Киевский пролетариат и квартирный вопрос: «Живу как скотина»…

До революции 1917 года киевские рабочие тратили на аренду жилья больше, чем пролетариат Парижа и Лондона. Только 3% киевских рабочих имели собственные дома или жили у родственников. Фото 1910-х гг. «Живу как скотина»

На Всероссийской выставке 1913 года в Киеве было множество интересных экспонатов. Но особое внимание посетителей торгово-промышленного павильона привлекали самые обыкновенные таблицы и диаграммы, вывешенные в ремесленном отделе выставки. Правда, их содержание было не таким уж обычным. Перед публикой воочию вставала реальная картина жизни многих простых киевлян — рабочих, занятых теми или иными ремеслами.

Для составления этих диаграмм были использованы материалы широкого и подробного анкетирования, охватившего 502 предприятия ремесленной промышленности Киева с 5630 занятыми на них работниками. Данные тщательно обработали по различным параметрам, с учетом профессии, пола, возраста, семейного положения, вероисповедания респондентов. В результате были выведены усредненные бюджеты рабочих Киева.

Нередко бытие скромных тружеников царской поры подается просто-таки в идиллическом виде. Дескать, получали они по сравнению с богачами немного, но благодаря низким ценам им и этого вполне хватало на жизнь. А если чего не хватало, начеку были славные наши благотворители, готовые всегда прийти на помощь. Прямо, как в шлягере о казаках из репертуара Маши Распутиной: «Дыни, арбузы, пшеничные булки — щедрый зажиточный край. И на престоле сидит в Петербурге батюшка-царь Николай…»

Между тем в том самом 1913 году, который считается пиком достижений отечественного капитализма, тысячи людей считали, что живут более чем скверно. К своим ответам на анкету опрошенные нередко добавляли жалобы на различные тяготы; то и дело встречались слова: «Живу как скотина». Сапожник отметил: «Бежал бы в рощу от этой жизни, жил бы зверем». Токарь по металлу: «Живу только с работы, и на жизнь при теперешней дороговизне прямо-таки не хватает. К тому же у меня жена больная, горе и больше ничего!» Ремесленник-ювелир: «Сильно нуждаюсь, делал бы больше долгов, да не дают». Портной: «Вследствие ненормальной жизни нельзя было делать никаких сбережений, а установить нормальную жизнь нельзя по независящим от меня причинам».

Подчеркнем, что речь идет не о париях, способных только выполнять неквалифицированную работу или босяковать. Все участники анкеты владели специальностью, стремились заработать. Но нетрудно было догадаться, что на рынке труда даже среди квалифицированных ремесленников предложение намного превышало спрос. То есть многие готовы были ухватиться даже за самую низкооплачиваемую работу, чтобы не остаться совсем на бобах. А социальная помощь, несмотря на широкоосвещаемую ныне деятельность меценатов, находилась, увы, не на высоте.

Итоги анкеты показали, что для 70% опрошенных доход на всю семью не превышал 600 руб. в год, т. е. 50 руб. в месяц. А средний показатель заработной платы квалифицированного рабочего (мужчины) составлял в год 445 руб. 11 коп. Львиную долю этих сумм съедали так называемые элементарные потребности — жилье, пропитание, одежда.

Где жили

Проблему крыши над головой местные трудящиеся решали по-разному. Самым примитивным вариантом было проживание работника непосредственно у работодателя (в таком положении находились примерно 17% опрошенных). Фактически это означало занимать в хозяйском доме какой-нибудь грязный угол, за который владелец не стеснялся еще и содрать втридорога. «На хозяйские квартиры, — говорилось в результатах анкеты, — соглашаются люди, совершенно придавленные нуждой, утерявшие все свои культурные запросы за бесконечной работой. Попав на такую квартиру, рабочий весь отдается в услужение хозяину, опускается все ниже и ниже и, если он как-нибудь не сумеет выбиться из-под ярма этих условий, превращается в люмпена, часы работы которого прерываются только безобразным запоем».

Подавляющее большинство ремесленных рабочих проживало на съемных квартирах. Но понятие «квартира» здесь требует уточнения. Лишь процентов сорок жилья (главным образом для семейных рабочих) представляло собой действительно отдельные квартиры — преимущественно однокомнатные; все остальные снимали комнату, а то и полкомнаты, угол либо койку. Жили, конечно, в страшной тесноте, но другого выхода не было, — приходилось экономить. Дешевле всего — буквально несколько копеек за ночь или вовсе даром — обходились ночлежные приюты, но их было мало, и желающие попасть туда занимали длинные очереди еще засветло.

Казалось бы, «строительные лихорадки» в старом Киеве должны были насытить рынок жилья и привести к приемлемым, даже для малообеспеченного населения, ценам на небольшие квартиры. На деле же получалось иначе. Именно из-за лихорадочного характера строительства работы и материалы обходились дорого, так что домовладельцы в погоне за наваром поддерживали чересчур высокие тарифы. Как показала статистика, по дороговизне жилья Киев занимал одно из первых мест в мире.

Ежемесячная аренда отдельной однокомнатной квартиры с кухней обходилась киевлянину в среднем в 12,8 руб. За двухкомнатную он должен был выложить уже 15,24 руб., тогда как парижанин в пересчете на рубли тратил на те же две комнаты 12,4 руб., лондонец — 12 руб., берлинец — 11,44 руб. По мере увеличения числа комнат разница становилась еще более разительной: за трехкомнатную квартиру, к примеру, в Киеве платили 24,11 руб., в Париже — 14,8 руб., в Лондоне — 15 руб., в Берлине — 16,64 руб. Если говорить об относительной доле платы за жилье в семейном бюджете, то, скажем, у французского рабочего она составляла 12,3%, а у киевлянина — 18,78% (даже его коллега из Петербурга тратил на жилье меньше — 18,3%).

Вместе с тем анкетирование показало, что девять опрошенных семей нанимали трехкомнатные квартиры, 2 — четырехкомнатные, а одна — даже пятикомнатную. Но значит ли это, что они позволяли себе жить по-барски? Разумеется, нет. Попросту говоря, это были наиболее ушлые и оборотистые из работяг, которые снимали большие квартиры для того, чтобы сдавать в них комнаты и углы уже от себя. За счет поднанимателей они выгадывали несколько рублей и делали свой бюджет хотя бы чуть менее напряженным, но при этом жили, что называется, друг у друга на голове.

И, наконец, 3% респондентов имели собственные дома либо жили у родных. Нетрудно догадаться, что речь шла не о каменных хоромах на Крещатике, а о деревянных домишках в ярах да на окраинах…

Чем питались

На хозяйских харчах перебивалась только ничтожная доля опрошенных, да и то большинство из них дополнительно приплачивало за еду по несколько рублей в месяц. Почти все рабочие кормились самостоятельно. И расходовали на это в среднем 146 руб. 75 коп. на едока в год.

Много это или мало? Для сравнения были приведены английские данные. Оказалось, что в семье среднего британского рабочего в пересчете на русские цены тратят на пищу, по крайней мере, на 26,2% больше. При этом в рацион англичанина входили говядина и телятина, сало и ветчина, пшеничный хлеб, яйца, сыр, масло, молоко. Наши земляки чаще обходились иными продуктами — картошкой и капустой, крупами и ржаным хлебом.

Важной характеристикой был удельный вес пропитания в общем бюджете. Для наименее обеспеченных рабочих, обремененных семьями, этот показатель превышал 80%, то есть из каждых заработанных пяти рублей четыре приходилось проедать. У тружеников, зарабатывавших больше, еда отнимала менее весомую долю дохода, и в среднем для всех анкетируемых она составила без малого 48,7%.

Как показала статистика, это было меньше, нежели у рабочих в Западной Европе и Америке, где на хлеб насущный приходилось свыше 60%. Казалось бы, это говорит о более высоком уровне жизни наших земляков? Ничуть не бывало. В комментариях к результатам анкетирования отмечалось: «Сравнительно небольшой расход на пищу не говорит в пользу того, что свободный бюджетный остаток, идущий на удовлетворение более высоких потребностей, у киевских рабочих больше, чем у их заграничных собратий. Разница объясняется иначе. Киевские рабочие тратят на жилище и бытовые нужды относительно больше, чем рабочие за границей. Поэтому у них на пищу поневоле остается меньше, и в качественном отношении пища, конечно, хуже, чем у рабочих Европы и Америки».

Что носили

Что ни говори, а уважающий себя трудящийся должен был располагать минимумом одежды. Сюда входили (кроме исподнего) рубаха, блуза, брюки, картуз, какая-никакая обувка, пальтишко, для более состоятельных — «спинжак» (пиджак). Бедняки готовы были ходить в лохмотьях, в штопаных-перештопаных одежках. Но, естественно, чем выше были заработки, тем большую их долю соглашался выложить работяга за представительный «прикид». Правда, для одиноких, получавших в год свыше 700 руб., процент затрат на одежду несколько снижался — благодаря насыщению потребности в приличном костюме и переброске средств на другие нужды.

Расход на одежду для одиноких киевских рабочих составлял в среднем 15,13%, для семейных — 12,5%. Эта ощутимая разница объяснялась просто. Во-первых, в семьях было слишком много других неотложных потребностей, во-вторых, имелась возможность экономить, передавая одни и те же вещи, так сказать, из поколения в поколение.

В целом киевляне тратили на одежду намного больше, чем их коллеги за рубежом. Вообще в России наблюдалась существенная дороговизна платья. Ее оправдывали политико-экономическими соображениями: в целях «поддержки отечественного производителя» хорошая и дешевая импортная мануфактура облагалась высокими пошлинами. Платили за это, как водится, потребители.

Потребности высокого порядка

Итак, наиболее насущные потребности в рабочем бюджете удовлетворены. Труженик и его семья имеют крышу над головой, худо-бедно накормлены и одеты. На что же еще у них есть деньги? Каковы их дополнительные траты, вызываемые, по тогдашней терминологии, «потребностями высокого порядка»?

У самых бедных из опрошенных сверхэлементарных нужд оставалось еще около 5% заработка. Для более состоятельных рабочих этот показатель доходил до 15-17%. Правда, многие должны были выкраивать какие-то суммы для пересылки родным: это касалось прежде всего приходивших на заработки в город из деревень.

Легко догадаться, какая именно «потребность высокого порядка» резко вырывалась вперед по сравнению со всеми прочими. Речь идет, конечно же, о куреве и алкоголе. На них уходила основная доля излишка бюджета. Хорошо еще, если излишка, а то ведь встречались хронические алкоголики, пропивавшие чуть ли не половину заработка. Кстати, анкета подтвердила справедливость известной поговорки «Пьет, как сапожник». Именно сапожники оказались наиболее пьющими и курящими, тратя на «наркозы» в среднем 9,27% своих доходов. При этом доходы сапожников были наименьшими среди всех ремесленных профессий в Киеве.

Вторую строчку в рейтинге «высоких потребностей» занимали предметы личной гигиены и посещение бани. Затем шли театр и зрелища, культурно-просветительские, религиозные нужды, для некоторых категорий рабочих — «товарищеская солидарность» (взнос в разные страховые кассы или в пользу только-только зарождавшихся профсоюзов). Довольно скромное место в рабочем бюджете принадлежало расходам на охрану здоровья и на образование. Причина в том, что власти все же учитывали эти нужды и создали систему предельно дешевого начального образования и бесплатной медицины для бедных; в той же области особенно продуктивно проявляли себя и филантропы.

Экономисты размышляли о том, как побудить трудящегося человека выстроить приоритет своих «необязательных» потребностей самым оптимальным образом. И пришли к своеобразному выводу: «В неумеренном потреблении водки повинны, очевидно, не субъективные качества рабочих, но объективные условия их существования… Пока улучшение жилищных и продовольственных условий и усиление расходов на культурные нужды не понижают расходов на алкоголь, рост этих последних является в известном смысле, как это ни парадоксально, фактом положительного значения, дополняя собой недостаточное питание и свидетельствуя о росте потребностей. В числе вернейших средств против распространения пьянства в рабочей среде — улучшение жилищных и продовольственных условий и умножение культурно-просветительных и т. п. учреждений».

Подведение итогов

Можно было бы перечислить еще немало любопытных анкетных показателей, результат которых в специальной брошюре занял не один десяток страниц. Но, разумеется, подробное и трудоемкое анкетирование проводилось не просто в качестве статистического упражнения. Инициаторы этой акции преследовали серьезные общественные цели. Они хотели проследить сами и показать другим опасные социальные тенденции.

Едва ли не самый многозначительный вывод, к которому привел опрос среди тружеников, состоял в превышении их расходов над доходами, то есть в хроническом дефиците рабочего бюджета. Любопытно, что, по данным анкеты, этот дефицит практически не уменьшался даже для тех, у кого заработки были выше среднего. И это понятно: по мере повышения доходов рабочий позволял себе жениться, завести детей, поселиться в более приличной квартире — соответственно, тут же вырастали его расходы. «Рабочему, — отмечалось в исследовании анкеты, — всегда приходится хозяйствовать под давлением противоречия между наличными запросами и невозможностью их удовлетворения. Это противоречие рабочий склонен разрешать в сторону увеличения расходов, даже если они превышали наличные поступления. Дефицит поэтому является совершенно реальным выражением положения рабочих».

Но ведь бюджетный дефицит — это долг, а его нужно каким-то образом отдавать. Откуда же труженик мог взять на это деньги? Ответ прост: рано или поздно необходимость заставляла его затянуть пояс потуже.

Переизбыток рабочей силы позволял работодателям платить персоналу чуть ли не ниже физиологического минимума, что было чревато опаснейшей социальной напряженностью. А ведь западные страны давно осознали эту опасность. Там сформировались мощные профсоюзы, удерживавшие заработную плату на приемлемом уровне. К тому же были широко распространены общества взаимопомощи, действовала государственная система страхования. В России же во всякого рода профсоюзах и другой рабочей самодеятельности власти видели прежде всего крамолу.

Киевское анкетирование наводило на серьезные размышления. Экономисты, проводившие его и анализировавшие результаты, не скрывали своей обеспокоенности. Теперь слово было за власть имущими. Но правительство и законодатели не спешили защищать права рабочих. А времени на размышления оставалось слишком мало. От экспозиции материалов опроса на Киевской выставке 1913 года до всесокрушающего социального взрыва прошло лишь четыре года…

Между прочим

Существенной особенностью анкетирования было то, что проводилось оно под эгидой Общества экономистов при Киевском коммерческом институте. А результаты были опубликованы в «Известиях» этого института (и затем отдельной брошюрой) с благословения его директора профессора Митрофана Довнар-Запольского.

Киевский коммерческий институт был необычным учебным заведением (ныне в его корпусах действует Национальный педагогический университет им. Драгоманова). Основатель института Митрофан Викторович Довнар-Запольский (1867-1934) родился в Минской губернии, но самый плодотворный период его деятельности связан с Киевом. Довнар-Запольский учился в Киевском университете под руководством выдающегося профессора Владимира Антоновича. А в дальнейшем он сам здесь преподавал, и его ученики составили целую научную школу. В историографии Митрофан Викторович отстаивал теорию, гласившую, что на ход исторического процесса решающее влияние оказывают факторы экономики. И, создав Коммерческий институт, воплощал это положение на практике, стремясь как можно скорее сформировать поколение грамотных экономистов. Это должно было обеспечить правильный курс для отечественного хозяйства, а стало быть, и верный ход всего развития страны.

По Довнар-Запольскому невозможно было объективно представлять себе экономическую ситуацию без досконального изучения реальной жизни. Таким образом, анкета Общества экономистов не просто стала заметным эпизодом на Всероссийской выставке 1913 года. Ее материалы и выводы сразу же пошли в дело на институтских занятиях, их тщательно изучали будущие менеджеры.

Михаил Кальницкий, Галицкие контракты