Мир стал слишком уязвимой целью для террора – это с некоторых пор стало “общим местом”, как и то, что масc-медиа являются “проводником” террористической атаки. Однако мало кто обращает внимание на то, что террор также превратился в слишком лакомую цель для мира: техногенные катастрофы уносят гораздо больше жизней, но никто не начинает против них всемирную кампанию. Возможно – в последнем случае в этом также есть вина масc-медиа:Вы, вы – и есть настоящие “терминаторы”!!! – Вещает Шварценеггер в расположении американского штаба в Ираке.
Y-а-а! – одобрительно неистовствует толпа бритоголовых юношей и рослых девушек в пятнистой форме.
Вслед за своим кумиром американские юниоры в “милитари” ошибаются: среди них нет “терминаторов”. Зато “терминаторов” – запрограммированных на уничтожение биороботов, или, по другой терминологии, “живых снарядов”, – немало среди тех, кто теперь им противостоит.
Однако, как известно, зрители далеко не всегда отождествляют себя с той стороной, которая считается “положительной” по версии конвенциональной кинокритики. Другой, еще более кассовый, фильм этого года “Матрица: Перезагрузка” содержит как минимум две фабулы восприятия. Авторы вовсе не навязывают одну определенную, а предлагают зрителю выбрать свою. Сюжет фильма можно интерпретировать по желанию: как борьбу сторонников гуманизма и демократии против машинной цивилизации и… как борьбу террористов против цивилизации.
Нарочито-серьезная постмодернистская пародийность фабулы очевидна: Место “мессии” занимает Нео, умирающий и воскресающий, подобно Христу и богам древнего Востока, место Иоанна-предтечи – Морфей. Место Иуды тоже не осталось свободным: его занимает трусливый Цифер (так и “тянет” произнести – Люцифер) с отвратительными бегающими глазками. Американская кинокритика сравнила героев “матричной эпопеи” со средневековой сектой катаров, которые тоже считали, что материальный мир – это фантазм, порожденный дьяволом, а “мессия” – был призван, чтобы указать человечеству выход из этой “матрицы дьявольских фантазмов”.
Психологи, исследующие феномен немотивированной жестокости, замечают, что человек в момент совершения преступления нередко видит себя героем киносюжета, действующим как бы на киноэкране, где пули и кровь ненастоящие. Подобно средневековым катарам, герои “матрицы” и их последователи имеют под рукой чрезвычайно легкое оправдание агрессии: если мир виртуален, то и кровь и страдание в нем нереальны, они в таком случае – лишь аберрация “недостаточно просветленного” сознания. Адам Гопник по этому поводу ехидно замечает в “New-Yorker”: “Идея о том, что часть человечества на самом деле не совсем люди, а всего лишь рабы, бесчеловечные цифры, и поэтому ими можно пожертвовать, – есть в точности взгляд героя революционера, равно как и массового террориста. Матрица – это именно то место, где обитают все опасные фанатики, даже когда их там нет”.
Ясно, однако, что у фанатика американского и у фанатика-араба Зло, которое (по версии фильма) следует искоренить во что бы-то ни стало, может отождествляться в реальной жизни с совершенно разными объектами. Как выясняется по мере просмотра, название летающих кораблей повстанцев в “Матрице” совпадают с названиями дивизий республиканской гвардии Саддама Хусейна. Тем более не удивительно, что как было замечено, почти половину протагонистов фильма составляют выходцы из арабских стран. (Dr. Albert Oxford, PhD Chairman, London Film Institute The Matrix: rejected)
Бурлескная интеллектуальная эклектика в духе Умберто Эко не может заслонить от зрителя тот очевидный факт, что все положительные герои этого фильма – террористы. Их и преследуют как террористов, угрожающих “человеко-машинной” цивилизации – “нашей” цивилизации, не правда ли? Этот терроризм, как намекает фильм, – порождение противоречий между “подключенной” к глобальной матрице и “отключенной” от нее частью человечества. Если так, то, возможно, реальный бин Ладен – тоже своего рода “мессия”, бывший когда-то “тайным агентом”, но теперь депривированный “матрицей глобализма” и скрывающийся вместе с Саддамом в некоем метафизическом, почти виртуальном по отношении к “реальной” матрице, – Сионе (Zion – город-убежище террористов по версии фильма “Матрица”).
Такие фильмы, как серии “Матрицы” и “Терминатора”, вполне могут быть интерпретированы неподготовленным сознанием в качестве художественной легитимации права на уничтожение “машинной цивилизации” всеми доступными средствами. В глазах араба, для которого современная цивилизация – это цивилизация машин и компьютерных программ, никаких сомнений относительно того, что именно имели в виду авторы этих сериалов, не возникает. Когда определенный вариант отождествления фильма и реальности выбран, Голливуд начинает работать на Аль-Каиду. Бин Ладен не сумел бы так точно и емко сформулировать кредо террориста, как это делают положительные герои американских блокбастеров.
Тем не менее, в слабых умах по сей день то и дело возникает наивный вопрос: “Как это так: они живут среди нас, пьют нашу колу и едят наши гамбургеры, с удовольствием смотрят нашего “Терминатора”, а потом приходят и направляют самолеты в сердце нашей американской родины?” Другими словами: “За что нас убивать, когда мы выпускаем такую прекрасную и главное человечную, без всякого подстрекательства к насилию и ненависти, кинопродукцию?”
Можно посмотреть “Матрицу”, можно поиграть в одноименную компьютерную игру, а можно вместо этого просто почитать Бодрияра, который немало сделал для популяризации взгляда на реальность как на результат симуляции. В своей книге “Симулякры и симуляция” (Jean Baudrillard. “Simulacra and Simulation”), в главе “Нигилист” (“On Nihilism”), Бодрийяр берет террор под свою защиту: он называет его разновидностью инспекции механизмов контроля. В конце концов, он сам объявляет себя террористом – пока что на интеллектуальном поле. Какое совпадение: в одной из первых сцен “Матрицы” Томас Андерсон – будущий Нео – прячет украденные компьютерные программы в книге Бодрийяра “Симулякры и симуляция”, открывая ее как раз (ну и ну!) на главе “Нигилист”. Философ в своей книге “Америка”, написанной в середине 90-х, восхищается Новым Светом и тем не менее смакует зрелище падения высотного здания в США, считая его высшим проявлением эстетики.
Итак, можно вслед за Бодрийяром говорить о средствах массовой информации и “медийном” искусстве как о союзниках террора: ТВ-ящик – главное оружие террориста. Кроме того, мы сами многократно увеличиваем силу террористического противника тем, что под влиянием масс-медиа становимся склонны приписывать разнородные угрозы одному и тому же источнику: так, споры сибирской язвы имели, по видимому, американское происхождение, а были приписаны деятельности арабских террористов; чеченский конфликт имеет свою историю и свои движущие силы и, очевидно, свои пути развязки, но в последнее время и эту угрозу все в большей степени приписывают бин Ладену.
Скоро бин Ладену припишут и стихийные бедствия – иронизирует Бодрийяр. Действительно, бин Ладен постепенно превращается в символ нарицательного Зла в глазах “цивилизованных политиков”. Ему уже не надо ничего взрывать и даже никому приказывать. Ему достаточно просто сидеть в своей пещере и время от времени докладывать миру о своем существовании: все неурядицы в мире все равно будут записаны на его счет. Это умножает силу террора многократно – замечает Бодрийяр. Действительно, ставшее теперь крайне модным “встраивание” локальных, имеющих свою внутреннюю природу и многолетнюю историю межнациональных конфликтов в цепь мирового террористического “интернационала” само по себе создает этот интернационал. Это происходит вроде бы “чисто символически” – но последствия оказываются такими же, как если бы “мировой интернационал” существовал “в реальности”. В этом случае сравнительно небольшой и маргинальный межнациональный конфликт раздувается в глазах общественного мнения до размеров проявления необъятного вселенского зла, что полностью закрывает возможность его локального разрешения: решить проблему Чечни при такой постановке вопроса становится невозможно без “победы над международным терроризмом”. Но последнее – в сто крат менее возможно.
Насколько роль масс-медиа в эскалации террора неизбежна – остается неясным, как и вопрос, как же все-таки “должны себя вести” СМИ, чтобы хоть как-то минимизировать свое невольное превращение в оружие террористов. Одного желания журналистов помочь в борьбе с террором и “поучаствовать в мировой антитеррористической операции”, очевидно, недостаточно.
Поверхностный ответ состоит в том, что медиа должны ясно выражать свою позицию, осуждающую терроризм, стать своего рода орудием “психологической войны” в борьбе против террора, “борясь”, например, за повышение морального духа участников антитеррористической кампании. Однако остаются большие сомнения в том, что данная тактика эффективна в век, по Бодрияру, “фундаментального разлома между “означающим” и “реальностью”.
Опыт психологической войны стран НАТО с советским лагерем говорит о другом: психологическая война эффективна прежде всего там, где для поражения – или, если хотите, “стратегического отступления” – есть другие, более веские основания. В случае СССР основанием для “стратегического отступления” была неэффективная политическая и экономическая система. По мере того как градиент общественной эффективности изменялся не в пользу советской модели, противник записывал себе все больше очков в психологической войне. В настоящий момент налицо слишком много окон стратегической уязвимости “цивилизованного человечества”, чтобы мы переоценивали значение происходящего на экране. Наиболее веским основанием для стратегического отступления “главного мирового игрока” является превосходящий демографический потенциал третьего мира, который теперь пытаются подкрепить потенциалом военным, используя для этой цели, в том числе, и “запрограммированных биороботов” – вышеупомянутые “живые снаряды”.
Естественно полагать, что ожидания сотен миллионов людей в третьем мире, которые связывают изменение своего положения с изменением мирового порядка, не переломить бодряческими сообщениями Си-Эн-Эн о новых успехах в борьбе с террором. Даже если разбомбить “аль-Джазиру” и запретить “Матрицу”, это не приблизит цивилизованное общество к явно иллюзорной цели, обозначенной, как стабильность, при сохранении существующего гигантского разрыва между потреблением одних наций и потреблением других.
Кстати, в Египте “Матрицу” все-таки запретили. Правительство решило, что так будет лучше. Народу было объяснено, что этот фильм является “сионистской пропагандой”. Название последнего города свободных людей – Zion – ассоциируется, что ли, с сионизмом? Представляется, что настоящая причина кроется в другом, в осознании, что террор является, прежде всего, угрозой существованию для самих исламских режимов: террористы-смертники, нападая на израильтян и американцев, представляют для этих государств серьезную угрозу, но силы, которые за ними стоят, метят в арабских лидеров, в современную официальную “политическую головку” мусульманского мира, в целом относящуюся к США, по мнению активистов террора, “коллаборационистски”.
Итак, подобьем итоги: виноваты ли масс-медиа в эскалации мирового террора? Да, но наиболее “отличившимся” следует признать Голливуд, а не “Аль-Джазиру”. Однако следует ли после этого запретить Голливуду делать фильмы, подобные “Матрице”, или ввести цензуру ООН на “Аль-Джаззиру” и палестинское телевидение (хотя бы под эгидой предлагаемой “конвенции по запрещению живых снарядов”)? – Вопрос далеко не однозначный.
Игорь Джадан, Русский Журнал
Оригинал статьи