– Витек, братан, ты чего, офонарел?! – прошипел Алеша на ухо Сверчку. – Эти трусы позорные тут “обиженники” вывесили! Спецом, падлы, чтобы кого-нибудь из порядочных арестантов офоршмачить! Че ты их мацаешь?!Завтрак для президента
Лагерь в поселке Боровое Кемеровской области. Сюда после пятилетней отсидки на “крытой” (в тюрьме) пришел новый “пассажир” – зэк с “пятнашкой на ушах”, Володя Мальвинский. За плечами у Володи – уже несколько сроков. Наверное, он сам не знает, где больше пробыл – на воле или по зонам. Во всяком случае, о жизни на свободе он имеет довольно смутное представление.
Как-то, вмешавшись в спор арестантов о “высших материях”, Володя гневно хлопнул ладонью по столу:
– Да разве кто из этих гадов, что в Кремле засели, думает о простых арестантах?! Они там, твари, каждый день горох с салом жрут! А мы тут брюквой красноармейской давимся…
Знаю!
“Курилка” в отряде. Один из осужденных, новичок, встретил своего земляка, из Таганрога. На зоне это – большое дело, тем более что других таганрожцев в отряде не было.
В общем, начались “базары за вольную жизнь”, воспоминания о прошлом. А какие разговоры у “босяков”? Кто с кем бегал (то есть у кого учился воровскому ремеслу), с кем гужевался (пил-гулял), чудил… Короче: “Ты Сеньку-Змея знал?” – “Знал! А ты Петруху Колобка знаешь?” – “А то!”
Тут важно в грязь лицом не ударить. Ведь чем больше “правильных пацанов” у тебя в знакомцах, тем твой вес в глазах собеседника больше. Если даже про кого ты и слыхом не слыхивал – все равно брякни что-нибудь вроде “Было дело, вместе гуливанили у одной телки на хавире…
Вот и у земляков в курилке завязался примерно такой же разговорчик. Перебрали всех знакомых-незнакомых, вспомнили все, что могли-не могли… Уже в башке гудит, на ум ничего не идет, а остановиться не могут. И тут один другого спрашивает уже по инерции:
– Слышь, а ты знаешь этого?..
– Какого? – уточняет дружбан.
– Да забыл, как там его…
– А где живет?
– Да не помню!
– А с какого он года?
– Да что я, паспорт у него спрашивал?
Пауза. Дружбан морщит лоб. Вспоминает. Наконец, радостно восклицает:
– Знаю! Точняк – знаю!
Трусы неприкаянные (почти по Чехову)
Однажды в воскресенье какой-то неизвестный хмырь выстирал трусы и повесил их сушиться в локалке [локальный участок внутри колонии. Территория каждого отряда огорожена высокими заборами из металлических прутьев, чтобы ограничить перемещение арестантов по территории колонии и их общение между собой] шестого отряда. Черные такие трусы, “семейные”, трепещут на легком ветерке, как пиратский флаг.
Болтались себе спокойно трусы до вечера, и никто на них не обращал внимания. Пока не подошло время контрольной проверки осужденных. Дело в том, что интимный предмет мужского туалета висел как раз посередине бельевой веревки, протянутой через всю локалку. И когда арестанты медленно и нехотя стали выстраиваться в привычную линию, оказалось, что пиратские трусищи развеваются по центру строя и норовят братски похлопать стоящих зэков по щекам. “Избранники” тут же решили сдвинуть наглую черную тряпку в сторону.
– Что за херня? – недовольно подал голос долговязый Витя Сверчок, к которому трусы были настроены особенно нежно. – Какой мудак развесил здесь этот сраный мадепалам [от названия индийского штата Мадаполам, где выпускается особый вид ткани]?
– Витек, ты осторожнее с метлой, – посоветовал стоящий рядом Саня Ёж. – Ты же не знаешь, чьи это штанишки. Можно ненароком в блудную попасть.
Сверчок огляделся по сторонам – не слышал ли кто его реплики -, почесал затылок и культурно, но громко осведомился:
– Братва, чьи трусы?
Народ безмолвствовал.
– Чего ты телишься? – буркнул старичок дядя Федя, мотавший срок за то, что спалил сарай у девки-разведенки. – Сдвинь эти хреновы портки в сторону!
– Тут, батя, вопрос, в какую сторону, – пояснил Саня Ёж. – Одно дело – к мусорке, другое – вправо, к ограде. Конечно, если трусы какого-нибудь “черта” [неряшливый осужденный, который не следит за собой, является изгоем в арестантском мире.] или, скажем, “козлячьи” [осужденного, который сотрудничает с администрацией], тогда один расклад. А вдруг их правильный пацан носит? Не так поймет. Тебе бы было приятно, чтоб твое барахло над вонючей урной сушилось?
Федя согласился, что ему это было бы неприятно, и он даже обязательно раскроил бы макитру не в меру инициативному “передвижнику”.
– Да чего вы тут трете? – вмешался Игорек Земченко, синий от наколок и сонный от жары. – Эти ланцы-дранцы примороженный наш вывесил, Профессор.
Профессором кликали в отряде тихого интеллигента, страдавшего на воле запоями и гонявшего жену. Все это вылилось в громкое дело, когда ужравшийся Профессор спустил супругу с лестницы. В отряде интеллигент был одним из самых забитых и безропотных “сидельцев”.
Сверчок решительно сдвинул трусы в сторону урны.
– Гляди, мужики, как простой захар кузьмич (зек) повторяет подвиг Сани Матросова, – с интересом прокомментировал поступок Вити Михалыч – семидесятилетний лагерник с одиннадцатью сроками за спиной, высохший и шершавый, как балан [бревно под сплав] на лесоповале. – Сверчило, ты хоть знаешь, чьи это трусы?
– Профессора нашего.
– Совсем с головой не дружишь? Прикинь: Профессор в них утонет на хрен! Это ж председатель СДП вывесил – чувырло лохматое. Теперь он тебе точняк месяц БУРа сосватает.
– Ёпэрэсэтэ! – засуетился Сверчок и быстро потянул трусы в другую сторону.
Однако и здесь черная тряпица провисела недолго.
– Ну, вы гоните, – снисходительно заметил Костик Червонец, до сих пор со стороны слушавший обсуждение бельевого вопроса. – Станет вам председатель СДП этот бутор носить… У него импортные, такие, знаете, как плавки, – чтоб яйца при ходьбе не звенели. А эти, по-моему, я на “чертиле” видел, на Мишане.
Пиратские трусы тут же перекочевали к “мусорке”.
– Это вы загрубили, – задумчиво прокомментировал один из стоявших поодаль наблюдателей. – Шароварчики кто-то из “бугров” на просушку повесил.
Портки скользнули по канатной дороге в “авторитетную” сторону.
К Сверчку неслышно притерся новый персонаж – Алексей Грушко, прозванный Алешей Бесконвойным [так в просторечии зовут безнадежно глупого человека, простофилю.].
– Витек, братан, ты чего, офонарел?! – прошипел Алеша на ухо Сверчку. – Эти трусы позорные тут “обиженники” вывесили! Спецом, падлы, чтобы кого-нибудь из порядочных арестантов офоршмачить! Че ты их мацаешь?!
Витек охнул. И как он сам не догадался! Кто же еще, кроме этих животных, мог посреди локалки растянуть такую поганую рвань? И молчат же нарочно, твари ткнутые… Правильно говорят на зоне – “Нет наглее наглого педераста”! Сверчок отыскал глазами стоявшую у стены барака метлу – и стал подталкивать древком ненавистные трусы в сторону урны.
– Что такое? – раздался голос за спиной. – Видать, кто-то из “блатных” усрался, а Сверчок боится испачкаться. Трусишки, по-моему, Зурабовы.
Зураб считался одним из пацанов, приближенных к “смотрящему” отряда. Тыкать палкой в его белье было верхом неприличия: в ответ могли ткнуть “перышком” под ребра.
– Тьфу ты! – разозлился Сверчок и махнул рукой. – Пускай висят, где висели. С этими трусами накличешь на свою жопу приключений…
Так и получилось, что во время контрольной проверки перед нестройными рядами арестантского люда весело развевались на ветру безымянные трусы – как гордо реющее черное знамя, зовущее “сидельцев” к светлой жизни, исправлению, перевоспитанию и возвращению в ряды честных граждан.
Брательник миллионщика
Новичок вошёл в помещение отряда, как английский принц в дешевую ночлежку. Он огляделся, сокрушенно покачал головой и гордо проследовал к спальному месту, которое ему определил старший дневальный. Место его не удовлетворило.
– Милейший! – жестом подозвал он старшину. – Мне бы хотелось что-нибудь у окна.
– А тебе не хотелось бы что-нибудь у параши? – резко оборвал старшина – суровое существо из архангельских краев, тяжелый взгляд которого весил что-то около полутонны. – Еще раз услышу про “милейшего” – и будешь кукарекать на насесте[ Кукарекать на насесте – то есть стать пассивным педерастом, которых обычно сравнивают с “петухами”, “курами”; соответственно угол “обиженных” часто называют “курятником”.]!
“Принц” пожал плечами и гордо отвернулся, принявшись рыться в своем бауле. Сунув кое-что из нехитрого скарба в “гараж” – прикроватную тумбочку на двоих, он выудил со дна мешка школьную тетрадку, достал из нее какой-то листок и стал прилаживать к стене.
– Эй ты, клоун! – загрохотал тут же грозный голос дневального. – Тебе кто позволил на стену всякую хрень лепить?!
– Если мне не изменяет зрение, – с достоинством ответствовал незнакомец, – я вижу здесь немало фотографий и репродукций, висящих над кроватями.
– А ты меньше гляди! У нас слишком глазастым шнифты выдавливают! По правилам внутреннего распорядка вешать на стены всякую гадость запрещено.
– А почему же…
– А потому же! Короче: я здесь решаю, что можно вешать, что нельзя. Вот что ты удумал наклеить?
– Фотографию брата…
– Во-во – брата, свата! Ты бы еще сюда впер фотографию кума[ чтобы оценить иронию старшего дневального, нужно знать, что “сватом” на жаргоне наывают судью, а “кумом” – режимно-оперативного работника]! А ну, зарисуй… Че-то рожа знакомая; я с ним нигде на этапе не встречался?
– Вряд ли. Скорее всего, вы знакомы заочно.
“Аристократ” протянул старшине пачку чая, и тот увидел на ней ту же лысоватую улыбчивую физиономию, что на предыдущем фото. Крупными буквами на пачке было пропечатано – “ДОВГАНЬ”.
– Не понял юмора, – наморщил лоб старшина. – У тебя что, Довгань брательник?
– Естественно. Позвольте представиться – Борис Довгань.
В пуленепробиваемой черепушке старшего дневального что-то щелкнуло, вспыхнуло и задымилось. Он тут же вспомнил, что фамилия новичка (которую ему уже называл начальник отряда) – действительно Довгань. И пожалел, что пропустил это обстоятельство мимо ушей.
– А не заливаешь? – недоверчиво спросил он у “принца”. – Мало ли на свете Довганей…
– Довгань – это не Петров, – резонно заметил новичок. – Так я могу повесить фотографию?
Вскоре фото известного российского предпринимателя висело над кроватью, стоявшей у окна…
Прибытие в отряд Бориса Довганя внесло в арестантскую жизнь свежую струю и растормошило серую массу “сидельцев”.
– Звиздит он, как Троцкий! – хмуро отмахивались скептики. – Такие бобры по этой жизни за колючку не залетают. Что ж, Довгань своего брата от срока не отмазал бы? Да это даже не фонарь – это северное сияние!
– Не фиг, не фиг, – возражали остальные. – Они даже на рожу похожие. Что-то есть. И потом: бывают обстоятельства…
Последний аргумент оказался наиболее убедительным. Арестантский народ может не верить ни во что – ни в Бога, ни в черта. Но он твердо знает: “бывают обстоятельства”… За эту фразу осужденные держатся, как утопающий за соломинку. Она служит оправданием любых их собственных “косяков”, проявлений слабости, недостойных поступков. Сельский врач спас человеку жизнь – а тот стащил у него сапоги и ушанку. Мужик в пьяном угаре зарезал двоих собутыльников и поджег собственный дом. Молодой шпаненок влез в аптеку, обглотался “колес”, заторчал и уснул, а утром его разбудили менты. Бывают обстоятельства… И тот, кто осмелится спорить с этим философским утверждением, рискует навлечь на себя гнев всего арестантского братства: нельзя покушаться на святое!
Но дело, конечно, не только в “обстоятельствах”. Манера держаться, говорить, внешность Бори Довганя совершенно исключали возможность обмана. О своих отношениях с братом, о подробностях дела, которое довело его до лагерных нар и вообще о своей “вольной” жизни Боря рассказывал как бы неохотно, лишь тогда, когда к нему уж очень приставали назойливые “пассажиры”. А приставали постоянно: не у всякого братан размножен и на водке, и на чае, и на чипсах! Но, как видно, даже миллионщик не всегда может родню отмазать…
– Не вправе я вам, уважаемые, рассказывать всех подробностей, – мягко растолковывал любопытным тюремный Довгань. – Знаете же, по какой статье сижу?
– “Маслокрадка”[“Маслокрадка” – общее название статей уголовного кодекса, предусматривающих ответственность за преступления в сфере экономики; “маслокрад” – осужденный по такой статье. Статья 160 нового УК действительно подходит под это определение.]! – радостным хором отвечали уважаемые.
– Не “маслокрадка”, а статья 160 – “Присвоение или растрата”. Экономика, дорогие мои, это чрезвычайно тонкая материя. В условиях нашего дикого рынка просто невозможно хозяйствовать по-честному! Власть сама заставляет предпринимателя искать обходных путей. Сама толкает его на преступления.
Зэки согласно кивали головами. Ясен перец, виновато государство! Кто ж еще? Да взять хоть любого из них… А Боря развивал мысль:
– В общем, во время одной из крупных финансовых операций брат попал в сложную ситуацию: всплыли ненужные подробности, которые заинтересовали налоговую полицию. Речь шла о десятках миллионов долларов…
В кругу слушателей пронесся одобрительный гул. Зэк вообще любит рассказы о красивой жизни, виллах в Майами, длинноногих “шмарах”, рулетке в Монте-Карло… Брать – так миллион, иметь – так королеву!
– Скандал назревал огромный. Расследование находилось на контроле в Кремле. Я в это время возглавлял одну из фирм Владимира…
– Какого еще Владимира? – недоуменно перебил сморчок с синим эполетом на плече.
– Довганя, мудило! – зло рыкнул кто-то, и рассказ продолжался.
– Я сказал брату, что возьму всю вину на себя. Он – голова, ему продолжать семейный бизнес, а я уж как-нибудь пересижу. Долго мы обсуждали все “за” и “против”, но в конце концов на том и порешили. Надо отдать должное: Владимир затратил немало средств, чтобы смягчить приговор. Но – три с половиной года мне все-таки отмерили… Впрочем, брат не оставляет меня в беде. В предыдущей колонии были у меня и импортные колбасы, и кофе, и шоколад, и осетрина – все не перечислишь!
– А за что тебя перевели?
– Когда со свободы приходят такие передачи, для одного человека этого слишком много. И большую часть я раздавал. Активистам это не нравилось. Стали требовать, чтобы излишки я отдавал в какой-то фонд, а они, дескать, будут распределять сами. Но с какой же стати кто-то будет распоряжаться моей собственностью? Я и без советчиков разберусь, кому помогать.
– А на “общак” ты отстегивал? – с подозрением поинтересовался Сеня Тихий – “смотрящий” отряда.
– Я здешние порядки знаю, – успокоил Тихого Боря Довгань. – Но вот актив устроил мне жизнь невыносимую: подлости, провокации, рапорты по поводу расстегнутой на вороте пуговицы… В конце концов я оказался в глазах администрации каким-то монстром, и от меня решили избавиться, направив сюда. Так быстро перебросили, что брат пока еще не в курсе.
“Сидельцы” понимающе загудели и принялись обсуждать близкую сердцу каждого тему: какие козлы эти самые “козлы”, всех их надо резать в утробе матери, вот у меня у самого был похожий случай…
Вполне понятно, что Боре Довганю, пока он перебивался в ожидании посылок от брата, готов был помочь каждый. Более того: арестанты бились за честь “подогреть” родственника известного коммерсанта! Боря принимал дары нехотя: ну что вы, не стоит, зачем вы отрываете от себя… Однако ни одна “семья не садилась почифирить или приколоться хавкой, не пригласив Довганя. Он был в отряде на правах “свадебного генерала”.
В колонии жилось Боре не погано. Обязательной работой по вязанию овощных мешков он не занимался: нарядчики писали на него норму выработки (“да брось ты, свои люди – сочтемся!”); Борино белье стиралось в прачечной и гладилось, как для принца датского; роба и брюки были подогнаны по спецзаказу местным портным дядей Семой и сидели на Довгане, как фрачная пара.
Так продолжалось в течение нескольких месяцев. А шикарные “дачки” с воли от миллионщика Володи все не шли. Не то чтобы это очень беспокоило арестантский народ, но все-таки – чего же он телится, брательник? Боря успокаивал: гнусные происки ментов… Мурыжат брата: то ли адрес не сообщают, то ли сообщили, но неправильный. Зэки соглашались: а чего еще ждать от мусоров? Хороший мент – мертвый мент.
Однажды в воскресный день, когда Боря Довгань вместе со всеми пошел смотреть футбольный матч на первенство зоны между командами третьего и пятого отрядов, в его собственный отряд наведался колонистский почтальон Петя Грыжа.
– Фу, еле добрался на второй этаж, с моей-то грыжею. Есть тут у вас такой – Довгарь? Письмо ему пришло.
– Ты, кажись, дед, рамсы попутал. Никаких Довгарей у нас сроду не было.
– Как же нет? По русскому языку написано – второй отряд, Борису Довгарю.
– Дай секануть… А, наверно, нашему коммерсанту! Брательник с радости, видать, не ту букву написал. Нужно – Довганю, а он – Довгарю. Нажрался, короче, на какой-нибудь презентации, вот и чирикнул не то с бодуна. Лады, отец, все в норме, винти отседа по-тихому, грыжу свою драгоценную не расплескай.
В жилой секции ошивалось только двое – шнырь Гоша и старший дневальный Кузнецов – тот самый, который первым встретил Борю Довганя в отряде. Футбол Кузнецов терпеть не мог, его любимой спортивной передачей был реслинг.
– Точно наши мужики деревенские! – радостно улыбался он, глядя на здоровенных балбесов, швырявших друг друга об пол и молотивших пудовыми кулаками. – Только наши на натуральном продукте откормлены! Андрюху-скотника выпусти – он любого этого клоуна с одного удара ушатает. Не дерутся, а в дочки-матери играют…
– Слышь, Кузнец, – заметил Гоша, наблюдая, как старший дневальный вертит в руке конверт. – Мрачный какой-то факт. С чего бы вдруг этот чайный барон собственную фамилию перепутал?
– Бывает, – философски заметил Кузнец.
– На “е” бывает, – сказал Гоша. – Давай позырим, чего Вовчик Боре пишет.
– А хуля нам, красивым бабам? – равнодушно согласился Кузнец. – Все одно цензор конверт раскоцал. И потом: може, это и не нашему Довганю малявка. Може, в другом отряде вправду какой-то Довгарь кантуется.
Оба арестанта забились в угол, как парочка голубков, и шнырь забубнил вслух:
“Здравствуй, Боря.
Извини, что долго не писали. Пока адрес твой новый узнали, пока собрались… И что писать, Боря? Ты нас оставил в таком положении, что не знаем, как из него теперь выпутаться. Вот ты пишешь, почему мы так редко тебе шлем посылки. А ты подумал, с чего нам их собирать? А надо было подумать. Да не сейчас, а когда ты занимался своими махинациями с квартирами, собирал деньги и “кидал” людей. Где же эти все деньги, Боря, которые ты собрал? Народ теперь к нам ходит и требует. Говорят, хоть квартиру продавайте, хоть последнее снимайте. Вы ему жена и мать, значит, он с вами делился. А ведь ты гроша в дом не принес, кроме зарплаты! Теперь фамилия Довгарь по всему городу прогремела, только от такой славы хочется по углам прятаться. А некуда… Проходу нету! И никто не верит, что живем, считая каждую копейку. Эх, Боря, Боря…”
– Эх, Боря, Боря, – злорадно повторил Гоша, потирая влажные ручонки. – Хороший ты парень был, Боря. Поглядим, будешь ли ты такой же хорошей девочкой…
Как выяснилось позже в ходе громкой зэковской разборки, фамилию Бори Довгаря неправильно записали еще в следственном изоляторе. Чем он не преминул воспользоваться в предыдущей колонии, водя за нос доверчивый арестантский люд. А когда запахло жареным, успел вовремя соскочить.
На новом месте “коммерсанту” не так повезло. В тот же вечер Боря Довгарь переехал с козырной койки поближе к параше – как и обещал ему вначале старший дневальный…
Фима Жиганец