Иностранцы на войне России против Украины особая каста — они требуют к себе уважительного отношения, бережного содержания и приносят огромную головную боль ВСУ на стадии оформления. После всего этого они могут, в отличие от украинского солдата, просто в любой день уйти, разорвать контракт и уехать домой. Когда дело доходит до выбора — умереть или проявить осторожность и вернуться домой — не все выдерживают. Поэтому к новичкам иностранцам у командиров всегда настороженное отношение — и иногда восторженное потом, к редким «проверенным», выбравшим в острых ситуациях опцию «смерть», но выжившим и остающимся рядом.
«Швайгер» — из таких, редких и уникальных. В роте одной из бригад киевской Теробороны его зовут по фамилии, которая одновременно является и его позывным (здесь и далее в тексте фамилия и позывной бойца изменены по просьбе его командования). Он гражданин Германии, прошедший два месяца ада в Бахмуте вместе со своей изрядно поредевшей ротой, выжил без царапины. Был бой, в котором «Швайгер» с товарищем общим огнем уничтожили скопление российских бойцов, что подтвердили соседи, а операторы соседского дрона, насчитали вдоль расстрелянного забора 11 мертвых тел. Сколько из них убил «Швайгер», а сколько его друг, никто не знает. В издании «Спектр» поговорили с бойцом из Германии.
Он улыбчивый парень, к месту и не к месту говорящий слово «невероятно», все еще способный смеяться и занимающийся сейчас важным медицинским вопросом — он сводит заметную татуировку. «Швайгер» родился в Сибири в семье русских немцев, в десять лет выехал с бабушкой в Германию и после школы нашел себя как татуировщик.
Полушутя он говорит, что учился на себе, — набивал на животе и ногах тату, пока они не стали более-менее получаться. «Не хотел набить что-то такое неудачное, чтоб потом говорили: «Это тату от «Швайгера!»» — смеется он. На нем нет ничего политического — какие-то смешные детские драконы, цветы и цитата на английском «Умереть молодым». После Бахмута набитое в 18 лет тату он считает очень глупым и некстати привлекающим веселое внимание побратимов.
Это, наверное, исчезнувшее уже к моменту этой публикации тату — единственное, что командование «Швайгера» разрешило упомянуть о его конкретной личности. «Спектр» говорил с молодым немцем через две недели после выхода из Бахмута и перед его отпуском на десять дней, который он сейчас проводит в Германии.
Умудренный жизненным опытом командир, не хочет, чтобы после доказанного уничтожения нескольких захватчиков, у любимца роты в будущей жизни или текущем отпуске возникали проблемы с русской общиной Германии. Сам «Швайгер» скрывать себя и не думал, но журналистов пустили на встречу с ним только взяв слово не раскрывать город, лицо, татуировки и точное написание на немецком фамилии бойца.
– Расскажите, как вы из пацифисткой Германии додумались приехать воевать против России в Украину?
– Мой прадед и прабабушка прошли лагеря ГУЛАГа, по маминой линии все чистые немцы, сам я родился в Омске — и это тоже следствие ссылки моих предков в Сибирь после еще той войны. Город ужасный, в 10 лет оттуда я переехал в Баден-Вюртемберг. Сейчас я уже там не живу, долго искал в Германии себе город и дело по вкусу и уже оттуда поехал начинать военную карьеру в Украине.
– Когда?
– Скажем так, новый 2023 год этот я уже отмечал солдатом.
– Как получилось?
– У меня есть подруга в Германии из Мариуполя, она давно переехала. И как-то она позвонила, и сказала, что к ней приехал друг, он из «Азова» и никого тут не знает. Я пришел познакомиться, и он мне много рассказал о войне и вообще, как тут все происходит. Он меня сподвиг заинтересоваться военной тематикой. Когда 24 февраля 2022 года началась большая война, все стало по-другому. Гипертрофированное чувство справедливости у меня было всегда, а тут максимальная несправедливость: какие-то люди, которые сами живут ужасно, лезут в чужую страну наводить там какой-то порядок. Типа, тянуть мешок с говном в другую страну — оно ведь так и есть! В какое-то утро я проснулся у себя дома, в Германии, и понял, что должен что-то сделать. И все — я приехал в Киев.
В Бундесвере я не служил, никогда тогда не думал, что буду воевать — мне приходили письма типа: «Вот тебе 18 лет, можешь пойти служить…» — у меня немецкий аусвайс, год у нас служат, кажется, деньги там хорошие платят, но меня это никогда не интересовало.
А здесь мне все нравится. Знаете, я не пошел бы воевать в Сирию, я не пошел бы воевать в Белоруссию, я не пошел бы воевать в Казахстан. Может из-за корней — у меня в предках есть и дед из Запорожья с украинской фамилией — именно из-за этого меня потянуло защищать Украину от России. Я не совсем понял, как и что случилось с другим моим прадедом, немцем — я понял, что на начало войны он был в России и его отправили в лагерь и он там сидел долго. Потом уехал в Германию и почему-то вернулся в Россию — и я поэтому, можно сказать, там родился.
– То есть от вернувшегося в Россию прадеда немца страсть к приключениям у вас в крови?
– Я еще и учился там к тому же, я в Сибири в русской школе много времени потерял, потом надо было в «хауптшулле» (Hauptschule — основная школа в Германии, в которой учатся до 10 класса, а потом чаще всего идут в профессиональные училища — прим. «Спектр») учиться сначала и дальше потом наверстывать. Родители мои остались в Сибири, жил с бабушкой… В 15−17 лет просить денег у бабушки неловко, и я сразу с 18 лет пошел работать. Много где работал пока не пришел в татуировки, в Германии они дорого стоят, можно хорошо зарабатывать.
– А учился как этому делу?
– В YouTube! Смотрел видео, учился, потом ходил в студии, работал как «гость», учился на себе.
-Сколько тебе сейчас лет?
– Мне уже 25. День рождения отмечал в Бахмуте. Было, кстати, очень тяжело попасть в армию с моим немецким паспортом — у меня когда-то был и российский паспорт, но я очень давно не был в той стране, и он просрочен давно. Я приехал с этим немецким паспортом в военкомат…
-Ну, российский бы тебе там не помог…
– Помог бы! Есть люди, которые себя называют батальон «Свобода России». Там те русские, которые воюют за Украину с 2014 года, и те, что сдались в плен. Но я к ним категорически не хотел! Почему? Потому, что воевать рядом с людьми, которые уже один раз «переобулись», перешли на другую сторону и доверять им свою жизнь, быть с ними бок о бок — это не интересно…
Так что я пошел в военкомат и там мне сказали: «Друг, зачем тебе это все нужно? Езжай домой со своим немецким паспортом». Потом максимально случайно я попал к нынешнему командиру своей роты. Я тому времени уже месяц был в Киеве и обратился к другу, с которым познакомился в Германии. У того отец был народный депутат, и как-то он меня порекомендовал — и закрутилось.
– Учился чему-то на полигоне, успел перед Бахмутом?
– Нас вообще-то готовили, но готовили к окопной войне. Учили как пехоту, я стрелял с автомата, РПГ, гранаты кидал и немного умею стрелять с таких типа снайперских винтовок — такой немецкий карабин DPMS (гражданская версия американской армейской винтовки M110 SASS (M110 Semi Automatic Sniper System). Она стреляет одиночными выстрелами калибра 7,62 на 54, здоровые пули такие!
Но, в основном, чему я научился, — это бегать, прыгать и не умирать!
Доброволец киевской Теробороны «Швайгер». Фото SpektrPress
– Это трудно, не умереть в Бахмуте?
– В Бахмуте умереть было очень легко! По большей степени, я для себя сделал вывод как гражданский человек, никогда до того не бывавший на войне, — если удача не на твоей стороне, то ты либо «трехсотый», либо сразу «двести». И других вариантов нет. Решают чуть-чуть твои навыки и умения, но в основном — удача.
– Все время так или только в начале?
– Со временем навыки тебе чуть помогают. Все, что показывают тебе на полигонах — как бегать, как прыгать, как стрелять — это круто, конечно, но самые основные навыки приходят во время боя. Может так инстинкт самосохранения работает, что ты и вправду начинаешь понимать, как тебе вылезти из дома, как себя вести. Навыки нужны — без них ты двух часов не проживешь в Бахмуте.
Разная подготовка была — некоторые люди пришли в роту за полгода до Бахмута, и они все это время тренировались, а некоторые за месяц до входа в Бахмут. Я за свои пару месяцев пострелял один раз, на полигоне был два раза. Но стрелял один — как раз мы эту винтовку DPMS пристреливали.
– Бахмут — это такой аналог Сталинграда?
– Я бы сказал Грозного, тот в таких же руинах был. До позиций «вагнеров» было совсем рядом, я вот так перед собой видел, как они внаглую перебегали нам дорогу — это было метров 30.
-Вы знали, что это «вагнера», они чем-то отличаются от военнослужащих РФ?
– Да, они ходят постоянно в MultiCam (форма армии и спецслужб США, стала популярной начиная с войны в Афганистане, — прим. «Спектра»), и они, и, особенно, «кадыровцы», очень любят темный, городской MultiCam. Это такой черный с серым камуфляж, я видел в таком бойцов, скорее всего «кадыровцев», а вот обычную армию, в пикселе, не встречал за время моего участия в боях ни разу.
«Вагнера», кстати, достаточно хорошо воюют, знают, что они делают, вплоть до того, что, забрав нашу позицию, затащили туда ДШК — это тяжелый такой пулемет — и зарядили его не обычными пулями, а разрывными патронами. Представляете, они врезаются вокруг в стены и разрываются на мелкие осколки, я тогда не то, что испугался, а невероятно удивился. Подумал, что сегодня, наверное, умру.
Мы тогда зашли на позиции, и нам сказали по рации, что надо прикрыть соседей, надо подавить огонь. А со мной товарищ был, он первый раз вышел на боевой выход, и его контузило. Ну и вот он спустя неделю говорит мне: «Братан, я, наверное, пойду с тобой!».
Это мой шестой-седьмой боевой выход, его второй, он растерян, первый раз находится так близко к врагу, мы идем прикрывать огнем наших ребят, становимся к окнам — я к одному, он к другому — это второй этаж, и я прошу его просто «насыпать» по окнам дома напротив, они там сидят. Вот мы начинаем стрелять, и я прекращаю огонь потому, что вижу, что у меня под ногами и в стене позади начинают разрываться какие-то осколки. Я буквально час назад проснулся, только пришел и не пойму — это АГС (автоматический гранатомет на станке — прим. «Спектр») по нам работает, граната, может, взорвалась? Что за непонятной взрывной х**ней по мне стреляют?
В такой момент обычно время замедляется, я смотрю как под ногами все это рвется, смотрю на товарища, а он на коленях ползет уже ко мне и кричит: «Я триста!». Получается, что в него стреляли тоже и ему сразу задело ключицу. Единственное, повезло, что на нем был кевларовый бронежилет, а сверху «плитоноска» — я отвожу его вниз, спрашиваю, как он, а он: «Вроде ничего, но что-то печет!». Снимаем все и понимаем, что осколок был раскаленным, просек два слоя кевлара и потом запек ему мясо — остановил кровотечение — очень повезло!
– Я с 2014 года на войне и все эти годы редко можно встретить было солдата, который за полтора года на фронте видел врага хотя бы раз в прицеле, хотя бы метров в четырехстах. А вот вы с ним сталкивались практически в упор, стреляешь, видишь, как он падает…
– Так другая же война идет… Первый раз было так. Там забор был вдоль дороги, и «вагнера» атаковали соседнюю позицию наших. Ну те и сообщают нам: «Ребята, насыпьте, они мимо вас кучей сидят, идут за забором». У меня винтовка была эта американская, и на ней прицел не тепловизорный, но тепло сквозь листву видно, ты видишь, что там человек. И получается, что мы насыпали по ним из РПГ (ручной противотанковый гранатомет — прим. «Спектр»), автоматов Калашникова, а потом я взял свою винтовку и стал выцеливать через эту всю листву людей. А там идет забор сплошной, а потом выемка — видимо какой-то осколок снес часть забора — и в этой выемке я вижу очертания «плитоноски», шлема… Таким образом я и увидел первого своего врага.
– Попал?
– Да, конечно, я выстрелил, и он просто упал. Я всего два раза видел, как моя пуля попадает, и враг падает.
– У тебя гражданский вариант винтовки снайперской, она достаточно мощная?
– Да, калибр 7,62 миллиметра, здоровый мощный патрон, пробивает «плитоноску». Второй раз, когда я попал во врага, я слышал, как он орет, как он орет от боли.
– Так близко было?
– Очень близко! Я не знаю, умер он или нет, но его стон я слышал очень четко. Было метров 50, максимум, два раза так было… Это был один из штурмов, они постоянно нас штурмовали, каждый день — штурм-штурм-штурм… И музыку нам включали, пытались нас деморализовать…
– Какую музыку?
– Ну, Цоя, например, «Группу крови» и еще какую-то, сейчас даже не вспомню. Помню в 2 часа ночи это было, сидишь и вдруг со стороны врага очень громко звучит музыка, скорее всего старались показать нам, насколько они близко, ну, я так думаю. И в эту же ночь нас фосфором засыпали.
– Считал, сколько всего убил?
– Нет, но вот история с этим забором… Это было в тот день, когда я первый раз видел, что стреляю в тело человека, и в тот же день в нас прилетело из РПГ. Я тогда принял решение сменить позицию потому, что, чтобы вынести «трехсотых», нужно три-четыре человека. Мы зашли на другую позицию, чуть сместились просто, фронт держали, отправили «трехсотых», и я был уже вторые сутки в бою. И получилось, что мы в одном большом здании смешались с теми ребятами, которых мы прикрывали огнем, которых из-за того забора штурмовали. И ко мне подошел один парень и спросил, с той ли мы позиции (я ее название не могу и сейчас назвать). Он сказал: «Ну вы ребята очень хорошо постарались. Мы посмотрели, там за забором было 10−11 «жмуров» в итоге!». А стрелял туда только я и еще один парень. Его, кстати, потом ранили. Там и «дронщики» потом смотрели и подтвержденных убитых суммарно 11 человек было.
Опять же, никаких негативных эмоций по этому поводу нет, во снах они ко мне не приходят.
– А фосфор? Как это происходит?
– Разрывается в небе и падает на тебя на большой площади. Смысл фосфора, думаю, в окопах поразить противника. Там деться некуда, разве что в блиндаж спрятаться. А в городе оно медленно падает, все уходят под крыши. Единственный плюс от фосфора, ну я так вижу, у тебя в ПНВ (прибор ночного видения — прим. «Спектр») все лучше видно. Тепловизор красным показывает тела, а ПНВ отражает свет. Сигарета, фонарик сразу делают картинку четкой. А фосфор бывает горит до трех часов, вообще все идеально видно! Нам сыграло в плюс, то что нас фосфором засыпали.
– Ты стрелял, попадал, первый раз, второй, какие чувства это вызывало?
– Приятные — ты оказывается не бесполезен, ты сделал что-то хорошее. Я же ради этого сюда приехал — чтобы внести свой пусть маленький вклад в войну против Путина, против его системы. Он ничего хорошего в своей стране сделать не может, а в чужую уже лезет, чтобы там все изменить. Наверное, из-за этого в основном я и захотел приехать воевать.
– Про «вагнеров» часто пишут, что это какие-то страшные заключенные, оболваненные, они отличаются от других российских военных?
– Это неправда, я таких не встречал. Кто будет вкладывать большие деньги в зека? Тем более в зека, у которого задача встать и пойти умереть пушечным мясом? Зачем такому хорошее оружие, хорошее снаряжение? Зеки нужны для того, чтобы у нас закончился на них БК (боекомплект — прим, «Спектра»), а за ними потом пошла в атаку «спецура». Нас зеки не штурмовали, против нас работали люди, которые знали, что делают. Они знали, как им двигаться и куда идти. Они отстреливали магазин с автомата Калашникова и при этом продвигались на 10 метров вперед — видно было, что это были обученные люди, у многих из которых это была не первая война, а пятый-шестой контракт.
– И вы, новички, их убивали…
-Конечно, штурмующие всегда теряют больше людей. Когда ты штурмуешь — это всегда большие потери.
– А пленных не было?
-Нет, как-то пленных не было ни у нас, ни у них. У нас есть потери небольшие, у нас есть много тяжелых «трехсотых». Самое печальное для меня, что именно из нашей роты все тяжелые были в мою смену. Все, кого тяжело «затрехсотили», — в легкое там, в руку, когда невероятные дыры в теле — все ребята были в мою смену.
Получалось, что мне невероятно везло. Первый раз, когда я увидел, как людей «трехсотят» была такая ситуация: сижу я, один мой товарищ справа и один слева. Нас пытались долго штурмовать, мы устали очень, отстреляли боекомплект, наверное, магазинов по 20 каждый. И мы присели передохнуть — они получили отпор и на время притихли.
Мы сели, мои друзья были от меня очень близко. В один момент я попытался встать, чтобы посмотреть, что происходит на улице, и к нам тут влетает заряд от РПГ. Там дверь такая деревянная была, ее вышибло. И я вижу, как кумулятивная струя вышибает эту дверь, рассекает все на своем пути мимо моего лица — все невероятно быстро, но выглядит в моем мозгу как slow motion. Я оборачиваюсь на своего товарища справа, он уже орет от боли — здоровый осколок попал ему в руку.
А товарищу слева сильно рассекло ноги — два «трехсотых», которые находились в метре от меня, на мне ни царапинки, каким-то чудом меня пронесло. Но в тот момент все остались живыми, мы ждали штурма, у нас вышибло дверь и левую от нас позицию тоже вскрывали и, получается, все дошло до нас. Они видимо били из РПГ в стену, а кумулятивная струя разнесла дверь, и я прямо перед глазами видел этот огненный поток со всеми осколками…
– Правда, что вы с АК стреляете в основном одиночными?
– Я да, всегда нужно просто подавить чужой огонь, а очередями очень быстро расходуется БК. Пытаешься более прицельно вести огонь. У меня было два ствола — карабин и автомат — и я делал огромную ошибку, когда поначалу брал оба своих оружия с собой на позицию. Ты бежишь, на тебе еда, вода, БК и еще две пушки — невероятно тяжело! Потом старался выбирать, представлял какие задачи перед нами стоят сегодня, какая будет позиция, изучал какое оружие берут с собой мои побратимы, и уже от этого отталкивался, что мне сегодня брать.
– Какой был у тебя автомат?
– АК-74 1986 года выпуска, калибр 5,45 миллиметра. Самый обычный автомат Калашникова, простой, надежный… Главное, что я подметил в АК, это то, что он не «клинит», двадцать рожков выпустил и он продолжает стрелять. Взять мою винтовку — с ней было гораздо больше возни. То ты в магазин больше патронов в спешке сунешь, он не может принять, то она заклинит, то еще что-то произойдет. Надо спасибо сказать нашему ротному — армия тебе дает автомат, РПГ и АГС. Все остальное: прицелы, винтовки, ПНВ — это уже ротный доставал. А наши прицелы, на секундочку, от 60 000 до 300 000 гривен…
– Сколько вы воевали, а сколько отдыхали? Что такое ваш боевой выход, какой график был?
– Выход — это такое чувство, как в кино — когда готовятся выйти в космос. Тебе говорят: «Полчаса до выезда!» — и ты собираешься, все вокруг бегают, суетятся, спрашивают, кто какую еду берет, чтобы не взять больше. Самое главное не перегрузить рюкзак, потому что тебе бежать под пулями и гранатами. Самое страшное — дойти до своей позиции!
Командир говорит: «Пять минут до выезда!» — и вы выходите, вся группа из десяти человек. Смотрите друг на друга, залазите в какой-то автобус или пикапы и едете до места выгрузки. Там поправляетесь, чтобы у вас все было четко, ничего не болталось, не потерялось. И вперед! Самое трудное — дойти до позиции. На позиции ты уже в защищенном месте, ты знаешь, что над тобою крыша, защита от беспилотника, вокруг минимальная защита от пуль и даже РПГ. Знаешь, где враг…
А пока туда бежишь, ты ничего не знаешь. Не знаешь откуда прилетит, главное. Ты бежишь, в пяти метрах от тебя разрывается что-то, артиллерия работает, что-то горит, вокруг весь этот хаос и ад.
Вот это и есть выход. У нас были такие «трехсотые», которые на моменте эвакуации еще раз «трехсотились» и еще раз. Ты идешь с осколком в руке, рядом падает граната от АГС, и у тебя уже два осколка…
У меня, правда, не было ранения, была только контузия. Когда? Когда ты на выходе три-четыре дня и четыре дня в тебя стреляют, летят РПГ, все взрывается, а ты в ангаре и там невероятное эхо… 122-миллиметровый снаряд у нас крышу этого ангара обвалил — очень громко! Но вообще моя контузия, наверное, от того случая, когда к нам вместе с дверью граната от РПГ залетела. У меня тогда сразу оглохло левое ухо, и весь день был невероятный звон в ушах. А все остальные боевые выходы со взрывами и прочим — это просто усугубило.
-Боевой выход — это на три-четыре дня?
– Нет, это один день. 24 часа и у тебя происходит ротация. Побыл на боевом дежурстве, пострелял, в тебя постреляли, увидел врага, если повезло и тебя пришли поменять. Но тут есть одна большая загвоздка из-за которой мы и на два, и на три, а бывало и на четыре дня оставались. Русские умело воюют — у них тоже есть дроны, есть разведка. Они посмотрели: так, вот с этого здания в одно и тоже время уходят ребята, значит происходит ротация. И давайте-ка мы в это время по этому зданию из какой-то большой штуки ударим!
А ты сидишь, считаешь минуты, ждешь ребят — сейчас тебя сменят, и ты пойдешь на КСП отдыхать, поспать, поесть. И тут тебе звонят: «Ребята, не получается! Слишком кроют огнем и не получается за вами выехать просто». И так ты остаешься на три дня, четыре — остаешься и ждешь. После двух дней очень тяжело это.
– А патроны?
– Мы на себе очень много таскали, целыми ящиками туда. А бывали дни, когда машиной получалось проскочить, так мы и воды, и еды запас закидывали.
– А что вы ели?
– Тушенку, в основном, какую-то, гречку консервированную. Сухпайки никогда с собой не брал — невкусно мне! Все всегда брали одно и тоже — одна вода, две-три банки тушенки. Самое главное еще и сладости взять, какую-нибудь сгущенку с галетами. Я не знаю, как это работает, но после того как нас сильно обстреляют или мы сами интенсивно повоюем, именно постреляем, адреналин накапливается, и какого-нибудь джема вкусного съесть, сгущенки — это, наверное, самое вкусное, что я в жизни ел!
– Там худеешь или толстеешь?
– Худеешь невероятно. Я приехал в Бахмут — у меня было 74 килограмма. Уезжал с 68. Ты там сильно худеешь даже не за счет нагрузок, а просто аппетита нет. Ты постоянно на адреналине, ты воюешь, потом идешь отдыхать, но и там по тебе продолжают стрелять. Ты спишь в подвале, но вокруг постоянные прилеты. Ты постоянно думаешь, что сегодня умрешь, что можешь умереть. Это тоже адреналин…
– Сейчас ты поедешь домой, надолго?
– На десять дней, к бабушке и друзьям. С родителями не общаюсь давно, причины ни в коем случае не политические, были разногласия.
– Бабушка что тебе говорит?
– Она до последнего знала, что я волонтер, поехал помогать людям — еду возить, водичку. А когда приехал с Бахмута, бабушка вдруг говорит: «Внучек, а чего ты молчал все это время? Я уже все знаю, где ты, что ты…». У меня есть товарищи в… не буду говорить ее город, наверное. Короче, слухи пошли.
Она переживает, но не говорит при этом, что я делаю какую-то глупость. У нее родители немцы, воспитание правильное. Она не такая как те люди, кто большую часть жизни отдал СССР.
– Как происходит, что один убивает дюжину врагов, а другой погибает в первые минуты? Много ли на войне значит то, что называют «везением». Много еще таких везучих, как ты, в вашей роте?
– Все, кто выжил и вернулся, — все везучие. Это очень важно. То мы бегаем и в нас стреляет РПГ — и все целы! То мы спокойно стоим на месте и вдруг человека «трехсотят» из ДШК (крупнокалиберный пулемет Дегтярева — Шпагина — прим. «Спектр»), разрывной пулей.
Был как-то очень сильный штурм. По нам стреляли из РПГ, и один мой товарищ, очень хороший человек, стрелял «термобаром» (термобарический заряд) из гранатомета. Это такая крутая штука, можно сказать как огнемет, за доли секунды превращает 60 квадратных метров в огонь.
Мы выпустили пять таких зарядов, держали оборону, и в нас, в ангар, где мы находились, отстреляли десяток выстрелов из РПГ. Все вроде обошлось, мы спустились в самую безопасную комнату здания, чтобы прийти в себя после этого. Я стою на входе, разговариваю с товарищем, и тут снаружи начинает стрелять разрывными пулями ДШК. Я поворачиваюсь и вижу, как мой друг падает и начинает кричать от боли.
Подойти я не могу, огонь продолжается, он в красной зоне. Я стою за стеной и спрашиваю у него, что случилось, куда попало, может ли подползти ко мне, чтобы я оказал помощь? Он кричит мне: «Я не чувствую ног! Ранение в руку, но я не чувствую ног!». Это меня невероятно испугало. Я жду минуту, подбегаю и тяну его за «плитоноску». Оказалось, что у него насквозь пробита рука. Еще я вижу маленькую дырочку у него в боку, в двойном кевларовом слое, и понимаю, что у человека, наверное, пробито легкое.
Мы снимаем жилет и видим дыру в три сантиметра. Я достаю наклейку для пневмоторакса, обеззараживаю рану, леплю наклейку сверху и вижу, что ногами он вроде шевелит. Кричу ему: «Друг, ты встать можешь?». А он весит килограммов 100, большой, здоровый мужик! И понимаю я, что дело плохо — у нас в ангаре повалены стены уже, помещение простреливается, и нам надо его пронести через весь ангар. В таких ситуациях люди часто настолько теряются, что не могут взять себя в руки. Мужики в итоге нашли спальный мешок. Носилок у нас, к сожалению, не было. Набрали как можно больше оружия, потому что на позиции нас было семеро.
Нести такого здорового «кабана» на спальном мешке вчетвером невозможно. Почему? Он большой, и ты не идешь по ровной поверхности, идешь возле неразорванных мин, траншей, воронок от работы артиллерии. И ты не идти должен, в конце концов, а бежать, — по тебе все время стреляют! Мы забирали все вооружение, потому что оставить удерживать огромный ангар двоих бойцов — это самоубийство. Такими силами там удержаться невозможно, нужно держать два окна, тыл и разбитую стену, чтобы к тебе не зашли со спины. Поэтому мы вынуждены были забирать с позиции всех.
Как нас не поубивали тогда, я не знаю! Мы выходили под носом у «вагнеров» — вот они стоят, а вот мы перед ними медленно тащим тяжелого раненого, который толком дышать не может. Вот тогда-то нам и повезло! Нас никого не задело, ребята-соседи нас еще и огнем смогли прикрыть.
– Ты вернешься в Германию после войны?
– Конечно, я люблю Германию.
– А ты уверен, что после отпуска найдешь в себе силы вернуться на войну?
– Конечно. Мой непосредственный командир, с которым я в бою был на связи по рации все время, как-то сказал мне слова, которые я запомнил на всю жизнь. Он спросил меня, почему я на войне. Я начал говорить что-то про идеи, Путина, справедливость… А он мне сказал, что это все неважно — просто это гены, кто-то из моих прапрадедов был воином. А у кого-то прадеды были купцами, у кого-то зерно выращивали. В этом есть своя правда. Многое, наверное, решают гены…
Я вернусь в бой!
P.S. «Спектр» говорил с сержантом «Швайгером». Первое звание немец получил после выхода из Бахмута, где после ранения сослуживцев ему несколько раз приходилось командовать группой. Сам «Швайгер» говорит, что будет продолжать «военную карьеру» в Украине пока будет идти эта война.
Автор: Дмитрий Дурнев
Источник: «Спектр»