Покупка секса как преступление. Как в Швеции воюют с проституцией

Покупка секса как преступление. Как в Швеции воюют с проституцией

Швеция — первая страна в мире, которая на государственном уровне провозгласила: проституция — это крайняя форма дискриминации женщин, тело и личность не могут быть товаром, это почти всегда нежеланный экономический выбор, а если подумать получше — отсутствие выбора.

Одной из тактик, с помощью которых шведские власти решили бороться с этим явлением, стало сдерживание спроса через наказание для клиентов (продажа секса при этом не наказывается). «Шведскую модель» переняли Норвегия, Исландия, Канада, Ирландия, Франция, Северная Ирландия и Израиль, но споры о ее эффективности и последствиях не прекращаются. Издание «Новая газета» при поддержке официального сайта Швеции ru.sweden.se рассказывает об успехах и ошибках этой страны на пути к равенству — недостижимому, пока в обществе живо представление, что женщину можно купить.

Добровольное принуждение

Габриэлла начала в 15. К тому моменту она уже пару лет продавала свои изображения в секс-чатах по просьбам мужчин и таким образом окончательно нормализовала для себя сексуальное насилие, которое терпела от парня с 12 (в среднем по миру около 60% проституированных женщин пережили сексуальное насилие в детстве; исследователи считают, что это важная предпосылка для «входа» в проституцию).

— Я уже не думала об этом как о чем-то серьезном, — вспоминает 20-летняя Габриэлла. Мы разговариваем в тесной и заполненной кофейне, но девушка говорит смело и громко. Ей подгавкивает Альбус, беспокойный пес-болонка. Даже сейчас Габриэлла выглядит ребенком. Покупателей ее возраст не смущал.

Габриэлла Вольфе. Фото: Staffan Löwstedt

Первый раз Габриэлла попробовала выйти через год, когда ее избили. Она обратилась в полицию, получила психологическую помощь, но вскоре вернулась к продаже.

— Когда подсаживаешься на быстрые деньги, остановиться очень сложно, — объясняет девушка. — Это ужасно, но ты реально к этому привыкаешь. Я смогла выйти, только когда получила по суду большую компенсацию. Каким-то образом я нормально окончила школу и поняла, что у меня все-таки есть будущее. А буквально через полгода появилось наше движение, и я познакомилась с людьми с таким же опытом. Все это помогло не вернуться туда опять.

Движение, одной из основательниц которого стала Габриэлла Вольфе, называется Inte Din Hora — «Не твоя шлюха». Оно возникло в конце 2017 года как часть глобального движения #metoo, когда после «Вайнштейн-гейта» женщины по всему миру стали рассказывать в соцсетях о пережитом сексуальном насилии.

Участницы Inte Din Hora — сейчас их около 150 — заметно изменили повестку, касающуюся проституции, в Швеции. Из авторов поста в фейсбуке они быстро стали специалистками, которые на равных помогают женщинам с опытом коммерческого секса, консультируют полицию, ставят условия политикам, читают лекции студентам и школьникам (около сотни за два года).

Люди, продающие секс, — очень закрытая группа. Часто от их лица говорят сервисные организации, которые работают по модели снижения вреда (это, например, борьба с предвзятым отношением, против насилия со стороны клиентов) и обычно выступают за легализацию «индустрии». Inte Din Hora — редкий случай, когда проституированные женщины говорят за себя сами и борются не с последствиями, а с причиной явления: мужским спросом, сексуализированной властью, основанной на гендерных, классовых и этнических различиях. Эта власть хорошо видна в историях участниц движения.

  • «В 23 я познакомилась в клубе с человеком, который уговорил меня стать эскортницей. Я была в долгах, у меня были зависимости, только что погиб партнер. А этот мужчина раньше уже вовлекал женщин в проституцию, и я увидела в нем „спасителя“, который точно знает, как уладить мои проблемы».
  • «Мне было 13 или 14. В первые семь-восемь месяцев я приняла больше 100 мужчин. На стенах в их квартирах висели фотографии их детей — старше и младше меня».
  • «Я почти никогда не смотрела в их лица, просто закрывала глаза и думала о чем-то другом. Все это оставило большую дыру в душе, мне противен секс, мне стыдно, я боюсь встретить на улице знакомых. Я больше не чувствую никакой ценности в себе. Единственное, чего я стоила, — одной тысячи крон за 15 минут».
  • «Мне было 16, а ему 40. Я приехала к нему на дом. В полицейском протоколе было указано, что он ударил меня 139 раз за полчаса. Когда он кончил, он оттащил меня в ванную и поцеловал. Я лежала там и думала: „Вот так, наверное, мертвые себя чувствуют“».
  • «Я говорила им, что они могут не останавливаться, даже если я буду кричать. Но чего стоит согласие, когда спустя несколько лет моя жизнь по-прежнему ограничена этим опытом? Добровольность не делает тебя невосприимчивой к ЗППП и побоям. Добровольность не защищает от депрессии и ПТСР».
  • «Первый раз я попыталась выйти в 18 лет. Женщина в соцслужбе удивилась, что я пришла к ним за помощью. Она достала калькулятор, сосчитала, что я за неделю зарабатываю больше, чем она за месяц, и сказала, что они ничем помочь не могут».

В этих репликах есть типичные черты «добровольной» проституции, которые согласуются с «полевыми» интервью в большинстве научных работ. Средний возраст вовлечения — до 18 лет. Причина — нужда, часто помноженная на зависимости, низкий уровень образования и обман. Гарантировать себе физическую безопасность невозможно (в странах, где проституция легализована, не становится меньше ни насилия, ни стигматизации, зато растут количество вовлеченных вообще и торговля людьми). Нередко у людей в проституции возникает диссоциация от своего тела и дереализация, и это подрывает психическое здоровье (что может вести за собой и соматические проявления). До 90% вовлеченных в проституцию хотели бы выйти из нее. Но когда пытаются это сделать, их не понимают — даже в Швеции.

Голос одного порядочного мужчины

Иллюстрация: Наталья Ямщикова для «Новой газеты»

Дискуссия об опасности проституции для самих женщин началась в Швеции (как, впрочем, и везде в Европе, включая Россию) в последней четверти XIX века — с появлением аболиционистов.

Аболиционистское движение — то есть движение за отмену полицейского надзора над проституированными женщинами — появилось в Англии в 1870-х годах. Тогда выяснилось, что их проживание и работа в строго отведенных зонах, а также принудительный медицинский осмотр не помогают общественному здравоохранению — мужчин-то никто не проверяет. Аболиционисты утверждали, что

ярлыки «древнейшая профессия» и «девиантная женщина» — поверхностные мифы: в проституцию во все времена попадали в основном беднячки, плененные, вдовы, женщины из низших каст.

В 1876 году британская феминистка Жозефин Батлер основала Международную федерацию аболиционистов. Идея перестать угнетать и без того угнетенных быстро добралась и до России. По оценке исследовательницы Наталии Ходыревой, «к началу XX века среди подавляющего числа образованных людей в России преобладала точка зрения, что проституцию порождают социальные условия и женщины являются жертвами этих условий» («Современные дебаты о проституции: гендерный подход», 2006).

Но с 1918 года в России проституированные женщины фактически оказались вне закона (современная Россия наследует такую политику), а вот в Швеции с того же года регулирование проституции перешло от муниципалитетов к правительству. С годами это позволило обсуждать проблему на национальном уровне.

— Еще в 60-х годах в Стокгольме, Гётеборге и Мальмё существовали программы помощи проституированным женщинам, — говорит Ингер Сегельстрём, одна из авторов закона о запрете покупки секса. В 1995–2003 годах она возглавляла женское крыло Социал-демократической рабочей партии Швеции (СДРП). — Программы были довольно успешными, но когда они заканчивались, всё откатывалось обратно. Требовалось политическое решение, и мы в женском крыле стали его разрабатывать. Но в начале 90-х женщины составляли одну треть членов партии, и нашу инициативу раз за разом отклоняли на конгрессе. Нам говорили, что эта проблема не требует законодательного регулирования. Что это личное дело каждого.

Ингер Сегельстрём, 1999 год. Фото: Jessica Gow / TT / FOTODOM

Все изменилось перед парламентскими выборами 1994 года. Женщины пригрозили однопартийцам-мужчинам, что создадут свою партию и пойдут на выборы отдельно от них.

— Мужчины испугались до смерти, — смеется Сегельстрём, — потому что не смогли бы пройти в парламент без нас.

Так Ингер получила кресло в Риксдаге. Криминализация клиента в проституции была ее первой инициативой. Конгресс партии наконец согласился с этой идеей. Ее обсудили в парламенте, и социал-демократок поддержали женщины из трех других партий — Левой, Либеральной и Партии Центра. В итоге правительство, где у СДРП были свои министры, внесло законопроект в парламент, летом 1998 года он был принят, а в следующем году вступил в силу.

— Поскольку нас, женщин в парламенте, было 50 процентов, нужен был голос всего одного порядочного мужчины,— говорит Сегельстрём. — Было чувство, что мы совершили революцию. Мы сумели сделать мужчин в партии профеминистами, и это полностью изменило подход к проблемам: началась реальная борьба с насилием в отношении женщин и детей.

За покупку секса была установлена линейка штрафов. За неоднократное преступление можно было сесть на срок до полугода. Женщины были освобождены от всякого наказания. Такой подход назвали нео-аболиционистским.

По опросам, закон одобрили 80% шведских граждан (одобрение оставалось примерно на том же уровне и в 2012 году, особенно среди женщин). Согласно докладу норвежского министерства юстиции, такую поддержку закон получил благодаря общественным кампаниям, рекламным постерам, лекциям для школьников и призывников. Большой эффект оказала драма Лукаса Мудиссона «Лиля навсегда» с Оксаной Акиньшиной в главной роли, снятая по мотивам писем литовской школьницы Дангуоле Расалайте, которая попала в Швеции в сексуальное рабство и покончила с собой.

Идеологический успех закона был неоспорим, а вот инструментальный — неочевиден. Норвежцы подсчитали, что за пять лет уличная проституция в Швеции сократилась почти вдвое. Однако было неясно, в какой мере это связано с законом, а в какой — с развитием интернета в те годы. Та же неясность была с насилием в отношении вовлеченных. Критики закона утверждали, что у женщин стало меньше времени на оценку безопасности клиента, но исследования того времени рост насилия не фиксировали.

Официальный отчет шведского Минюста к десятилетию закона был исключительно позитивным. Чиновники сделали вывод, что это именно закон уполовинил уличную проституцию (по независимой оценке, в 2007 году в Стокгольме, Гётеборге и Мальмё в сумме насчитывалось около 300 женщин, работающих на улице), а к тому же заметно воспрепятствовал торговле людьми. Было предложено увеличить максимальное наказание за покупку секса до года тюрьмы (что и было сделано) и наказывать шведских граждан, покупающих секс за границей (идея обсуждается до сих пор).

Количество шведских мужчин, в какой-то момент жизни покупавших секс, сократилось с 13% в 1996 году до 8% в 2008 году (по данным исследований, среднестатистический покупатель секса — это мужчина в стабильных отношениях или женатый мужчина, часто с детьми).

Первое время полиция возбуждала в среднем по сотне дел о покупке секса в год, причем среди преступников попадались сами полицейские и судьи. В 2017 году в Швеции зарегистрировали 222 таких дела, в 2018-м — 279.

В тюрьму за 20 лет никто не сел.

Преступление без потерпевшей

Матс Паульссон. Фото: Hanna Strömbom / ETC

Об эффективности запрета на покупку секса с точки зрения полиции я говорю с Матсом Паульссоном. В 2005–2018 годах он был начальником гётеборгского отдела по борьбе с торговлей людьми. Теперь Матс — старший инспектор нового Агентства по гендерному равенству.

— Мы координируем полицию, социальные службы, миграционную службу, трудовую инспекцию, налоговую и прочие ведомства в борьбе с торговлей людьми, — объясняет задачи агентства Паульссон, седой мужчина с грустным и напряженным лицом человека, который, кажется, давно разочаровался в мире. Только что он провел семинар для персонала аэропорта «Арланда» — учил, как выявлять людей, вовлеченных в трудовую эксплуатацию.

В юности Паульссон хотел быть моряком, а в полицию попал неожиданно для себя в конце 90-х. Начинал с патрульного. Я спрашиваю, что он знал о проституировании в то время.

— Я тогда даже не рефлексировал на этот счет. Мне казалось, что это какая-то феминистская идея, за которой гонятся политики, — признается Матс. — За пару лет работы патрульным я ни разу не выписал штраф покупателю секса и не помню никого, кто сделал бы это. Но потом я перевелся в уголовный розыск, а в начале нулевых случилось несколько командировок по линии ООН — в том числе в Сербию. И вот там я впервые осознал, насколько все плохо (поразившие его вещи показаны в другом жутком фильме, «Стукачке» с Рэйчел Вайс — «Новая»).

Когда в 2005 году Паульссону предложили возглавить отдел полиции Гётеборга по борьбе с торговлей людьми, ни у кого из его подчиненных не было специального образования. По словам Матса, начальство просто сказало им: «Мы знаем, что у нас есть проституция. Очевидно, что торговля людьми у нас тоже должна быть, мы ведь не в изоляции живем. Давайте-ка разберитесь за полгода».

— Не было ни идей, ни каких-то рамок, некого было даже спросить, — вспоминает Матс. — Сейчас образование есть, хотя в полицейских школах оно, на мой взгляд, не очень хорошее. Для будущих следователей в университете Уппсалы есть специальный курс, на котором полиция, прокуратура, академические исследователи дают широкое понимание феноменов проституции и торговли людьми. А вот в программах для обычных полицейских этому по-прежнему уделено мало времени. Это то, что мы в агентстве сейчас попытаемся изменить.

Я предлагаю Паульссону представить, что я полицейский из России, и прошу назвать главные вещи о проституировании, которые мне необходимо знать.

— Прежде всего — что большинство людей в проституции невероятно стыдятся того, через что они вынуждены проходить. Они считают, что это их собственная вина. Особенно трудно разговаривать с нигерийками, трудно объяснить, что они были детьми, а преступники, которые их вовлекли, воспользовались тем, что у них не было образования и возможностей. Постарайтесь понять это явление от самых корней.

Это рабство. Иногда настолько ужасное, — Паульссон вжимает голову в плечи и растерянно разводит руками, — что в это просто невозможно поверить.

Кроме того, учит Матс, надо иметь в виду, что зачастую это организованное преступление: «Если вы покупаете секс, вы можете спонсировать организованную преступность. Некоторые мужчины говорят: „Я заплатил ей, потому что мне ее жалко, я помог бедной женщине“. Ну если тебе действительно было ее жалко, зачем ты ее насиловал?»

Владелец немецко-австрийской сети борделей Pascha Герман Мюллер. Его бордель в Кельне принимает до одной тысячи клиентов в день и считается самым большим в Европе. 2015 год. Фото: Leonhard Foeger / Reuters

— А как вы вообще ловите покупателей? — спрашиваю Паульссона.

— Очень просто, — отвечает инспектор. — Если говорить про уличную проституцию, то это обыкновенное патрулирование. Видим женщину, видим машину, которая за ней подъезжает, видим, как женщина садится. Едем следом, не ждем, пока все начнется, останавливаем машину и оформляем попытку покупки. Опрашиваем женщину, покупателя. Все занимает минут 15. Отправляем протокол прокурору, а прокурор, если нет никаких особенных обстоятельств, выписывает штраф. И преступник платит в среднем тысячу крон (около 6700 рублей по нынешнему курсу — «Новая»). Но сейчас это редкость. Все отделы по борьбе с проституированием расфомированы: не хватает ресурсов. К тому же покупка секса — это преступление, в котором есть подозреваемый, но нет потерпевшего, потому что женщина рассматривается как свидетельница. Наказание — штраф. Выходит, что это незначительное преступление против государства — вроде превышения скорости, и приоритет у него соответствующий.

Что касается интернета — тут мы сёрфим сайты в нашем городе. Чаще всего смотрим подростковые объявления. Иногда по фотографиям, по тексту объявления заметно, что девушка может быть жертвой торговли людьми. Тогда самый простой способ — прикинуться покупателем, спросить, в какое время она свободна, узнать цену и адрес. Потом устанавливаем наблюдение, задерживаем клиентов, идем к девушке, узнаем, в какой она ситуации, есть ли у нее сутенер, рассказываем, что она может выйти из этого. Кто-то соглашается, кто-то настаивает, что работает по своей воле, иногда у нас нет достаточно доказательств обратного.

— Критики закона говорят, что криминализация клиента просто увела проституцию в «подполье», в даркнет, поэтому ее вроде как и нет.

— Да, этот «аргумент» нам предъявляют все 20 лет. Но это совершенная неправда, потому что если у 70-летних мужчин, которые только в 50 узнали, что такое компьютер, получается находить проституированных женщин в интернете, то и полицейский может.

Проституция в Швеции, по словам Паульссона, пережила несколько волн изменений. Первая случилась после падения Берлинской стены, когда вся Европа открылась для Румынии, Болгарии, а чуть позже и для бедных постсоветских республик. Вторая — после закона 1999 года, когда стала уменьшаться доля шведок (сейчас как минимум две трети вовлеченных — мигрантки). А с 2008 года начался массовый ввоз девушек из Нигерии и других африканских стран.

— Нигериек вербуют с помощью проклятия вуду, в которое они истово верят, — рассказывает Паульссон. — В Румынии распространена практика, когда мужчина завязывает роман с девушкой, а потом привозит ее сюда и заставляет заниматься проституцией. В Болгарии такое тоже бывает. Еще у нас было несколько сложных кейсов, связанных с войной в Украине.

Внезапно в Гётеборге стали появляться десятки женщин из Донбасса и Крыма.

Они совсем не хотели с нами говорить, утверждали, что работают сами по себе. Но потом одна рассказала, что в квартиру, где она жила с парнем, ворвались вооруженные люди (по их форме она не смогла понять, украинцами они были или россиянами). Парня забрали, сказали, что он в чем-то подозревается. А ей дали номер телефона и объяснили, что если она хочет поскорее увидеть любовника, то пусть позвонит, ей дадут работу, и когда она заработает 20 тысяч евро, то сможет выкупить своего друга.

Номер, конечно, вел в агентство, которое вербует в проституцию. Несколько русскоговорящих женщин впоследствии рассказали Матсу идентичные истории. Поэтому когда Паульссон слышит слово «легализация», его грустно-напряженное лицо становится яростным.

— Я как-то был на конференции Интерпола в Южной Америке, в которой участвовали южноамериканские страны и страны Карибского бассейна — всего около 40 государств. Я там рассказывал о подходе Швеции и подходе Германии с Нидерландами, где легализовано абсолютно все. Потом было обсуждение, и где-то 35 делегатов высказались за легализацию. Но на следующий день модератор рассказал мне, что всю ночь участники горячо спорили и хотели бы задать мне дополнительные вопросы.

13-летняя Ванесса в шелтере для пострадавших от коммерческой сексуальной эксплуатации. Форталеза, Бразилия, 2013 год. Фото: Ricardo Moraes / Reuters

Мы поговорили еще, а потом поднялся делегат от Гаити. Он сказал: «Мы тут самая бедная страна.

В наших школах к старшим классам не остается девочек — одна за другой они уезжают продавать себя в Чили, одну из самых богатых стран в регионе.

А представьте, что женщины из Чили массово ехали бы продавать секс на Гаити. Да вы бы ввели войска и забрали их назад — потому что можете. А мы — маленькая страна, мы не можем сделать ничего, кроме как кричать о помощи и просить принять закон о запрете покупки секса». Он еще добавил, что свирепеет, когда слышит, что Нидерланды «заботятся» о секс-мигрантках: дают жилье с душем, мол, они в хороших руках. «Мы хотим видеть их не в ваших руках, а в наших семьях. Душ, медосмотры — это все для клиентов, а не для них. Просто невероятно, как вы обсуждаете женщин из третьего мира, словно они животные», — вот как он сказал. И это все изменило. Делегаты снова проголосовали, и результат был примерно 20 на 20.

Не такая же работа

Сторонники легализации считают, что шведы манипулируют общественным мнением, когда, как Матс Паульссон, говорят о продаже секса и торговле людьми в одном контексте. Они настаивают, что без принуждения взрослый человек сам решает, что делать со своим телом, и эту самостоятельность нужно уважать (такой политики в отношении проституции с 2015 года придерживается в том числе правозащитная организация Amnesty International).

Пикет секс-работников у британского парламента. Надписи на плакатах: «Секс-работа — это работа», «Ничего, что касается нас, без нашего участия», «Мы тоже платим налоги! Я люблю свою работу». Лондон, 2018 год. Фото: Andy Rain / EPA

В отличие от аболиционистов, которые называют людей, продающих секс, «вовлеченными в проституцию» (указывая таким образом на большую роль внешних обстоятельств, которые их вынудили), сторонники легализации используют термины «секс-работа» и «секс-работники».

— На первый взгляд, это даже почти логично: у человека есть базовые права, свобода выбора, и почему бы ему не продавать свое тело как услугу. В действительности это очень поверхностное представление, — говорит психолог Елена Тимофеева, которая 15 лет работает с пережившими сексуальную эксплуатацию. В конце нулевых она в команде Агентства ООН по миграции создавала первый в России реабилитационный центр для пострадавших от торговли людьми. Переехав в Швецию, Тимофеева основала Национальный центр по борьбе с эксплуатацией и насилием, который помогает пострадавшим, занимается превентивной работой и консультирует других специалистов.

— Ни одна работа в мире не имеет столько физических и психологических последствий: от более высокого риска онкологии до пост-травматического стрессового расстройства, — продолжает психолог.

— Но есть же профессия военного? Военный тоже может получить травму и заработать ПТСР.

— Нет, сравнение с профессией военного не работает. Даже у военного есть дистанция между тем, что он делает, и его телом. Проституирование — это использование интимных частей тела, а наша сексуальность и даже простое осознание тела неразрывно связаны с нашей личностью. В проституции дистанции нет вообще, — объясняет специалистка. — Еще важен баланс власти.

В армии есть правила, устав. В проституции правил нет.

Если даже человек пытается их как-то обозначить, этими правилами часто пренебрегают. Так что если говорить о базовых правах, то это в первую очередь право на безопасность жизни и тела. Когда в личные границы постоянно вторгаются, ощущение безопасности теряется, а вместо него появляется ощущение, что с тобой могут делать все что угодно. Из-за этого рушится базовая идея о себе, о теле и жизни в целом. Ни одна профессия в мире не рушит человека так, как рушит проституция.

Иллюстрация: Наталья Ямщикова для «Новой газеты»

Тимофеева добавляет, что психологическая сторона проституирования — сложная вещь, для изучения которой не у всех есть время и достаточное образование. Часто из-за этого в судах разваливаются дела по торговле людьми.

— Многие преступники даже не трогают своих жертв, не отбирают документы, но люди не ищут помощи. Почему? Потому что есть угрозы семье, есть психологическое насилие, есть континуум насилия (концепция о связи разных форм мужского насилия, которым женщины подвержены с детства; сформулирована британской исследовательницей Лиз Келли в конце 80-х — «Новая»). Но все это не пощупать без грамотной экспертизы.

При этом последствия проституции распространяются далеко за границы личности самого вовлеченного, объясняет психолог.

— Для женщин это потерянное здоровье. Для государства это потерянные деньги (перед тем как закон о покупке секса был принят во Франции, исследователи подсчитали, что проституция и связанное ней насилие стоили этой стране 2 миллиарда евро в год — «Новая»). А для общества это поддержка патриархальных норм, которые влияют на каждую женщину. Это замкнутый круг, — говорит Тимофеева, и я вдруг впервые вспоминаю школьный случай, который иллюстрирует, как незаметно и крепко усваиваются эти нормы. Классе в седьмом ребята спросили меня, за сколько я «купил» бы одну нашу одноклассницу. Я ответил: «Ну, тысяч за пять». Я даже не удивился этому вопросу, хотя не имел ни сексуального опыта, ни опыта романтических отношений в принципе, не представлял, что такое проституирование и как вообще выглядят пять тысяч рублей (проезд на рязанском троллейбусе тогда стоил рубля четыре).

«Патриархат делает женщин бедными, — уточняет эту логическую цепочку Наталия Ходырева в „Современных дебатах о проституции“, — бедность женщин поддерживает существование института проституции, а проституция поддерживает патриархат, традиционную маскулинность мужчин, [их] страх зависимости от женщин и страх перед чувствами вообще».

«Люди не должны бояться просить о помощи»

Проституированные женщины в ожидании клиентов на дороге у Булонского леса в Париже, 2013 год. Фото: Christian Hartmann / Reuters

«Шведская модель» изначально предполагала не только криминализацию клиента, но и целую инфраструктуру для выхода людей из проституции и поддержки тех, кто в ней еще остается. С этим связана вторая группа претензий, которые сторонники легализации предъявляют аболиционистам.

«Условия жизни и работы [за 20 лет] значительно ухудшились из-за <…> отсутствия низкопороговых программ снижения вреда и непредвзятой медицинской помощи секс-работникам, враждебного отношения, особенно к мигрантам и цветным женщинам, и стигматизации», — говорится в докладе, который в сентябре 2019 года выпустило шведское сообщество секс-работников Fuckförbundet.

Эта и другие организации — например, Rose Alliance и Шведская федерация за права ЛГБТК-людей (RFSL) — призывают прислушиваться к мнению самих вовлеченных и работать над проблемами вместе с ними. Представитель RFSL Пер Викторссон, однако, отказался от интервью из-за «негативных последствий публичных выступлений по этому вопросу», а Rose Alliance и вовсе не ответили на мое письмо. Но такими же последовательными критиками «шведской модели» оказались сами ее сторонники, с которыми я поговорил.

— Куда женщина, вовлеченная в проституцию, может обратиться за помощью в Швеции? — спрашиваю я у Йенни Вестерстранд, председательницы Шведской ассоциации приютов для женщин и девочек (ROKS), старейшей и самой большой подобной организации в стране.

— Да особо и некуда, — прямо говорит Йенни. — В Стокгольме, Гётеборге и Мальмё есть муниципальные консультационные центры Mika. Раньше туда можно было сколько угодно раз прийти и поговорить с терапевтом. Недавно количество консультаций ограничили восьмью. Дальше уж, мол, сами как-нибудь. Это был сильный удар по работе с проституцией: чтобы выйти из нее, нужно время. Восемь встреч — это ничто. И это довольно нелепо: страна вложила столько ресурсов в криминализацию покупки секса, но при этом не берет ответственность за состояние вовлеченных и их будущее.

Йенни Вестерстранд. Фото: Janerik Henriksson / TT / FOTODOM

ROKS финансируется государством, но ее сотрудницы (трудно представить такое в России) беззастенчиво критикуют чиновников.

Всего в Швеции, по словам Йенни, около 450 приютов-шелтеров. Из них специализированных шелтеров для женщин — в районе 150. В ROKS состоит сотня. Но проституированных женщин в приютах этой ассоциации — единицы. Вестерстранд называет несколько причин.

— Если вы хотите попасть в государственный приют, вам нужно пойти в соцслужбу и узнать, полагается ли вам помощь. В соцслужбе вас спросят: «Вас преследуют? Бьют?» И если вы отвечаете, что нет, вы просто хотите выйти из проституции, чаще всего они такие: «Ой, всё».

Потом: шелтеры получают деньги от муниципалитетов на терапию и образование для подопечных, но не на оплату жилья. А соцслужбы не хотят оплачивать место в шелтере, пока женщина не расскажет о своем опыте, сутенерах или торговцах, которые ее продали, — что вообще-то непросто. Мы деньги с женщин не берем, но работать так становится все сложнее.

Сами мы тоже не всегда готовы к рискам. Наши приюты — это обычные квартиры. Проституция часто связана с зависимостями. А если женщина — жертва торговли людьми, то она может быть свидетельницей отмывания денег и других преступлений. Иногда это очень опасно.

Вестерстранд считает, что сам по себе закон о запрете покупки секса хорош, но был принят в другой Швеции, очень отличной от нынешней.

— Страна была богаче, лучше работали соцслужбы, были нормальные вакансии, было жилье. Сейчас с этим гораздо сложнее, — говорит председательница ROKS. — Я по-прежнему на сто процентов за закон, потому что он сдерживает спрос, но

мы проводим черту между хорошим законом и тем, как государство заботится о проституированных женщинах. И мы не готовы ему аплодировать.

Елена Тимофеева, работающая в Швеции с 2016 года, согласна с такой оценкой политики властей. По ее словам, идеальная программа выхода из проституции должна включать терапию, сопровождаемое проживание и помощь в быту (по желанию), получение образования и трудоустройство. «А сейчас этих людей даже сориентировать некому».

— Если ты взрослая дееспособная женщина, никакую помощь от государства получить невозможно, — подтверждает Йонна, еще одна участница движения Inte Din Hora. Она начала продавать секс в 21: парень «серьезно попал на деньги», и девушка хотела ему помочь. Ее «карьера», как иронически называет Йонна время, проведенное в проституции, закончилась в 24.

Нонсенс, но в небольшом городке, откуда она родом, нет никакой службы для женщин, зато есть центр KAST, который «переучивает» покупателей секса.

Поэтому Йонна и Габриэлла Вольфе уверены, что такие консультационные центры, как Mika, надо открыть по всей стране — только помощь должна стать конкретнее.

— Поговорить в безопасной обстановке — это очень важно, но нужно фокусироваться на обстоятельствах, которые привели человека в проституцию, — объясняет Габриэлла. — Если это ребенок, который переживал насилие в семье, надо работать с этим. Если это взрослый и у него финансовые трудности, надо решать их.

— И люди не должны бояться просить о помощи, — добавляет Йонна. — А они боятся. Боятся, например, что у них заберут детей, потому что проституция рассматривается государством как самоповреждающее поведение. Бывало и такое.

Иллюстрация: Наталья Ямщикова для «Новой газеты»

Габриэлла считает, что на первом месте должна стоять помощь с жильем. Сейчас, чтобы его получить, надо сначала перестать продавать секс, перестать употреблять наркотики, «перестать делать вообще все». Но нельзя перестать все это делать, не получив никакой помощи. А без нескольких месяцев в безопасной среде, добавляет Йонна, невозможно иначе взглянуть на свое состояние.

— Проституция стала частью моей самоидентификации, и пока я была в ней, меня реально бесил этот закон, — говорит она. — Когда я вышла, когда появилась дистанция от покупателей, когда я ощутила — и до сих пор ощущаю — последствия, узнала о статистике, о вещах, которые меня раньше вообще не беспокоили, — всё это открыло мне глаза на суть того, через что я прошла.

У Inte Din Hora есть программа. Она состоит всего из четырех пунктов. Движение требует:

  • уважительного и профессионального подхода к людям с опытом продажи секса со стороны социальных служб, суда, медицинских и образовательных учреждений;
  • усилить правовую защиту лиц, вовлеченных в проституцию, вне зависимости от наличия у них шведского гражданства;
  • включить тему покупки секса в школьные уроки о сексуальной грамотности;
  • создать программы выхода с предоставлением жилья, медицинской и психологической помощи и возможностью сопровождаемого проживания.

«Проституция имеет разрушительные последствия для тех, кто в нее вовлечен. Это происходит каждый день, в каждом городе. Пора перестать закрывать на это глаза», — так заканчивается их призыв.

***

Достоверно подсчитать количество людей, вовлеченных в проституцию, невозможно ни в одной стране, но чаще всего в исследованиях и обзорах встречаются такие усредненные числа: Швеция — две тысячи человек, Нидерланды — 30 тысяч, Германия — 400 тысяч.

Автор: Никита Гирин, Стокгольм; НОВАЯ ГАЗЕТА

You may also like...