Немецкие солдаты и сержанты к увольнительной получали специальный талончик -пропуск в бордель: для рядового состава – голубого цвета, для сержантского – розового. При возвращении его корешок сдавался в канцелярию части. «Пуфы» были открыты до девяти вечера, «удовольствие с девочкой» стоило три рейхсмарки. Имея право до пяти раз в месяц пойти в увольнение, каждый солдат мог получить еще лишний талончик как поощрение. Например, за уничтожение вражеского пулеметного расчета или офицера выше командира роты.В Советском Союзе проституции, в сегодняшнем понимании этого слова, не было, так же как и секса – в кино и театре, а то, что было, так с сегодняшних позиций даже стыдно называть проституцией. Но зато не было и сифилиса! Врачи ещё помнят то время, когда наши клиницисты были озабочены тем, что не могли предъявить студентам ни одного заболевшего сифилисом! Это была забота государства о своём народе. Народ остался. Куда делось заботливое государство?
В этом отношении вызывает уважение решение немецких властей и вермахта, при всей бесчеловечности фашизма, к сохранению нормального баланса взаимоотношения полов в стране, при однозначном отношении к торжествующим сегодня геям и лесбиянкам. Вот, наглядный пример этого отношения и какого-то решения вопроса.
Любить врага – тяжелый крест
Недавно в Берлине впервые встретились дети военнослужащих вермахта из нескольких стран Европы. А также потомки американских, британских и французских солдат, пришедших в Германию в 1945 году. Собравшиеся заявили о намерении создать “Бюро детей войны”, поскольку о них ничего не сказано ни в одном международном документе – ни в Женевских, ни в Гаагских конвенциях. И они хотели бы это изменить: “Мы сами, в конце концов, продукт этих войн”. Кроме того, “дети разных народов” не согласны, что их проблемы до сих пор решаются по национальному законодательству, а оно везде весьма отличается. К примеру, доступ к архивам. Или право иметь в Евросоюзе двойное гражданство, то есть быть признанными и на родине своих отцов. Их дальняя цель – принятие конвенции ООН в защиту нынешних и будущих детей войны…
Среди приглашенных в Берлин была и 64-летняя Милен Л. из Франции, дочь немецкого офицера Хайнца Розентретера. Ее матери Ренэ было 17, когда она влюбилась в него. Летом 1940-го его часть располагалась в небольшой деревне на побережье Атлантики, и несколько немцев жили в гостинице, которая принадлежала дяде и тетке Ренэ. 28-летний Хайнц был очень мил и вежлив, всегда дарил девушке цветы, играл на пианино. И совсем не соответствовал образу неотесанного “боша” из французской военной пропаганды.
Весной 1941 года Розентретер был отправлен на Восточный фронт. О том, что его подруга беременна, он не знал. Милен появилась на свет в декабре. После ухода оккупантов французы пригнали Ренэ и ещё 20 других женщин на площадь перед церковью, обозвали их “немецкими проститутками” и всех остригли наголо. Мать потом уехала из деревни, вышла замуж за француза, жила с ним в Бресте. Милен росла у дяди с тетей, в школе ее дразнили “дочерью немецкой свиньи”. Потом изучала право, завела свою семью, родила сына. Но с годами мысли об отце все чаще овладевали ею. Если бы он не погиб, то наверняка вернулся бы к его большой любви – ее матери. “И полюбил ли бы он меня, свою дочь?” – гадала она. Несколько лет назад, выйдя досрочно на пенсию, Милен решила заняться поисками отца, узнать о его судьбе. Из архивов Германии ей сообщили, что Хайнц Розентретер был ранен в России, но остался жив. Четыре раза был женат, имел девять детей, пять из них – в первом браке. Четверо других, как оказалось, ничего не знали о своих братьях и сестрах, в том числе и о ней. Умер в 1983 году в Кельне.
Амуру подрезают крылья
Можно сказать, что Милен Л. еще повезло: она нашла своего отца, подружилась со своими новыми родственниками. Но во Франции родились десятки тысяч детей от немецких солдат. Одни из них, как Милен, были плодом искренней любви, другие – короткой аферы или случайной связи. И большинство из них – по разным причинам, но чаще всего из-за умолчания их родных или приемных матерей – своего отца не знают.
Во всяком случае, так утверждает историк Инза Майнен (Insa Meinen), написавшая диссертацию о вермахте и проституции в оккупированной Франции. По ее данным, во Франции немецкие солдаты чувствовали себя почти как в отпуске, лишь изредка участвуя в военных операциях. И там всего было в достатке: еды, сигарет и алкоголя. Ну и не в последнюю очередь имелась возможность для амурных приключений. Так что неслучайно военнослужащих Германии отправляли сюда на отдых со всей Европы, но особенно с Восточного фронта.
Как известно, Франция капитулировала 22 июня 1940 года. Немцы заняли 2/3 ее территории и поделили на четыре военных округа. Там были созданы полевые комендатуры, отвечавшие за один или несколько департаментов. На всех уровнях командования оккупационных войск в штате были санитарные врачи, в их обязанности входил контроль над проституцией. Выполнение полицейских задач при этом отводилось полевой жандармерии, позже, с лета 1942-го, этим занимались войска СС. В силу особенностей оккупации Франции определенная часть работы была передана также местным врачам и полиции. Полицейские заботились “прежде всего о сохранении морали и полового порядка во французском обществе”. Особое недоверие у них вызывали женщины, работавшие в гостиницах и ресторанах, и жены пленных французов, имеющие работу или контакты с немцами.
Во 2-й половине июля 1940 года в Берлине вышли два дополняющих друг друга приказа, где говорилось о создании борделей для вермахта и о преследовании проституток на всей оккупированной территории Франции. Было приказано конфисковать приглянувшиеся немцам публичные дома, а их персонал набрать, руководствуясь арийскими критериями о расовой чистоте. Помимо этого, был издан каталог, регулирующий все детали условий труда, зарплаты, а также полицейского и медицинского контроля за работницами борделя. Одновременно появился приказ, запрещавший солдатам половые контакты с уличными проститутками. Офицерам же вообще не разрешалось посещение публичных домов вермахта. А также рекомендовалось обходить стороной ночные заведения. Но так как последнее довольно часто нарушалось, то в августе 1940-го командование решило открыть для офицеров специальные гостиницы. Таким образом была создана система, с помощью которой военнослужащим вермахта предлагалась определенная компенсация за лишения военного времени. Тем самым должны были строго пресекаться их интимные связи на стороне. Прежде всего чтобы воспрепятствовать распространению венерических заболеваний. Далее свою роль играли расистские мотивы и, разумеется, соображения безопасности: генералы опасались возможных шпионок французского Сопротивления.
Француженки, работавшие в борделях (на солдатском жаргоне – Puff) вермахта, проверялись регулярно в присутствии немецких санитарных офицеров. В случае малейшего подозрения в инфекции женщин насильно отправляли в госпиталь. Проститутки, занимавшиеся своим ремеслом вне борделей, зачастую становились жертвами полицейского контроля или доносов заразившихся от них солдат. Им грозила регистрация в спецкартотеке, насильное медицинское обследование, задержание или принудительная отправка в больницу, где их держали под надзором. Многие женщины попадали под подозрение в проституции, если их видели в барах или других местах, где немецкие военнослужащие охотно проводили свое свободное время. И подозреваемые нередко оказывались в полиции или подвергались интернированию. Но и быстро освобождались, если им удавалось доказать, что они работают или собираются замуж за немца. Или готовы пойти на работу в публичные дома вермахта.
Уже 23 сентября 1940 года главный санитарный врач одного из военных округов докладывал начальству, что публичные дома для солдат, а также гостиницы для офицеров открыты почти во всех больших городах и находятся под постоянным контролем. Что касается общего количества борделей вермахта, то оно колебалось в зависимости от числа воинских частей и потребности, то есть в основном от перемещения войск отсюда на Восточный фронт и наоборот. Так, в другом военном округе, куда входила почти треть занятого севера Франции, в конце 1941-го насчитывалось 143 борделя, где работали 1116 женщин. Только в публичных домах портового города Ла-Рошель, по данным городских органов здравоохранения, были заняты 250 проституток.
Введенная система борделей вермахта во Франции применялась затем и в других странах, оккупированных немцами, но нигде не была так строга, как здесь. Но, несмотря на строгую регламентацию отношений, за четыре года оккупации на свет появились 80 тысяч немецко-французских детей. И это только по статистике национал-социалистов. А парижские историки в своем недавнем исследовании говорят уже о 200 тысячах. И о них, похоже, забыли при примирении Франции и Германии.
“Войска двигаются быстро. Публичные дома не успевают за частями”
Пожалуй, меньше всего ограничений для немецких оккупантов было в скандинавских странах. Нацисты особенно приветствовали интимные связи своих солдат с женщинами “арийского братского норвежского народа”. Они хотели иметь как можно больше “детей хороших кровей”. Поэтому в Норвегии были даже открыты приюты известной организации Lebensborn (“Источник жизни”), программу которой – превращение германской нации в расу господ путем селекционного отбора – разработал рейхсфюрер СС Гиммлер. Там можно было рожать детей и оставлять их для усыновления или удочерения в Германии. По данным журналистки Эббы Дрольсхаген (Ebba Drolshagen), одной из первых занявшейся проблемами “детей войны” в Европе, в Норвегии насчитывается около 8 тысяч детей военнослужащих вермахта. Хотя на самом деле их в 1,5 раза больше, так как по разным причинам не все беременные были зарегистрированы. В других оккупированных странах подобных документов не имелось, но в некоторых источниках Третьего рейха называются такие цифры: Дания – 6 тысяч малышей, Бельгия – 40 тысяч, Голландия – 50 тысяч.
Если дети из Северной и Западной Европы в большей или меньшей мере были для Германии желанными, то о немецко-русских этого не скажешь – прежде всего из-за расовой политики нацистов. Но в 1942 году, когда на оккупированной территории СССР появились уже десятки тысяч малышей от связей военнослужащих вермахта с местными женщинами, в Берлине пошли на попятную. Поскольку, по донесениям генералов с Восточного фронта, число таких детей может достичь 1, 5 миллиона. Поэтому в 1943-м было решено заняться также их учетом.
Однако из регистрации детей ничего не вышло, потому что в Советском Союзе сами женщины наверняка не хотели этого, так как связь с немцем или ребенок от него считались сотрудничеством с врагом. Ведь не секрет, пишет фрау Дрольсхаген, что после войны многие женщины вместе с детьми были высланы в Сибирь, а некоторые и ликвидированы. Один украинец, сын солдата вермахта, рассказывал: “Я родился 19 февраля 1945 года. Но в моем свидетельстве о рождении записано 15 мая. Это сделано для того, чтобы скрыть, кто действительно был моим отцом, и не оказаться в Сибири. Если я появился на свет в мае, значит, я был зачат уже после отступления немцев, то есть никак не мог быть сыном немецкого солдата”. Во времена, когда внебрачный ребенок вообще считался позором для женщины (аборты в СССР тогда были запрещены), дитя от “фашиста” могло стать для нее личной трагедией. (К слову, и на Западе подружкам оккупантов приходилось обманывать: мол, отец – погибший участник Сопротивления или земляк. Или делать аборт, или отдавать малыша в детдом, на усыновление.)
Но в Берлине, по словам военного историка проф. Р.-Д. Мюллера (Rolf-Dieter Mueller), вполне серьезно подходили к сексуальному обслуживанию своих солдат и на Восточном фронте. О чем свидетельствует, к примеру, такая запись в дневнике генерала Гальдера, возглавлявшего в начале войны генеральный штаб сухопутных войск Германии: “23 июля. Пока все идет согласно плану. Текущие вопросы, требующие немедленного решения: 1. Лагеря для военнопленных переполнены. Надо увеличить конвойные части. 2. Танкисты требуют новые моторы, но склады пусты. Нужно выделить из резерва. 3. Войска двигаются быстро. Публичные дома не успевают за частями. Начальникам тыловых подразделений снабдить бордели трофейным транспортом”.
Кстати, непосредственно за войсками двигались лишь солдатские и унтер-офицерские (сержантские) публичные дома. Но имелись еще фельдфебельские (стар-шинские) и офицерские. А чтобы облегчить их контроль и повысить мобильность, то есть успевать за наступающими или отступающими частями, бордели делали небольшими – по 5, 10 и 20 работниц в каждом. И все немки, работавшие в полевых “пуфах”, числились служащими военного ведомства. Они получали жалование, страховку, имели определенные льготы. Для рядового состава по штату полагалось иметь одну проститутку на 100 солдат. Для сержантов эта цифра была снижена до 75, для офицеров – до 50 клиентов. Средний “трудовой показатель” для “рядовой” проститутки – обслужить за месяц не менее 600 человек.
Только в авиации и флоте, которые считались привилегированными родами войск, “нормы выработки” для тружениц постели были намного меньше, чем в сухопутных войсках. Женщине, обслуживающей “железных соколов” Геринга, ежемесячно нужно было принять 60 клиентов, а по штату в авиационных полевых госпиталях полагалось иметь одну проститутку на 20 летчиков и одну на 50 человек наземного обслуживающего персонала. Но на работу туда брали не любую желающую.
И вообще отбор кандидатур для секс-обслуживания солдат и офицеров вермахта был довольно строгим. А в гестапо существовал даже спецотдел, который следил за чистотой крови проституток в полевых борделях. И поначалу его критерии были очень жесткими. Так, в офицерских публичных домах имели право работать только истинные немки, выросшие в германских землях. Они должны были быть ростом не ниже 175 см, обязательно светловолосые, с голубыми и светло-серыми глазами и обладать хорошими манерами. И многие из них шли работать в дома терпимости исключительно добровольно и из патриотических побуждений.
Когда Германия напала на СССР, гестапо несколько смягчило условия отбора жриц любви, поскольку там появилось очень много немцев, так называемых фольксдойче, объявленных таковыми в знак дружбы и уважения. Так, в публичных домах для сержантов и старшин могли работать латышки и литовки, коренные жительницы Карелии, немки из колонистов, осевших на украинских землях бывшей Австро-Венгерской империи. Когда были оккупированы Белоруссия и Украина, местным фольксдойче тоже разрешили участвовать в конкурсах на работу в полевых борделях. Старались отбирать девушек, максимально приближенных к арийским нормам – рост, цвет волос и глаз, отсутствие уродства и знание языка.
Полевые “пуфы” размещались, как правило, в деревушке или городке неподалеку от части, куда солдаты и ходили в увольнение. (Господа офицеры заказывали проституток обычно на дом.) Перед выходом их обязательно проверял врач, дабы не допустить заражения женщин очень распространенными среди солдат кожными и грибковыми заболеваниями. Солдаты и сержанты к увольнительной получали специальный талончик-пропуск в бордель: для рядового состава он был голубого цвета, для сержантского – розового. При возвращении его корешок сдавался в канцелярию части. “Пуфы” были открыты, как правило, до девяти вечера, “удовольствие с девочкой” стоило три рейхсмарки.
Имея право до пяти раз в месяц пойти в увольнение, каждый солдат мог получить еще лишний талончик как поощрение. Например, за уничтожение вражеского пулеметного расчета или офицера выше командира роты. В то же время эта бумажка в руках командира была инструментом для поддержания дисциплины в роте или батальоне. Ну а за нарушения порядка солдата могли лишить увольнения. Что порой также значило: не попить пивка с камрадами или не встретиться с земляками из других подразделений. А возможно, и пропустить тайное свидание с любовницей-славянкой.
Грешницы поневоле
У Гитлера – хорошее настроение: ему понравился отчет генерал-полковника Рудольфа Шмидта, командующего 2-й танковой армией, которая сейчас сражается в России. Там, на Восточном фронте, 6 миллионов солдат, из них 3 млн. имеют половые связи с русскими женщинами. Для 1,5 млн. девушек это не остается без последствий: в итоге за год родились около 750 тысяч мальчиков и столько же девочек. Они могут, по мнению генерала, неплохо компенсировать низкий уровень рождаемости в Германии, обусловленный войной. То есть закрыть бреши, которые образовались за три года войны в Европе.
Правда, это сообщение Шмидта, отправленное в ставку Гитлера в сентябре 1942 года, вызвало кое у кого в Берлине удивление и недоверие. Поэтому министр рейха по делам оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг организует свою проверку. И вскоре сообщает, что внебрачных детей “рождается меньше, но незначительно. Хотя точных данных у меня здесь нет”. Но считает, что их отцы в случае гибели оставляют полноценную замену, и предлагает давать всем новорожденным дополнительно к русскому имени немецкие Фридрих или Луиза с целью их будущей селекции. В октябре 1943 года Гитлер распорядился заняться систематическим учетом младенцев и их последующей отправкой в Германию, но практически, как было уже сказано выше, до этого не дошло.
Собственно, данных о числе детей оккупантов на территории СССР, по словам кинодокументалиста Хартмута Камински (H. Kaminski), собиравшего информацию об этом, и по сей день нет. И темой “Забытые дети Востока” никто в Германии до сих пор всерьез не занимался: ни историки, ни журналисты. А если кто-то и пытался их судьбу исследовать, то натыкался на непреодолимые барьеры: все документы на эту тему считаются “секретными” или “не для публикации”.
Между прочим, дискуссии о том, как надо относиться к таким любовным аферам с представителями других рас и возможным внебрачным детям, велись различными ведомствами и министерствами рейха уже в 1941 году. По Гиммлеру, пуританскому защитнику “чистой расы”, надо всячески препятствовать любому половому контакту с “недочеловеками”. Он против детей-метисов, которые могут появиться от связей немцев с чуждыми народами. (А бордели для вермахта рейхсфюрер СС вначале категорически отклонял по “мировоззренческим соображениям”. Недавно газета Bild сообщила, что он даже подумывал о производстве секс-кукол для солдат на фронте.) Поэтому для Гиммлера было как пощечина, когда на совещании военных юристов в мае 1943 года критиковалось, что на Востоке “почти каждый” командир войск СС имеет половую связь с полькой или женщиной какой-нибудь другой национальности.
Министерство же Розенберга и его генеральные комиссариаты на оккупированных территориях, наоборот, не возражали против брачных союзов, но после строгой проверки дееспособности, расы и морали невесты. Иначе будущий ребенок – желанный прирост для политики германизации – может подвергнуться дискриминации, “как будто он негр”. К тому же и среди самого немецкого населения, “готового к самопожертвованию и дружеского по отношению к институту семьи, уже наблюдалось недовольство, что их мужчин приравнивают к полякам и евреям, хотя они сражаются на фронте и многие из них награждены Железным крестом”.
Но единого подхода к решению этой проблемы так и не удалось достичь. А со временем у командования вермахта уже и не было возможностей запретить “любовь”, поскольку амурные связи его солдат со славянками почти вышли из-под контроля. Поэтому оно прагматично предложило: снабдить войска необходимым количеством противозачаточных средств, проституток поселить в казармы, для офицеров и полицейских открыть бордели. В прочих случаях – разъяснительная работа среди военнослужащих.
Когда немецкие солдаты в июне 1941 года вступили на территорию Прибалтики, Белоруссии и Украины, они были удивлены, что во многих местах их встречали хлебом и солью как “освободителей от сталинизма”. Молодые женщины и девушки, “полные надежд”, стояли на обочине и дарили посланцам “чудесной германской культуры” букеты цветов. И этим не ограничивалось. Так, генеральный комиссар в Риге сообщал в Берлин, что “со дня освобождения местное женское население особенно любезно прежде всего к немецким солдатам”.
У девушек и молодых женщин на Востоке было также немало прагматических причин дружить с оккупантами. Основная – очень хорошее снабжение немцев продуктами, которое помогало в это трудное время жить полегче, без боязни голодной смерти. Для сотен же тысяч солдат и служащих управления на занятых территориях – небольшая иллюзия мирной жизни; для некоторых из них это вторая жизнь, для многих – первая.
Но не следует забывать, говорит Х. Камински, и о темной главе тех явлений: о судьбе беременных молодых женщин после освобождения оккупированных земель от немцев. Например, о ситуации в Харькове германская военная разведка сообщала: “Пограничные войска НКВД расстреляли 4000 жителей, среди них много девушек, которые дружили с немецкими солдатами, и особенно тех, которые были беременны. Достаточно было трех свидетелей, чтобы их ликвидировать. Эти же люди грозились, что окончательная чистка начнется с прибытием регулярных частей НКВД”.
Кто знает, возможно, имели место и такие страшные расправы. А вот “Комсомольская правда”, года два назад рассказавшая о борделях вермахта на Северо-Западе России, писала, что женщин, которые обслуживали оккупантов в годы войны, подвергали лишь общественному порицанию. “Люди обзывали их “немецкими подстилками, шкурами, б…”. Некоторым из них брили головы, как падшим женщинам во Франции. Однако ни одного уголовного дела по факту сожительства с врагом не было заведено. Советское правительство смотрело на эту проблему сквозь пальцы. На войне – особые законы”.
Сексуальное “сотрудничество” во время войны надолго оставило память о себе. От оккупантов рождались ни в чем не повинные малыши. Трудно даже подсчитать, в каком количестве появились на свет белокурые и голубоглазые ребятишки с “арийской кровью”. Сегодня запросто можно встретить в этих краях России человека пенсионного возраста с немецкими чертами лица, который родился не в Баварии, а в какой-нибудь далекой деревушке Ленинградской области.
Прижитого в годы войны “немчонка” женщины далеко не всегда оставляли в живых. Известны случаи, когда мать собственноручно убивала младенца, потому что он “сын врага”. В одном из партизанских воспоминаний описан случай. За три года, пока в деревне “столовались” немцы, русская женщина прижила от них троих детей. В первый же день после прихода советских войск она вынесла свое потомство на дорогу, положила рядком и с криком: “Смерть немецким оккупантам!” разбила всем головы булыжником.
В “бесправном пространстве”
Несмотря на большое число борделей вермахта (их у него только с местными женщинами было более 500), а также строгий медицинский контроль в войсках, около миллиона его военнослужащих имели венерические заболевания. На лечении от них в лазаретах постоянно находились 6800 человек. Хуже того, немецкие солдаты совершали немало преступлений и на сексуальной почве. Так, в официальной уголовной статистике вермахта до 1944 года насчитывается 5349 мужчин, которые были осуждены за “моральные проступки” (из них около 1100 за педерастию, 500 – за педофилию). Эти цифры приводит историк Биргит Бек (B. Beck), выпустившая прошлой осенью книгу “Вермахт и сексуальное насилие”, частью которой стала и ее диссертация о военном правосудии в Третьем рейхе. Несмотря на проблемы с источниками (военный архив в Потсдаме почти полностью сгорел от бомб союзников), ей в целом удалось изучить 232 приговора немецких трибуналов. Они касались преимущественно изнасилований во Франции и на оккупированных территориях Советского Союза. И оказалось, что, помимо недоверия к пострадавшим женщинам, у судей был разный подход к француженкам и к русским. “Russenweiber” они считали “менее порядочными”. Например, в мае 1940-го трибунал приговорил 27-летнего пехотинца за надругательство над 16-летней девушкой во Франции к смерти. За такое же преступление в августе 42-го на территории СССР ефрейтору вермахта дали всего восемь месяцев тюрьмы.
И хотя детали преступлений зачастую трудно было реконструировать, историк установила, что при рассмотрении в военных судах дел об изнасиловании нередко смягчающими обстоятельствами признавались алкогольное состояние насильника и его хорошая служебная характеристика. Учитывалась также так называемая “сексуальная нужда” солдат. Юристы вермахта исходили из того, что мужчина и в военное время должен регулярно иметь возможность для удовлетворения своих потребностей в сексе. Кроме того, они руководствовались (неоднократными) напоминаниями своего начальства обращать главное внимание не на пострадавших женщин и девушек, а на то, не нарушает ли обвиняемый пресловутый “генофонд рейха”, дисциплину в части или “репутацию вермахта”.
С другой стороны, сами командиры вермахта, прежде всего на Восточном фронте, находились “собственно в неразрешимом конфликте”: вести войну всеми средствами, не делая скидок для детей и женщин, и в то же время препятствовать нежелательным выходкам отдельных солдат. И тот факт, что после нападения на Советский Союз число осужденных пошло на убыль, не имеет ничего общего с военной ситуацией на Восточном фронте. Просто там, фрау Бек ссылается на изучение положения в 253-й пехотной дивизии, царило “бесправное пространство”.
При изучении “своих” 232 дел военных судов она натолкнулась только на два смертных приговора. И это в общем-то не случайность, так как при ознакомлении с другими материалами их оказалось всего девять. И если сравнить эту цифру с 30 тысячами смертных приговоров, вынесенных трибуналами вермахта за “разложение военной мощи” и дезертирство, то видно, что они были заняты прежде всего борьбой против так называемых “правонарушений, несущих опасность военному порядку”.
Разговоры о том, что солдаты Красной армии в Восточной Пруссии и Берлине, скажем так, не всегда были гуманны в обращении с гражданским населением, в ФРГ почти никогда не угасали. (Впервые цифры о возможном числе изнасилованных немок в столице – от 20 до 100 тысяч – появились в 1965 году в книге “Die Russen in Berlin” Эриха Куби/E. Kuby). Однако из соображений политической корректности им (до распада СССР) не давали разгораться. А в России об этом заговорили, если не ошибаюсь, лишь в последние годы. И особенно в связи с одной публикацией английского историка Энтони Бивора (Antony Beevor), где он утверждает, что красноармейцы на территории Германии изнасиловали 2 млн. женщин. В одном только Берлине их жертвами стали якобы 130 тысяч немок, из которых десять тысяч после этого умерли от болезней и последствий насилия или покончили жизнь самоубийством. Впрочем, похожие цифры приводились еще в 1992 году в книге “BeFreier und Befreite”. (В первом слове не опечатка, там их сразу два: “освободители” и “женихи”). Ее авторы, Хайке Зандер и Барбара Йор (Heike Sander, Barbara Johr), говорили еще и о том, что в 1945 году 11 тысяч берлинок забеременели. 90% из них сделали аборт, остальные родили, и 5% малышей были Russenkinder.
Случаи массовых изнасилований отмечались также в западной зоне оккупации, хотя и не такие масштабные, но точных данных об этом нет. Например, в марте и апреле 1945-го в американской штаб-квартире в Гейдельберге разбиралось 487 дел военнослужащих США. После вступления французских войск в Штутгарт было зарегистрировано свыше тысячи надругательств над немками в возрасте от 14 до 74 лет. Больше всего насильников оказалось в их марокканских частях, которые отличались особенно грубым обращением с гражданским населением. Что же касается британцев, то их посольство в ФРГ на запрос авторов книги ответило, что “невозможно дать информацию такого рода”.
Сколько малышей появилось после насильной “любви” – точно никто, конечно, не знает. Всего же, по данным статистического ведомства ФРГ на 1955 год, было зарегистрировано 66 730 внебрачных детей союзников. Из них 4776 – “цветные”, из которых 1504 родились в 1946 году. В этом невольно видится чуть ли не ирония истории: борьба нацистов за “чистую расу” обернулась для немцев вот таким “неарийским” демографическим эффектом.
А свой материал я хочу закончить одним любопытным эпизодом из жизни Рудольфа Аугштайна (R. Augstein), знаменитого издателя журнала Der Spiegel, бывшего на Восточном фронте простым радистом.
В 1993 году Аугштайн приехал на открытие корпункта “Шпигеля” в Киев. И почти сразу же отправился на вертолете в одну деревню под Полтавой, где в войну довелось стоять его артполку. Там, на мельнице, у него был любовный роман с одной местной девушкой. Где она теперь, он, конечно, не знал. И вот, встретив по дороге туда какую-то бабулю с хлопцем, он заявил: “Если это мой внук, то я сразу же его адаптирую”. Затем была встреча с ветеранами деревни, и один из них, весь в орденах, сказал, что был ее защитником. Аугштайн поднял рюмку и произнес: “За твое здоровье, старый враг!” Оба выпили и крепко обнялись.
Владимир Костин, «Русская Германия», № 30/2005 г.