Вскоре после победы Майдана новые украинские власти заявили о начале массового рассекречивания архивов советских спецслужб, расположенных на территории страны. Доступ к украинским архивам (в том числе СБУ) получили исследователи со всего мира. Известный московский историк Никита Петров — один из немногих российских ученых, кто на протяжении последних лет ездил в Киев работать с рассекреченными архивами КГБ Украины. Ценность их, по словам Петрова, в том, что они содержат массивы данных о работе советской госбезопасности и в России. Причем в этой стране эти данные зачастую до сих пор не рассекречены.
— Архив УССР, хранящийся в СБУ, открывает не только местные тайны. Надо понимать, что архив любой республики внутри Советского Союза имел документы центрального производства — приказы, распоряжения, циркуляры, которые были обязательными для выполнения по всей стране. Скажем, Большой террор 1937–38 годов и последующие репрессивные кампании проводились по директивам, спущенным из Москвы и разосланным на места. На основе этих приказов о массовых репрессиях издавались акты региональных КГБ и НКВД. На Украине, безусловно, эти документы сохранились в комплексе с пришедшими из Москвы. И сейчас есть проблема в том, что многие документы в России до сих пор недоступны, хотя в 90-х должны были быть рассекреченными.
— Тогда вопрос: как пользоваться материалами украинских архивов, если в России они все еще являются государственной тайной?
— Теоретически могут быть сложности. Документы, имеющие заграничное происхождение или место хранения, государственной тайны содержать не могут. Давайте смотреть закон о гостайне от 1993 года. Что к ней относится? Те сведения, разглашение которых может нанести ущерб безопасности России. Документы же, которые оказались за границей, уже разглашены и ущерба не нанесли.
— В чем тогда смысл сохранять секретность?
— Хороший вопрос! По многим документами актуальность давным-давно утрачена. Исключение могут составить сведения, связанные с вооружением, атомным оружием и сведениями внешней разведки, где срок засекречивания установлен в 50 лет. Но тогда должно быть открыто все, что до 1968 года! Этого нет. Кстати, еще в начале 90-х Россия пыталась сделать хитрый трюк: с каждым из государств СНГ хотела установить взаимные договоры о консультациях при рассекречивании документов центральной советской власти. Это касалось решений Совета министров, Верховного Совета, КГБ и НКВД. Тогда теоретики торможения открытия архивов использовали такой термин – «сбалансированное рассекречивание». Мол, нехорошо получится, если в Украине что-то
открыли, а у нас по-прежнему секретно. По-моему, Белоруссия в этом соглашении участвовала и некоторые страны Средней Азии, а Украина никогда.
— А много вообще публикаций на основе материалов, рассекреченных Украиной и другими бывшими республиками?
— Достаточно, и пока проблем не было. Вообще, по нашим законам, все документы, включая КГБ, которые ограничивают или нарушают права человека, не могут содержать тайны, это не секретные документы. Но тем не менее был казус Прудовского. Историк просил, чтобы ему предоставили письмо в обоснование так называемой Харбинской операции, которая была начата НКВД приказом от 20 сентября 1937 года (в нем были названы японскими шпионами те, кто потом был реабилитирован.). Но письма ему не дали, сказали: «В нем аккумулируются итоги агентурно-оперативной работы». Прудовский судился, но суд встал на сторону ФСБ. Впрочем, письмо это тут же нашлось в украинском архиве, и они его запросто выставили в интернет. Но самое смешное — что в том же архиве ФСБ уже был рассекреченный экземпляр этого письма, но лежал в другом деле. И это просто позор.
В целом, система приобретает уклон в сторону повсеместного закрытия архивной информации.
Есть у них в госархивах такая групповая мораль: никогда и никого еще не наказали за то, что он чего-то не дал и что-то не открыл. Так зачем рисковать? Вообще архивы спецслужб (не только ФСБ, но и СВР, ГРУ), никогда не были в нормальном открытом доступе. Да, отдельные исследователи допускались к материалам архива госбезопасности: например, мы хотим сделать исторический сборник про Испанию, и исследователя допускают смотреть под контролем, чтобы ничего лишнего не глянул. Копий делать нельзя. Говорят: «Платных услуг не оказываем, мы государственная организация». Ну сделайте тогда бесплатно или дайте людям возможность самим сфотографировать. «Нет, нельзя».
—А раньше было можно?
— Ну, еще года четыре назад архивисты ФСБ говорили: «Давайте, только без вспышки». А сейчас уже никак нельзя. Копии делают только родственникам реабилитированных, хотя и им теперь начинают заявлять: «Слишком большое дело, давайте 20% только сделаем». Хотя по закону родственники имеют право получать все дело, независимо от срока их давности. Это исследователь получает дела, которым исполнилось 75 лет. Но и здесь появляются свои выверты. Например, архив ФСБ даже по окончании 75-летнего срока давности не дает дел на тех, кто не реабилитирован. Получается, про преступников нельзя знать.
— Интересны «списки стукачей», то есть агентуры КГБ. Есть мнение, что Украина не пойдет на рассекречивание этих сведений, не говоря уже о России, потому что в списках может оказаться вся нынешняя элита.
— Думаю, это все же преувеличение. Хотя да, Украина пока не решилась на публикацию. Но давайте посмотрим на Латвию, которая просто выложила в открытый доступ 10 с лишним тысяч карточек местных агентов, действовавших на момент 1991 года. (В КГБ было правило: как только связь с агентом прерывалась, либо его исключали из агентурной сети, либо он сам переставал быть агентом, оказываясь в партийных или государственных органах, личные рабочие дела на него уничтожались, поэтому мы знаем только о тех, кто оставался агентом в 1991 году.)
Любопытно, что в латвийском архиве есть сведения о завербованных и в 1990 году, как это ни кажется парадоксальным. То есть машина госбезопасности продолжала работать. И вот Латвия все опубликовала, но мир не перевернулся. Была публикация и по архивным данным бывшего КГБ Литвы — да, тут было несколько неприятных для общественности открытий, например,например, о Донатосе Банионисе. Ну и что, мы стали хуже относиться к известному артисту? Нет, и я, например, эту линию отстаиваю, что агент — это не клеймо, а жертва системы, потому что КГБ чаще всего вербовал людей на компрометирующих материалах, используя угрозы. При этом даже в небольшой Латвии оказалось свыше 10 тысяч карточек на агентов, и это только лишь по состоянию на 1991 год.
— Известно о больших массивах СБУ по Голодомору. Причем в России книги, опирающиеся на эти архивы, признаны экстремистскими.
— Потому что в середине 2000-х Украина провела следствие по Голодомору, слушания велись в Высшем арбитражном суде. Были обнародованы документы о преступлениях центральной власти и местных властей. И есть, собственно, обвинительное заключение. Были названы имена партийной верхушки — Сталина, Молотова, Кагановича и
руководителей Украины — Косиора, Постышева, Хатаевича и других: всех тех, кто в этом тех, кто в этом участвовал и кто сегодня считается в Украине преступником. Вот Сталину нельзя поставить памятник в Украине по той причине, что в отношении него вступило в силу решение суда о том, что он преступник.
У нас ничего подобного нет. Более того, мы настолько боимся темы преступлений Сталина и его окружения против советского народа, что даже не инициируем разбирательств.
Думаем, что можно уйти от вопросов истории, сказав: «Ну, это когда было, зачем этим заниматься, к чему, дескать, балаган». А это не балаган. Украина сделала важную историческую работу, переведя ее в юридическую плоскость.
— Сейчас возможно было бы прийти в российский госархив и запросить какие-то документы о Голодоморе?
— Скорее, нет. У нас самих был голод на Кубани, и в Казахстане был. И если мы захотим посмотреть материалы Кубанского и других оперативных секторов ГПУ, входивших в состав полпредства ОГПУ по Северо-Кавказскому краю — боюсь ничего не выйдет и архивные материалы не будут доступны.
Был даже случай, когда нам писал исследователь из Краснодара и говорил о том, что ему не дают справки архивов ЗАГС о числе умерших за те годы. Он тогда пытался собрать лишь статистические сведения, даже не персональные, как сделала Украина с поименными списками погибших от голода. Поименные списки, кстати, вызвали тогда бурю негодования в России, высмеивалась работа по подготовке книг памяти.
— Многие документы в архиве КГБ были уничтожены в 1990 году в рамках плановой утилизации. Архивы СБУ могут дать представление, что именно уничтожалось?
— Нет, потому что Украина тоже уничтожала дела по тем же центральным директивам из Москвы. Мы знаем, что в архивах КГБ так были уничтожены дела оперативных разработок на Сахарова, Солженицына, Войновича, Ахматову. Дело на Сахарова содержало 105 томов. Этот бесценный для истории материал, который описывал жизнь Сахарова глазами КГБ, наблюдение, прослушка — ушел навсегда. А когда мы в архиве нашли агентурную сводку про Ландау, это было маленькое историческое открытие. Сохранилась, потому что лежала в делах общего делопроизводства. И в Кремль докладывали о разговорах Ландау, его близких. Сводка есть, а дела нет — уничтожено.
Были регламенты, что и сколько хранить. Например, дела по подозрению в шпионаже — по достижении объектом разработки 70-летнего возраста. В декабре 1990 года вышел последний приказ, когда было четко сказано, что вообще не надо хранить в архиве. Если прежде дело еще сколько-то должно было полежать, мало ли — пригодится, все-таки государство мыслило категориями стабильности (а ну как опять возьмется за старое, а у нас дельце есть), то в 1990 году в руководстве КГБ подошли уже к тому краю, когда решили сразу все концы в воду.
Если говорить о массовом уничтожении дел, то оно началось после 1954 года и носило вполне обоснованный характер. При Сталине практически все дела, которые рождались в госбезопасности, должны были храниться вечно. С одной стороны, хорошо для историка. С другой — мы понимаем, что это были за дела.
Вот только на картотечном учете людей, скомпрометированных показаниями 1937–1938 годов, было два с лишним миллиона человек. На каждого был компромат.
И советское руководство решило: надо уничтожить дела на честных граждан. Потому что это действительно может впоследствии быть использованным для ограничения их прав и свобод. Собирается человек за границу ехать или на какую-то важную должность заступить, а о нем в КГБ дают справку: он проходит по этому делу, по тому, по тому. А если нет дела, то нет и проблем. Система тогда пришла к пониманию, что необходима разрядка.
— Какое ваше главное наблюдение после работы в украинских архивах?
— Вообще меня сложно чем-то удивить, я видел за свою жизнь много документов.
Но не перестает удивлять то, насколько продуманной до мелочей и регламентированной была репрессивно-подавляющая линия КГБ СССР.
Были циркуляры о том, как наказывать и выявлять тех, кто делает что-то против советской власти. Рассылались ориентировки и обзоры деятельности КГБ СССР. Например, по громким делам, расследованным в центре или республиках, составлялся обобщающий материал по разоблачению агента такого-то или по поиску анонима-политикана, который рассылал в советские партийные инстанции злобные письма, и его года три искали, пока не нашли. И вот материал — как искали и как нашли — рассылался по всему Советскому Союзу, чтобы каждый в КГБ знал, как это делается. Были и материалы, «Сборник статей по агентурно-оперативной и следственной работе КГБ», где начальники местных подразделений писали статьи о том, как они работают. В Москве эти статьи — все еще совершенно секретные материалы, а в Киеве абсолютно доступные. О том, как надо выявлять антисоветчиков, как бороться…
— Кстати, в Штази изощренно подходили к борьбе с диссидентами. Например, перекладывали вещи в квартирах, вызывая у людей паранойю. В КГБ было что-то похожее?
— Омрачить жизнь диссиденту-антисоветчику — это в порядке вещей. Рассорить с друзьями, внести разлад в семью. Хотя очень редко, но были случаи, когда диссидентам, наоборот, улучшали жилищные условия, чтобы отвлечь от проведения антисоветской агитации и пропаганды. Долго стоял в очереди, а ему раз — квартиру. И человек на несколько месяцев выпадает из жизни, деньги надо зарабатывать, тумбочку покупать.
Да, в КГБ были хитры и расчетливы, они прекрасно знали, у кого какие слабости…
Сочинялись целые романы, всевозможные методички, описания психологического портрета антисоветских элементов или лиц, ведущих такую агитацию и пропаганду.
Но по правде, это смешные материалы. Их авторы никогда не пишут о реальных причинах, почему человек встал на путь выражения недовольства и не любит советскую власть. Поэтому начинают придумывать: неурядицы в семье, наслушался радиоголосов, поддался идеологическому влиянию Запада. И никто не напишет правду, что в СССР — тотальный дефицит. Максимум, что встречается, так это: «…на почве отдельных недостатков, которые существуют еще в нашей стране». Ведь нельзя было говорить, что в том же Воронеже — пустые полки в магазинах. Нет, это «отдельные недостатки».
— Все время достается Воронежу.
— Да, советская власть Воронеж бомбила давно, только про это не говорят. Даже во внутренних совершенно секретных документах советский режим боялся проговаривать факты. Хотя мы знаем о записке Андропова в декабре 1981 года в ЦК КПСС о «продовольственных затруднениях» в Воронежской области, где говорилось, что народ может начать массовые выступления.
— Материалы 60-х и 70-х сильно отличаются от тех, что заносились в архивы в 80-е?
— Язык документов оставался неизменным вплоть до 1991 года. «Противник усиливает и наращивает…», «противодействуя курсу перестройки, западные разведки не оставляют своих целей», «тогда как в условиях международной кооперации и многоукладной экономики нужно делать то-то и то-то…». Но сошла на нет тема «антисоветской агитации и пропаганды», в 1988 году исчезает тема борьбы с рок-музыкой: уже все играют и поют что хотят. Страна менялась. Но чекисты продолжали выслеживать происки коварных западных разведок. При этом появляются новые темы: борьба с рэкетом, контрабандой, которая возрастает во много раз, появляется частный бизнес, банки. Это для госбезопасности новое поле работы. И по архиву видно, как расширяется деятельность экономических подразделений КГБ.
— Насколько вообще, по-вашему, изменились с тех пор методы и подходы чекистов?
— Старые подходы в наше время творчески развиты, я бы сказал. А ментальность людей в госбезопасности примерно осталась той же самой: мера подозрения и презумпция виновности.
При этом склонность к нарушению норм законодательства даже, может быть, усилилась, потому что над КГБ все-таки был контролирующий орган — ЦК КПСС, а нынешнюю ФСБ ничто не сдерживает.
— Не могу не спросить. Есть в архивах спецслужб что-то про более разумную жизнь…
— …за пределами Земли? Я разочарую вас. Но у меня есть забавная история. В начале 90-х я сидел в московском архиве и читал что-то из дела оперативной разработки по подозрению в шпионаже. И спросил там офицера: «Вот есть четкий приказ, который регламентирует: как заводить дела, на кого и по каким признакам. Но мне интересно, — как бы в шутку говорю я, — если есть инопланетный шпионаж, он же безупречен по своей природе: они же не засыплются на тайниковой операции, они же мысли передают сразу из головы в голову, и как такого агента разоблачить?» И вот полковник госбезопасности подумал и на полном серьезе мне отвечает: «Нет, ну конечно, можно». Я говорю: «А как? Ведь не придешь же к начальнику за санкцией на возбуждение проверки по признаку инопланетного шпионажа?» А полковник говорит: «Почему же? Запишем его куда-нибудь в английский шпионаж, а сами будем знать, кто он такой, и все равно следить!»
Автор: Павел Каныгин; НОВАЯ ГАЗЕТА