоношенной, а Фроловой стало совсем плохо. “Боль постоянная, адская боль стояла. Я ничего больше не ощущала. Я на этой боли совершенно замкнулась, потому что у меня болит, болит, боль в животе нескончаемая, – рассказывает она. – Шрам от кесарева загноился очень быстро. В роддоме уже пришла в ступор какой-то: я не могу, я не справлюсь”.
Анне вызвали психолога. Он посоветовал ей расслабиться, представить, что она на море, а по приезду домой обратиться к психиатру. “А я говорю: у меня боли адские, не могу я! Сейчас от боли на стенку полезу!” – говорит она. То, что происходило дальше, могло насторожить не только мужа, детей и подруг Фроловой, но и соседей с полицией. Сначала Анна сбежала из роддома без ребенка, вызвав такси. Вернулась за дочерью вместе с мужем. Муж вскоре уехал в Москву – устроился на работу вахтовым методом.
Анна несколько раз вымыла свою квартиру с “Белизной” – “для дезинфекции, я вам тут гноем из шва все заразила”. А ночевать с младенцем пошла к подруге – жаловалась, что не может быть дома одна. На другой день оставила подруге детей, сказав, что поедет за кроваткой, но сама отправилась на кладбище на могилу матери. Утром на третий день вышла босиком из дома с младенцем на руках – и не смогла объяснить задержавшей ее полиции, куда она идет.
“Наверное, тогда я помощи искала, хотя не помню ничего. Осталась я одна с этой болью, пошла за помощью”, – вспоминает Анна. Из полиции ее забрала свекровь и привезла домой. Двухнедельную Вику уложили в коляску, покормили, свекровь включила телевизор.
Как расскажет потом следователям Фролова, она в это время несколько раз подходила к коляске, волновалась, дышит ли дочь, а через час “встала около коляски с белой подушкой и положила ее туда”. Свекровь решила, что та устраивает ребенка поудобнее, и продолжила смотреть телевизор.
Около 10 утра Анне позвонила двоюродная сестра – спросить, когда приходить поздравлять с рождением дочки. “А ты что, не знаешь? Похороны у нас будут. Я вожу в коляске труп своего ребенка. Я вся гнию и заразила его заразой гнойной. Вот он и умер”, – цитируют Фролову следователи в материалах дела.
В 11 утра Анна начала звонить в “скорую”. Врача, как сказано в деле, она встретила у подъезда со словами: “Посмотрите, кажется, я его убила”.
В суде медик рассказала, что ребенок не дышал, сверху на нем лежала подушка, а по телу пошли сине-бордовые пятна, которые появляются от нехватки кислорода. Установив “клиническую смерть”, врач сделала укол адреналина, непрямой массаж сердца и искусственное дыхание. Младенца стошнило, и он задышал.
С предварительным диагнозом “Удушение? Постреанимационная болезнь” его увезли в больницу. 1 августа Вику выписали. Ее мать, фигурантку уголовного дела о покушении на убийство собственного ребенка, отправили в психиатрическую лечебницу на экспертизу. Там она провела три месяца.
“Когда мне врач назначил таблетки – Амитриптилин, Золасту, Элзепам, – мне легче стало намного. Уколы прокололи, витамины. На экспертизе меня признали невменяемой. Их вопросы были направлены на то, чтобы выяснить, был ли у меня послеродовой стресс и психоз. И вот они это выявили. Если б раньше выявили, может, и не было б ничего. Я не раз об этом говорила – мне нужна профессиональная помощь, я в странном состоянии”, – рассказывает Фролова.
Анна не признает вину – говорит, что не пыталась удушить дочь, подушки в коляске не было, а в скорую помощь она позвонила, испугавшись за дыхание ребенка. Врач “скорой”, по ее словам, лжет, пятна на младенце появились после укола. Свекровь Анны на суде от своих показаний отказалась – сказала, что никакой подушки не видела.
В больнице Фроловой диагностировали хроническую шизофрению.
“Надо понимать, что это не обязательно полная невменяемость. Когда в обществе говорят “психическое расстройство”, сразу думают о беседах с демонами и смирительной рубашке. Это ошибка. Женщины-детоубийцы с психическими расстройствами до преступления могут быть социализированы, никогда раньше не лечиться у психиатров и жить нормальной жизнью”, – говорит профессор Качаева из центра им. Сербского.
На втором месте после шизофрении в таких случаях – диагноз “реактивное состояние, возникшее после родов”. Это временные расстройства психики, в том числе запущенная психотическая депрессия, и особенно опасный послеродовой психоз.
Он случается с одной-двумя женщинами из тысячи. Его симптомами могут быть чувственный бред и паранойя. Шизофрения, психоз, реактивные состояния – все эти диагнозы исключают вменяемость преступниц. Таких женщин освобождают от уголовного наказания и отправляют на принудительное лечение.
Об этом же просит прокурор по делу Фроловой. На одно из последних заседаний суда Анна пришла вместе с ребенком – годовалую Вику не с кем было оставить. В зале они сидели бок о бок. Ребенок, год назад переставший дышать на две минуты. Его мать, которая, по мнению следователей, пыталась его задушить. И врач, которая делала ему искусственное дыхание.
“Как вам не стыдно? Зачем вы врете? Бумерангом тебе прилетит! Не будет у тебя своих детей!” – кричала Анна врачу. Суд по ее делу продолжается.
“Нас по старинке учили терпеть”
Серьезные психические заболевания пробуждаются на фоне депрессии, которая диагностируется у большинства таких матерей. Депрессия начинается как невротическая (все валится из рук, слабость), а к моменту преступления принимает характер психоза. “Это тоска, достигающая психотического уровня. Появляются идеи никчемности, ненужности существования”, – объясняет Качаева.
Утром 17 февраля 2019 года 21-летняя жительница Уфы Арина Рафина вытащила из-за стола завтракающую макаронами с мясом дочь и вышла с ней на балкон девятого этажа. Через час женщина со своей матерью должна была ехать к психиатру, на прием она попросилась сама. Но, не дождавшись родных, она решила покончить с жизнью вместе с дочерью.
Замкнутая и тихая с детства, Рафина вышла замуж в 19 лет. Рожала, когда муж служил в армии, а первый год жила с ребенком у своих родителей. После родов невролог отправлял ее на дополнительное обследование, но до врачей Арина так и не дошла.
По словам тещи, вернувшись из армии, зять плохо обращался с ее дочерью. “Ругал он ее часто. Унижал. “Ты страшная, ты идиотка, посмотри на себя, ты как старуха”. Запрещал нам с ней общаться, когда она пыталась к нам вернуться жить – приезжал и забирал ребенка”, – говорит Ирина.
Ее зять, по профессии детский массажист, в суде говорил, что поднял руку на Рафину только один раз – дал пощечину и возил лицом по полу, где были детские какашки, которые та не успела подтереть с пола. С Би-би-си он общаться отказался.
Мать говорила Арине: ты или разводись, или больше на него не жалуйся, стерпится-слюбится, ты же сама его выбрала. Сейчас она жалеет об этих словах: “Ну, нас так по старинке учили – терпеть”. В суд она приехала после похорон неродившегося внука – у второй дочери замерла беременность на восьмом месяце. В руках у Ирины валокордин и телефон с фотографией внучки, которую пыталась убить ее дочь.
Арина и ее дочь выжили – под окном 9-го этажа был большой сугроб. Пока их откапывали из снега прохожие, Рафина бормотала, что голоса приказали ей так поступить. Из больницы мать отправили в СИЗО, а ребенка – к отцу.
Накануне попытки самоубийства Арина вызвала домой полицию, сказав, что муж точит ножи, чтобы убить ее (он обтачивал ключи от входной двери), а потом двое суток не спала, ходила по квартире в куртке. До поездки к врачу она не дотянула пару часов.
Психиатры диагностировали у Рафиной шизофрению.
“Зачем им мучиться в таком мире?”
И женщины с шизофренией, и женщины в глубокой депрессии часто говорят о причинах убийства ребенка так: “Я делаю ему лучше”, “Я для него слишком плохая мать”, “Этот мир настолько чудовищный, что ребенку лучше будет не жить в нем”.
У психиатров и криминологов есть термин – “убийство из альтруизма” (mercy killing). К этому же феномену относится “расширенное самоубийство” – когда мать решает свести счеты с жизнью и забирает с собой детей.
“Она смотрит на ребенка, двух или трех детей, и думает: а зачем им мучиться в таком мире? – говорит Качаева из центра им. Сербского. – После преступления им никогда не легчает. Тогда они кончают жизнь самоубийством – если не с первой попытки, так со второй или третьей”.
“К нам попадают в большей части случаи, когда кто-то смог женщине помешать, – рассказывает эксперт. – Например, недавно была женщина, которая гонялась за своими детьми трех и пяти лет со снотворным, пытаясь их отравить. Муж вошел и увидел упаковку каких-то таблеток, проданных ей без рецепта. Он ее остановил, предотвратил преступление. Хотя сам во многом был виноват – изменял, пропадал”.
“Родственники сказали, что у нее были бредовые идеи об инопланетянах – о чем вдруг сразу все вспомнили, как только появилось уголовное дело. До этого ее состояние мало кого волновало, – вспоминает Качаева. – В больнице очень быстро стала выздоравливать. Когда вовремя начинается лечение, нейролептики хорошо действуют”.
Отправленные на принудительное лечение каждые полгода проходят освидетельствование на комиссии врачей. Потом районный судья приходит в больницу на рассмотрение этих случаев.
“Шесть месяцев вполне достаточно даже для самого серьезного случая. Особенно хорошо поддаются молодые и ранее не лечившиеся женщины. На глазах становится лучше, они приходят в себя, начинают говорить: боже мой, доктора, что же я совершила, как же так теперь жить”, – рассказывает Качаева.
С разрешения врачей и судьи женщина может вернуться домой. По закону она должна встать на учет в психоневрологический диспансер и лечиться амбулаторно. Лекарства бесплатные. Через два года, если пациентка хорошо поддается лечению, ее снимут с учета, говорит психиатр.
“Желанный ребенок, она его обожала”
Примерно у 15% матерей-детоубийц врачи не находят ярко выраженного психического расстройства. Тогда специалисты пишут в заключениях об “эмоциональном напряжении от психотравмирующей жизненной ситуации”.
“Во время экспертиз даже удивляешься порой, как у человека в один момент могут быть все проблемы сразу, – говорит Качаева. – И осложнения от гриппа во время беременности, и мама умерла, и бросил перед родами мужчина, и работу потеряла, и с арендованной квартиры ее выгоняют, потому что за жилье платить нечем”.
Эта социальная неустроенность приводит к психической неустойчивости. И если появляется третий элемент – так называемый триггер-фактор – то происходит преступление.
“Триггер у женщин – это чаще всего личная ситуация, связанная с партнером, – продолжает Качаева. – Оскорбление, унижение, уход, измена. Не пришел на Новый год, не поздравил с днем рождения. Вообще женщины очень болезненно реагируют на такие отношения с партнером”.
Зимой 2018 года из суда города Чебаркуля под Челябинском вышла бригадир птицефабрики Елизавета Жарова. 30-летняя мать троих детей, весной 2017 года она забеременела четвертым – но растить его было не на что. По словам адвоката, Жарова собиралась сделать аборт, пропустила сроки, родила осенью дома в деревне и выбросила новорожденную в выгребную яму. Ребенок задохнулся.
О поступке Жаровой в полицию сообщила соседка. Потерпевшим признали мужа Елизаветы. Но тот в суде сказал, что жену простил, претензий не имеет, и ходатайствовал о прекращении уголовного дела. Суд ходатайство удовлетворил. Елизавету отпустили из зала суда.
В области случилась истерика: местные СМИ публиковали колонки с призывом посадить преступницу на 15 лет, соседи возмущались, как убийцу земля носит. “Процесс меня измотал, – вспоминает ее адвокат. – Жарова и сама ушлая и непростая особа, очень с рациональным подходом. Они на шоу НТВ ездили об этом деле рассказывать”.
Семья Елизаветы переехала в Томскую область. На ее странице в соцсети “ВКонтакте” – фото сыновей: вот они катаются с горки, здесь старший в школе, а это семейное застолье. Они разучивают песни к концу учебного года и ходят на шашлыки.
О суде Жарова вспоминать не хочет. “Я вообще никак не хочу об этом думать. Уже прошел год, и ворошить мне этого не надо”, – сказала она Би-би-си.
Смягчить наказание для матерей, покушавшихся на жизнь новорожденных, раз в несколько лет пытаются и в США. Активисты лоббируют идею второго шанса для таких женщин. Но пока и в России, и в Соединенных Штатах этот шанс зависит от судьи, к которому попало дело.
Той же зимой 2018 года в Кемерове, в сутках езды на машине от дома Жаровых, судили 36-летнюю Анастасия Крохину. Как и Жарова, мать двух дошкольников летом 2017 родила еще одного сына. Семья небогатая, но “хорошая и опрятная”, дети “всегда чистые”, Крохина не пила и не употребляла наркотики, говорят ее знакомые.
По их словам, отец новорожденного им помогал, но был женат – и Анастасия мучилась своим положением. Через четыре месяца, ноябрьской бессонной ночью, в гриппозном жару, Крохина отшвырнула от себя плачущего ребенка, которого никак не могла успокоить. Тот продолжал выть. И у матери, и у ребенка была температура “под 40”, вспоминают знакомые Крохиной.
В предрассветных сумерках Анастасия приготовила смесь, покормила сына. Тот продолжал плакать, и мать, успокаивая, надавила ладонью на его лоб. Сын наконец уснул. Отек от перелома костей черепа нарастал постепенно, перелома ноги не было видно.
Спохватилась Крохина к полудню – ребенок слишком долго спал. Бросилась к соседям, сама вызвала “скорую”. Врачи констатировали смерть.
Крохину обвинили не в убийстве, а в умышленном причинении вреда здоровью, повлекшим по неосторожности смерть потерпевшего. На экспертизе признали вменяемой. Дело рассмотрели за два дня. Суд второго шанса не дал и отправил Крохину на семь лет в колонию. Ее старших детей растит бабушка-пенсионерка.
“Для семьи это было большое горе. Это был желанный, любимый ребенок, пухляш, она его обожала. Она плакала все заседание. Они даже отказались подавать апелляцию на приговор”, – вспоминает юрист, знакомый с делом.
По его словам, такие дела редко проводят со стационарной психолого-психиатрической экспертизой, ограничиваются амбулаторной: “Они приходят в клинику и иногда проводят там не больше пяти минут. Все ходатайства о повторной экспертизе для Насти отклонили с посылом: “И одной достаточно”. Несмотря на огромную совокупность смягчающих обстоятельств, в итоге получаются такие сроки”.
В соцсетях Крохиной остались ее фотографии в белом платье на восьмом месяце беременности, схема массажа детских стоп и рецепт куриной запеканки. И много цитат из сообщества “Дети”: “В моей жизни есть один маленький человечек, ради которого хочется жить – это мой ребенок. Это счастье!”
“Она очень за них волновалась”
Следователи не нашли бы Елену Каримову, если бы не пожар на заброшенном овощехранилище в городе Семенов Нижегородской области. В рулоне стекловаты пожарные обнаружили обугленные останки детей – двухлетнего мальчика и четырехлетней девочки. Экспертиза установила, что детей сначала задушили, а потом сожгли.
27 апреля 2018 года следователи задержали Каримову, обвинив ее в убийстве своих детей – Сулеймана и Хадижи.
Ухоженная яркая брюнетка, Каримова продавала в интернет-магазине спортивное питание. Судя по ее “Инстаграму”, она любила ходить с подругами в кафе и выкладывать фотографии своих детей.
“Дети были аккуратные, в любви росли. Лена постоянно ко мне бегала – то у мальчика ветрянка, то у девочки простуда, она очень за них волновалась”, – рассказывает ее свояченица Азиза Каримова.
Незадолго до ареста она купила много детской одежды на вырост. “Человек, который собирается убивать своих детей, не будет, наверное, покупать одежду на вырост. Я понял бы, если б дети были голы и босы – так нет же этого. Дети чистые, гладкие, все ухоженные”, – недоумевает бывший адвокат Каримовой Дмитрий Широков.
Елену нашли по трекеру, который был установлен на взятой в аренду Kia Ceed. По видеокамерам, объясняет старший следователь управления СКР по Нижегородской области Максим Ефимов, было установлено, как двигался автомобиль – например, есть видео с бензоколонки, на котором Каримова покупает по дороге шоколад и жидкость для розжига.
Нашлись свидетели – охотники, которые видели около леса машину, костер и девушку. Им показалось, что она бросает в огонь каких-то кукол. Каримову приняли за ведьму.
На первом допросе Каримова рассказала, что сначала задушила дочь, посадив ее на колени спиной к себе и зажав нос и рот. Потом – мальчика.
Девочка вырывалась и кричала: “Хватит! Хватит!” Мальчик молчал.
Избавиться сразу от тел не получилось – спугнули те самые охотники. Она упаковала останки в клеенчатую сумку, вернулась домой, поговорила по телефону с подругами, с крестной, а на следующий день снова поехала разводить костер. Когда жгла трупы, ей казалось, что они “шевелятся и встают”, говорится в материалах дела.
Позже Каримова изменила показания: детей, по ее словам, она задушила, испугавшись угроз от “врагов ее бывшего мужа”. По ее версии, они подсели к ней “в машину и заставили все сделать”. Но названный ею маршрут не подтвердил трекер, на видео женщина все время одна – людей, описанных Еленой, следователи не нашли.
На амбулаторной, как у Квасковой, экспертизе Каримову признали психически здоровой. Ее отправили в колонию на 19 лет.
Андрей Кириллов, руководитель отдела по расследованию особо тяжких преступлений нижегородского СКР, удивился, когда получил результаты этой экспертизы: “Трудно поверить, что мать уже сознательных детей может быть настолько холодной и расчетливой, чтобы с каким-то маниакальным упорством идти к цели”, – сказал он Би-би-си.
Повторную экспертизу следователи не запрашивали. Первый адвокат – тоже. Ее запросил новый защитник лишь в последней инстанции в Верховном суде России. Но суд в ней отказал, и приговор оставили в силе.
О важности повторных экспертиз говорят все участники подобных уголовных процессов. Качаева рассказывает об одной из майских экспертиз в центре Сербского. Женщина, обвиняемая в убийстве восьмимесячного ребенка, попала к ним после двух экспертиз – в Саратове и Волгограде. Одна комиссия ее сочла больной, а другая – вменяемой. В центре им. Сербского подтвердили, что обвиняемая больна.
“У таких женщин было насилие в детстве”
На допросах Каримова говорила, что хотела избавиться от детей, считая их обузой. Вместе со следователями с ней разговаривала доктор психологических наук, криминальный профайлер Екатерина Васкэ.
“Меня поразил уровень цинизма. Она долго рассказывала мне все подробности в самом кошмарном изложении. Кого из собственных детей убивала первым, как сжигала дочку и сына, что у какого ребенка сгорало быстрее – у кого реснички, у кого губки”, – говорит Васкэ.
“Она много говорила о себе. То демонстрировала свою “незаурядность”, свою “яркую” жизнь, то пыталась вызвать жалость к себе. Например, говорила, что в шесть лет пережила сексуальное насилие со стороны отца, который уже умер”, – рассказывает эксперт.
В материалах амбулаторной экспертизы Каримовой цитируется допрос ее матери: “О том, что мой муж насиловал нашу дочь, когда ей было шесть лет, мне ничего не известно. Но то, что он мог это сделать, я не сомневаюсь. У него были такие наклонности. Позже дочь мне написала письмо о том, что отец ее насиловал”.
В исследованиях российских судебных психиатров говорится, что в 80% случаев детоубийцы росли в неблагополучных семьях – и в 85% случаев в их собственном браке были конфликты. Эти цифры напрямую связаны, считают исследователи: ложь, ссоры, драки, оскорбления, пьянство становятся неотъемлемой частью жизни девочки-подростка и переносятся взрослыми женщинами в свою семью.
В проблемных отношениях с родителями может корениться агрессия к ребенку, которую детоубийцы часто маскируют проявлениями чрезмерной любви.
“Быть жертвой домашнего насилия – это очень серьезный фактор для подобного преступления в будущем, – подтверждает профессор Качаева. – В большинстве случаев у таких женщин было насилие в детстве, эмоциональное, сексуальное или физическое. Причем не факт, что сексуальное из них самое страшное. Когда женщина попадает уже к нам на экспертизу, она в 90% случаев открыта для разговора об этом насилии. Хорошие адвокаты этим часто пользуются”.
“С такими чувствами никто не хочет встречаться”
С детоубийцами часто не хотят работать ни адвокаты, ни психиатры.
Зимой 2019 года в Дербенте 21-летней дагестанке, зарезавшей 31 ударом шестимесячную дочь, долго не могли найти защитника. “От нее отказывались даже назначенцы. Ее вообще тут все прокляли”, – объясняют знакомые с делом юристы.
Психиатры рассказывают, что одна из опытнейших специалистов в центре им. Сербского, когда видит детоубийцу, говорит: “Я в этой экспертизе участия принимать не буду”. “Она априори их ненавидит, – поясняют ее коллеги. – Но это ненормально и непрофессионально”.
Когда в Пермском крае арестовывали обвиняемую в убийстве двух новорожденных, ее адвокат даже не возражала против отправки в СИЗО, что нарушает адвокатский кодекс.
В колониях администрация обычно скрывает, за что сидят детоубийцы, говорит актриса Марина Клещева, отбывавшая срок по другой статье. “Конечно, я сталкивалась с такими. Но если случайно кто-нибудь из их землячек не приедет и не расскажет, то об их статье никто и не знает, – рассказывает она. – Подружек у них в колонии точно нет. И они никуда не лезут, ни в разговоры, ни в скандалы. Ведь если она слово скажет в какой-нибудь перепалке, то и задавить могут”.
“Меня еще поражало, почему за человека им так мало дали. Мы и не знали ни о каких послеродовых синдромах, депрессиях, ПМС”, – добавляет Клещева.
“Почему за убийство детей у нас такие мягкие наказания? На каторгу пожизненно всех убийц”.
“По мне, так это страшнейшее преступление, и таких казнить нужно, а не содержать за счет государства”.
“Пусть эта тварь сдохнет в тюрьме”.
Читатели оставили эти и другие, гораздо более резкие комментарии к новостям о задержании нескольких героинь этого текста.
Клинический психолог из Москвы Яков Кочетков считает, что знает причину подобной реакции людей. Он называет это психологической защитой. Женщины отрицают подобные мысли в себе, обрушивают свою ярость на других, “лишь бы кого засудить, чтобы не меня”.
“Ведь если ты попробуешь эту женщину понять или пожалеть ее, то ты должен будешь соприкоснуться с теми же чувствами, которые испытывает она. А с такими чувствами никто не хочет встречаться”, – говорит психолог.
Согласно американским исследованиям 2015 года, 70% матерей не скрывали агрессивных мыслей по отношению к своему ребенку во время младенческих колик, из-за которых дети могут кричать ночами напролет. А 26% из них приходила в голову мысль об убийстве ребенка.
У женщин, страдающих психическими расстройствами, даже самыми легкими, такие мысли встречаются в два раза чаще.
Психолог Кочетков работает с матерями, которые страдают от навязчивых мыслей задушить, зарезать или заморить голодом своего ребенка. Все они редко в них признаются – и то только мужу. Все они чувствительны к новостям о том, как какая-то женщина убила сына или дочь. Все они не позволяют себе расслабиться, заплакать или накричать на ребенка. Все они думают, что должны все время любить своего ребенка.
Кочетков говорит, что их диагноз – обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР). “Сейчас оно стало особенно распространено”, – говорит он. Но это не те женщины, которые идут на убийство, уверен психолог.
“Убивают те, кто теряет контроль. А у страдающих ОКР, наоборот, есть проблема сверхконтроля. Они пытаются контролировать не только свои действия, но и мысли”, – рассказывает Кочетков.
Как правило, такие матери плохо умеют выражать свой гнев или злость. И этот дефект появился у них с детства, в котором их собственные матери не выносили ни малейшего проявления гнева у своих дочерей. Такие женщины производят впечатление спокойных и даже пассивных. Но их накопленная с годами агрессия часто находит выход в навязчивых мыслях об убийстве – в том числе своего ребенка.
“Он как будто украл мою жизнь”
“Я раньше так осуждала таких мам. Думала, что меня никогда это не коснется. А получилось…” – говорит 33-летняя Татьяна Иванова, специалист по работе с корпоративными клиентами в крупной телекоммуникационной компании.
Продажи, путешествия, друзья. И очень хотела ребенка. “Мне казалось, мы максимально подготовлены к рождению ребенка. Но оказалось, что это не так”, – рассказывает она.
Роды были тяжелые, “отношение акушерок – скотским”. “У меня начались флешбеки о родах – яркие сны с болью, я просыпалась с тахикардией. Лактостазы, лишние килограммы, язвы на коже, выпадали волосы… К ребенку агрессия постепенно нарастала – он, знаете, как будто украл мою жизнь. Я переваливала на него вину за мои страдания, за утерянное здоровье”, – говорит Иванова.
Когда ребенок не спал ночью или плакал, пока резались зубы, Татьяна сильно срывалась.
“Вот этот детский плач – он взрывает голову, вскрывает все твои проблемы из детства, – вспоминает она. – А еще в голове был образ, что я должна со всем справляться. В истерике я его сильно трясла, когда укачивала. Он пугался и заходился еще больше. Тогда я просто со всей силы бросала его в кровать. И орала на него. “Лучше бы тебя не было” и другими фразами еще жестче… А потом накрывало чувство вины и стыда, от того, что ты не наслаждаешься своим материнством”.
По словам Татьяны, муж говорил, что она калечит ребенку психику. От ее жалоб он отмахивался: “Ну, ты чего, ты соберись, ты мать или кто? Почему другие могут, а ты нет? Ты для кого этого ребенка рожала?”
Прошел год. Татьяне стало только хуже. С мыслями о самоубийстве она пошла к психологу: “Я считала, что такой гадкой и отвратительной матери, как я, не должно существовать на земле, и что мой ребенок заслуживает лучшей матери. Мне было лучше убить себя, чем терпеть такую душевную боль. Таких кризисов у меня было несколько. Психолог сразу отвечала и помогала прожить их”.
“Не только плакаты с ангелоподобным пупсом”
Когда речь заходит о профилактике филицида, чаще всего упоминают пропаганду секса в презервативах и бэби-боксов. Кроме того, и российские, и западные врачи говорят о важности отслеживания психических расстройств у матерей – в частности, послеродовой депрессии.
“В идеале еще перед родами нужно разбирать все возможные сценарии. Обсуждать отношения с собственной матерью, отношения к самой себе, к партнеру, поскольку все это влияет на послеродовое состояние, – считает психолог Марина Билобрам. – Должны появляться не только плакаты улыбающейся матери с ангелоподобным пупсом, но и пояснения, что может быть по-другому”.
В Москве и регионах есть центры для женщин, находящихся в кризисной ситуации. Туда могут пойти не только жертвы домашнего насилия, но и женщины с депрессией. Эти центры стоят полупустые, говорит психиатр Качаева.
“Потому что наши женщины боятся обратиться туда. Боятся, что отберут детей, если они расскажут о чем-то подобном. К районному психиатру тоже боятся идти – сообщат, поставят на учет и опека придет лишать прав. Даже мужу и родным боятся говорить – мол, сдурела, давай замолчи”, – говорит она.
А дома можно самостоятельно пройти тест, используя Эдинбургскую шкалу послеродовой депрессии. Если баллов по этой шкале набирается больше 12, необходимо идти к врачу. При результате от пяти до 11 баллов надо провести повторное тестирование через две-четыре недели, чтобы оценить, стало матери хуже или лучше.
“Поскорее бы он из меня вывалился”
В 31 год после пяти абортов Катерина Рязанова наконец решила сохранить беременность. Муж очень хотел детей, а врачи говорили, что она и так уже “старая”. До родов она работала промоутером в ночных клубах – “много общения, денег и вредных привычек”.
“Ребенок, мой первый и единственный, всего меня лишил. Беременность – худшее время в моей жизни. Нехорошо так говорить, но я с первых месяцев ходила с надеждой, что, может быть, врачи найдут какие-то патологии или начнутся преждевременные роды, и ребенка не будет. Но с ним все было хорошо”, – вспоминает Катерина.
Рожать она пошла с мыслью: “Поскорее бы он из меня вывалился, полегчает”. После родов думала продолжить работать и путешествовать, как и раньше. Но впала в депрессию.
“Хоть меня уже и не тошнило, хотя и ребенок был спокойный, но никакой мне жизни не было… Денег перестало хватать. Блин, когда ты не можешь позволить себе сходить на маникюр, потому что нет ни времени, ни денег… Это какой-то кошмар. Все это нагнетало, мне стало совсем плохо”, – говорит она.
“Вот все хотят ребенка выкинуть в окно, я не хотела в окно, но всегда, когда я гуляла с ним, меня не отпускала другая мысль. Я катила коляску и хотела сунуть эту коляску под машину. Я в деталях представляла, как я вот сейчас отпускаю коляску – и ее давит машина. Мне было жалко ребенка. И одновременно очень жаль себя. Я не могла толкнуть эту коляску. Но такие мысли в голове постоянно появлялись. Мне кажется, у нормальных женщин такие мысли в голове не возникнут”, – оговаривается Катерина.
Рязанова не обращалась к психологам и поэтому не знает, что многие из них считают такие размышления нормой – до тех пор, пока женщина отдает себе в них отчет.
“Я говорила маме, что мало люблю ребенка. Но она меня не слышала. Я говорила мужу. Муж отвечал, что я ненормальная. Говорил, как можно не хотеть ребенка? Сам он при этом очень много занимался с ребенком, очень его любил. Когда я рассказала ему о своих навязчивых мыслях о коляске, он предложил родить второго – мол, ему с братиком будет веселее”. В итоге, когда Катерина снова забеременела, она сделала аборт тайно, сказав мужу уже после операции.
Чтобы справиться с депрессией, Рязанова нашла в “Фейсбуке” группу поддержки матерей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации. “Мне легче от того, что я не одинока и я рада, что появились женщины, которые не стесняются об этом говорить. А не только постят после родов пони и радуги”, – говорит она.
Катерина решила, что научилась жить с материнством. Через семь месяцев после родов мысли об избавлении от ребенка исчезли.
В канун нового 2019 года ее муж лег спать и не проснулся: остановилось сердце. Его родители выселили Рязанову с ребенком из квартиры. Пришлось переехать с двухлетним сыном к матери. Сейчас они живут за ее счет: “Хочу устраиваться на работу, но пока не с кем оставить ребенка, с ним никто не хочет сидеть, даже мама. Ведь у нее огород в разгаре”.
Мы общались с Катериной с апреля. За это время ей стало хуже. “Сильная любовь меня так и не накрыла. Такая, как в “Инстаграме” показывают. Конечно, я делаю все, чтобы ребенок не нуждался. Но я в нем не растворяюсь. И меня накрывает, что если бы не ребенок, я бы уже работала, не торчала бы в деревне. Потом понимаешь, что он-то, ребенок, не виноват ни в чем”.
В июне около трех часов ночи она прислала нам смс: “У меня нет сил. И я не знаю, где их брать. Безденежье. Сестра ругает. Мама не поддерживает. Ребенок замечательный, но я с ним амеба. Мне лень с ним играть и разговаривать. И это тоже моя боль. Я уверяла, что все хорошо, но нет, это не так”.
Иллюстрации Татьяны Оспенниковой