Британский журналист Тим Джуда много лет пишет об украинских событиях и в 2015 году выпустил книгу «Военное время: истории из Украины» о Майдане и его последствиях. По заданию New York Review of Books в конце прошлого года он проехал по всей стране и изучил, как устроено волонтерское движение, которое помогает солдатам на фронте и мирным жителям на освобожденных от российской оккупации территориях.
Дело было 29 ноября, и я точно не знаю, где именно мы находились. Это было поле примерно в десяти километрах к югу от границы с Россией и примерно в двух часах езды на северо-восток от Харькова, в районе, из которого российские войска отступили в сентябре. Но геолокация у нас у всех была выключена — на случай, если русские по ту сторону границы мониторят сигналы телефонов. Если бы они заметили большую группу людей, которую не могли бы идентифицировать, в нашу сторону вполне мог полететь снаряд.
Целью группы волонтеров из поселка Пятихатки на окраине Харькова и их друзей из Чехии, вместе с которыми я ехал на внедорожнике с перегруженным прицепом, была деревня Варваровка. От российской оккупации ее освободили, но так как дороги проходят слишком близко к границе и просматриваются со стороны России, большинство людей, в том числе водители грузовиков, боятся туда ехать. То есть никакие припасы и вещи первой необходимости в Варваровку не доставляют. Вот почему мы пытались добраться до деревни по бездорожью. На следующий день Олег Шевченко, бесстрашный волонтер, приехавший на микроавтобусе, чтобы встретить нас и забрать груз, сообщил, что по Варваровке выпустили семь или восемь минометных снарядов всего за несколько часов до того, как мы пытались до нее доехать.
В еще не написанных трудах по истории войны в Украине первый том будет посвящен революции на Майдане, аннексии Крыма и захвату территорий на востоке Украины пророссийскими войсками в 2014 году. Этот том будет заканчиваться 24 февраля 2022 года — днем, когда Путин начал вторжение, намереваясь уничтожить современное украинское государство. Но сейчас мы оказались в четвертой главе второго тома.
Начало первой главы — бросок российских войск на Киев, который, как они ожидали, должен был пасть в считанные дни, а конец — их отступление в конце марта — начале апреля. Финал второй главы — беспорядочное сентябрьское отступление россиян из Харьковской области, которая, как они беспечно полагали, перейдет к ним просто потому, что люди там говорят по-русски. Третья глава заканчивается ноябрем, когда российские войска были выбиты из Херсона на юге страны. А вот четвертая глава совсем другая. Хотя то, что происходит на фронте, очень важно, сейчас в центре повествования — попытка России уничтожить энергосети и водоснабжение и заморозить Украину.
В январе и феврале 2022-го, прямо перед вторжением, я путешествовал по Украине. И думал, что картина кардинально изменилась по сравнению с постреволюционным хаосом, который я наблюдал в 2014-м. Люди показались мне гораздо более целеустремленными и сплоченными, а лидеры страны провели эти восемь лет укрепляя и перестраивая армию, которую пророссийское правительство Виктора Януковича довело до полного разложения. Но вместе с тем я увидел страну в стадии отрицания. Россия стягивала войска к границе, но почти никто из тех, с кем я разговаривал, не верил, что Путин правда начнет полномасштабное вторжение.
Девять месяцев спустя я решил повторить свой маршрут и обнаружил, что Украина снова переменилась. И я имею в виду не только чудовищные разрушения, военные преступления, толпы беженцев и атаки на инфраструктуру, но и народ. Ни на одной войне я не видел такого уровня самоорганизации и включенности обычных людей.
Вот почему я застрял в грязи по пути в Варваровку с волонтерами из Пятихаток. Изначально они помогали именно жителям своего поселка, в первую очередь пенсионерам, запертым в собственных домах во время ожесточенных боев. Теперь, когда российские войска ушли из Харьковской области, волонтеры Пятихаток откликаются на просьбы о помощи из более отдаленных мест вроде Варваровки.
Я пишу этот текст в середине декабря. Самые страшные бои идут в Бахмуте, в двухстах с лишним километрах на юго-восток от Харькова. Там в первых рядах бойцы из «ЧВК Вагнера», в том числе заключенные. Параллельно сотни тысяч человек покинули Россию после объявления мобилизации. Украина тоже провела мобилизацию, но те солдаты, с которыми я общался, обычно говорили, что сами хотели пойти воевать. Частая история: в начале войны они пришли записываться добровольцами, но попали в лист ожидания — сначала брали тех, кто уже отслужил или имел ценный для армии опыт вроде управления дронами или выстраивания логистики.
* * *
Чуть ли не сильнее, чем воля Украины к сопротивлению, впечатляет огромная сеть волонтеров, поддерживающих вооруженные силы и тероборону. Президент Киевской школы экономики Тимофей Милованов рассказал мне, что в первые недели войны школа создала группу из примерно 80 человек, живущих за границей, в нее, например, вошли партнеры международных консалтинговых фирм. Они собирали деньги, на которые школа закупала для фронта бронежилеты, походные аптечки и каски. Когда я спросил, сколько всего в стране людей, которые занимаются помощью армии и гражданским, Милованов сказал, что речь идет о сотнях тысяч волонтеров, но назвать точную цифру невозможно.
В Одессе я говорил с 29-летней Викторией Баласанян, социологом, я уже брал у нее интервью в январе 2022-го. Когда началось вторжение, она не знала, что делать, но понимала: что-то делать надо. В итоге вместе с друзьями она начала собирать деньги для теробороны. Потом они стали закупать медикаменты для солдат. «Я не знаю ни одного своего ровесника, который бы так или иначе не помогал», — говорит Баласанян.
Одессит Алексей Гончаренко — депутат украинского парламента. До войны он занимался сетью образовательных центров в небольших городах, где у детей гораздо меньше возможностей, чем в столице. Когда началось вторжение, эти центры стали помогать военным. В одесском филиале я увидел десятки людей, в основном пожилых, занятых плетением белой маскировочной ткани — ей закрывают бункеры, танки и артиллерию.
У кого-то уехали все родственники, и им одиноко и грустно, хочется чем-то помочь. Но есть и другие примеры. Полина Колупайло, 80-летняя швея на пенсии, которая шьет для солдат подушки, сказала, что у нее полно родственников в Одессе, но она хочет внести свой вклад в победу Украины и поэтому ходит в центр каждый день. Две женщины, которые сидели с ней за одним столом, рассказали, что приходят после работы.
Елена, учительница, которая попросила меня не называть ее фамилию, преподает в центре английский детям. Она рассказала, что сбежала из Херсона во время российской оккупации. Сначала Елена была немногословна, сказала только, что испугалась, когда российские солдаты разгромили квартиру ее подруги, и решила вывезти из города 12-летнего сына. Но через какое-то время Елена разговорилась и подробно описала, как все было на самом деле. Когда россияне в марте захватили Херсон, в больнице остался раненый украинский солдат. Местные волонтеры перевезли солдата к ней в квартиру, и они с мужем его выхаживали. После того как Елена с сыном уехала, ее муж и солдат тоже выбрались из города с помощью подпольной волонтерской сети.
В небольшом городке Подольске в 200 километрах от Одессы, в другом центре Гончаренко, я встретил Людмилу Татар. Вместе с несколькими друзьями — на момент разговора в ее группе было четыре человека — они готовят по 60 килограммов выпечки, которую уже другие волонтеры отправляют на фронт, иногда за сотни километров от Подольска. «Солдаты говорят, что наши пироги на вкус как детство», — гордо объясняет Людмила. Пока мы беседовали, в центр приехала служба доставки, чтобы переправить коробки с медикаментами в город рядом с восточным фронтом.
* * *
Свою нишу в деле помощи находит каждый. Ольга Беленко, владелица нескольких кафе, ресторана, дизайнерского бюро и мебельной мастерской в Одессе, сказала, что за последние месяцы организованная ей группа волонтеров придумала способ тайно отправлять помощь женщинам, изнасилованным российскими солдатами. В наборы входят разные медикаменты, в том числе транквилизаторы: «Наша задача — помочь этим женщинам пережить первую фазу, просто выжить после жуткого физического и психологического шока».
Тысячи небольших организаций и групп друзей, одновременно помогающих мужчинам и женщинам на фронте и оккупированных территориях… звучит как прямой путь к хаосу. Но поразительным образом это совсем не так. В Киеве Дмитрий Лисовой, занимающий высокий пост в Samsung, сказал мне, что четыре его школьных друга пошли добровольцами на фронт. Теперь у них есть групповой чат в Signal на 15 человек, из которого можно узнать, что нужно на фронте. Для одного из одношкольников Лисовой и его родители нашли через друзей друзей в Швеции полноприводную машину за пять тысяч евро — Дмитрий показал мне фотографию, где тот стоит рядом с этой машиной. Другому вскладчину купили дрон.
«Друзья друзей» — эти слова слышишь все время. Волонтеры из Пятихатки дружат с чешской группой под названием Team 4 Ukraine, которая работала в стране, когда началась война. Чехи специализировались в основном на кибербезопасности, но полностью перестроились и начали собирать по друзьям деньги на машины скорой помощи. Другие друзья друзей собрали в Америке пожертвования, на которые покупали необходимые товары в Польше и переправляли в Харьков.
В Варваровку мы везли очень конкретный набор вещей. Волонтеры в деревне составили список, солдаты передали его группе из Пятихаток. Помимо прочего, был очень нужен собачий корм: многие, уезжая, бросили своих питомцев, и голодные бездомные собаки стали в деревне серьезной проблемой. Корм передали друзья из группы «Спасение животных — Харьков», которые, в свою очередь, получили его от своих друзей из Норвегии — организации Nor Dog.
Но друзья друзей помогают не только в поиске, покупке и распределении необходимых вещей и припасов. В ноябре по дороге из Херсона я увидел военную колонну. Меня поразило, что в нее входило около десятка жигулей еще советского производства. В легковушках теснились здоровяки-солдаты. Так как армии не хватает транспорта, друзья покупают для военных жигули по 300–400 евро, а если они ломаются или в них попадает снаряд, жалеть особо не о чем.
Есть группы друзей с очень конкретными возможностями и задачами. Я провел сутки с одной такой группой под началом Милы Макаровой. Они занимаются медицинской эвакуацией раненых солдат. Члены группы размещаются в деревне рядом с линией фронта — меня пустили туда с условием, что я не буду разглашать ее название. Раненых солдат приносят в определенное место, и оттуда группа Милы Макаровой переправляет их в ближайший полевой госпиталь.
Перед вторжением Макарова была волонтером Красного Креста и учила солдат тактической медицине. Когда началась война, она записалась в добровольцы. К ее команде присоединились еще два волонтера — муж и жена, с которыми она была знакома до этого и которые тоже попали в армию через Красный Крест. Они, в свою очередь, познакомились, когда участвовали в Motohelp, волонтерской группе, которая развозит кровь по больницам или приезжает на места аварий до прибытия скорых.
В доме, где размещена группа Макаровой, люди чистят экипировку и топят печь. Мы слышим, как рвутся снаряды, но, к счастью, сегодня обошлось без жертв. Перед приездом я спросил Макарову, привезти ли что-то с собой. «Нет, у нас все есть», — ответила она. И действительно, дом завален едой, от шоколадок до мешков с картошкой, и коробками с медикаментами. Еще у них есть переносной терминал Starlink со спутниковым интернетом. Я спросил, откуда все эти вещи.
«Это от военных, это от волонтеров, а это мы купили, — она показывает на одну из коробок с едой: — А это от моей французской семьи». Во Францию ее отправили ребенком на каникулы через несколько лет после Чернобыльской катастрофы. Удобный армейский рюкзак, забитый лекарствами и медицинскими инструментами, прислал бывший бойфренд из Германии, который хотел помочь. Она отправила ему ссылки, он купил все, что ей было нужно, немецкие волонтеры привезли рюкзак во Львов в Западной Украине, а оттуда его переслали местные волонтеры. На вешалке — ее оружие. Когда я спросил, зачем оно военврачу, Мила ответила: «Всякое может случиться».
* * *
Когда я задаю вопрос, как получилось, что за украинской армией стоит огромная сеть часто пересекающихся волонтерских организаций и «друзей друзей», большинство моих собеседников не могут дать четкого ответа и расплывчато говорят о том, что многие просто хотят внести свой вклад. Но в Харькове я встретил Наталью Зубарь, активистку с большим стажем, которая сейчас занимается документированием военных преступлений России. Она рассказала мне, что культура волонтерства развивалась постепенно, начиная с тяжелых 1990-х годов. Сначала, говорит Зубарь, люди помогали своим родным и близким, а потом соседям. Со временем кто-то решил заниматься экологией, кто-то — бездомными животными, а кто-то — борьбой с коррупцией.
И теперь, по словам Натальи, опытные активисты, которые чувствуют, что это их предназначение, и «уже умеют работать с людьми», создают организации вроде группы из Пятихаток. Мощный подъем волонтерской культуры случился и во время протестов на Майдане. Макарова, например, готовила в палатке горячий чай, чтобы поддержать революционеров на баррикадах. Кто-то из сегодняшних волонтеров побывал в добровольческих батальонах, которые сыграли немаловажную роль в защите востока Украины от сепаратистов и российских войск в 2014-м.
Писатель Андрей Курков, чей сборник эссе о войне «Дневник вторжения» недавно вышел на Западе, пишет, что исторически в Украине была традиция «толоки» — «общинной работы для общего блага». Например, у кого-то в деревне сгорел дом, и односельчане помогают его восстановить. Но «помощь тем, с кем ты не знаком лично, довольно новая для Украины идея», пишет он.
С выводом Куркова интересно соотносятся слова Евгения Глебовицкого, политолога, который уже два десятилетия размышляет над будущим Украины. О своеобразии страны и ее истории мы разговариваем, сидя в шумном ресторане на красивейшей площади Рынок во Львове. Идея Глебовицкого в том, что волонтерское движение — часть более глубокого процесса становления современной Украины. Он говорит, что советский период, в том числе Голодомор, Вторая мировая и десятки лет политических репрессий, уничтожил «политическую и социальную волю» людей. Те же Пятихатки построили неподалеку от Харькова уже после Второй мировой — по соседству с лесом, где находятся братские могилы украинских интеллектуалов, расстрелянных НКВД в 1937–1938 годах, и польских офицеров, убитых в 1940-м. Неудивительно, что людям было страшно.
Отголосок этого страха я услышал в Васильевке в ту ночь, когда мы не добрались до Варваровки. Там местная почтальонша Наташа устроила нас на ночлег в пустующий дом — хозяева сбежали в Россию за день до возвращения украинских войск. Когда я попытался выяснить у нее, многие ли из ее односельчан сотрудничали с оккупантами и что вообще чувствовали жители деревни, когда сначала ее захватили российские войска, а потом вернулись украинские, Наташа сказала, что хоть и рада, что русские ушли, но «меньше знаешь, крепче спишь». Думаю, эта поговорка передавалась здесь из поколения в поколение.
Глебовицкий считает, что страшная тень истории, распростершаяся над Украиной, начала исчезать только с Оранжевой революцией 2004–2005 годов, а совсем пропала на Майдане в 2014-м. Так что хотя «государство Украина было зачато в 1991 году, родилось оно в 2014-м». И это ключ к пониманию того, откуда взялось волонтерское движение таких масштабов. «Получается, — говорит Глебовицкий, — что революция и российское вторжение породили общество, которое рассчитывает само на себя и не ждет, пока государство скажет ему, куда идти и что делать».
В этом смысле Украина принципиально отличается и от европейских стран, где люди ждут от государства, что оно будет за ними присматривать, и от России. С точки зрения украинцев, говорит Глебовицкий, «в России просто нету низовой самоорганизации. Твоя воля ничего не значит, если у тебя нет статуса, связей, если ты не входишь в элиту. В Украине то, что ты человек, уже значит немало».
* * *
У Глебовицкого есть еще одно интересное размышление. В прошлом понятие «украинец» во многом определялось языком и происхождением. Теперь, говорит он, «ты не обязательно должен быть рожден украинцем, ты можешь выбрать эту идентичность».
Этот вопрос об идентичности принципиален. Путин говорит, что русские и украинцы — это один народ. Большинство украинцев это отрицают, но идентичность в Украине всегда была некоторым спектром: на одном конце русский, а на другом — украинец. Теперь даже те, кто раньше не думал, где они в этом спектре находятся, сделали свой выбор.
Тем не менее война и другие события последних лет разделили миллионы семей. Почти все, с кем я говорил, рассказывали, что порвали со своими российскими родственниками, потому что не могли больше слышать, как те пересказывают кремлевскую пропаганду. Хотя во время войны невозможно провести полноценное исследование или соцопрос, большинство моих украинских собеседников думают, что в русскоговорящих частях страны, на юге и востоке, количество людей, придерживающихся пророссийских взглядов, существенно уменьшилось с начала вторжения, да и в целом сокращалось с 2014 года.
В Николаеве, который обстреливали с марта и чье сопротивление разрушило планы России по захвату Одессы, я встретил Сашу Дечева, 58-летнего капитана корабля, который лишился работы в начале войны. Он сказал, что до вторжения считал, что русские, которые живут в Крыму и контролируемых Россией с 2014 года частях Донбасса, решили свою судьбу сами. «Я воспринимал Россию как наследницу Советского Союза», — говорит он. Когда я надавил на него, он сказал, что «сложно объяснить», но он и сам поменял свое мнение на «180 градусов», когда услышал, как российская ракета разнесла соседнее здание: «Твой мир просто разлетается на куски».
В Одессе я встретил Виктора, 38-летнего моряка, который остался без работы из-за войны и водил такси. Это был единственный человек за месяц путешествия по стране, который сказал мне, что не надо верить тому, что пишут медиа, и что Украина действительно под властью нацистов. Тем не менее когда я спросил его, ждет ли он, пока страну освободят русские, Виктор сказал: «Я понимаю, почему Путин сделал то, что сделал, но России здесь делать нечего. И Европе тоже!».
Социолог Татьяна Кривошея говорит, что «те, кто верил в Путина и Россию, оказались в ловушке. И теперь воспринимают войну как личное предательство Путина. Им очень сложно понять, что же сейчас делать». В деревнях вокруг Харькова, где я побывал, многие ушли вместе с российскими войсками, а те, кто остался, рассказали, что русские говорили им, что если они не уйдут вместе с ними, их накажут вернувшиеся украинцы.
Когда в ноябре украинские войска вернулись в Херсон, люди встречали их с распростертыми объятиями. Территория, которую удалось вернуть в Харьковской области, почти безлюдна. Забрать Крым и Донбасс будет еще более сложным делом, в том числе потому, что, хотя точных цифр нет, скорее всего, большая часть проукраинского населения этих территорий давно сбежала, в отличие от жителей городов и деревень, которые были оккупированы только с февраля или марта.
Мало кто — и уж точно не Путин — ожидал, что Украина сможет так хорошо защищаться. Но ей это удалось благодаря постоянному поступлению оружия с Запада. А сейчас генераторы, инверторы и другое оборудование поступают параллельно с более сложными системами ПВО, чтобы отразить атаку России на инфраструктуру. Все эти поставки вкупе с целеустремленностью и сплоченностью населения уже привели к освобождению половины территории, которую захватили российские войска с начала вторжения. Это невероятное достижение. Но до конца войны еще далеко. Сегодня основная эмоция украинцев — мрачное упорство, потому что сейчас, как говорит Макарова, «каждый уже кого-то потерял». Война стала личным делом каждого.
21 декабря 2022 года
Автор: Тим Джуда
Оригинал: Ukraine’s Volunteers, The New York Review of Books, January 19, 2023 issue
Перевод: Вера Нифлер; МЕДИАЗОНА
Copyright © 2023 Tim Judah