Мифы о Великой Отечественной: хваленая советская разведка

Бороться с мифами, как известно, — дело нелегкое. Хотя не всегда такое неблагодарное, как обычно изображают. Но, пожалуй, самое интересное, что самому процессу «мифоборчества» тоже присущи свои мифы. Один из них гласит: «труднее всего противостоять мифу, который глубоко укоренился в национальной памяти, стал частью исторической традиции».

Между тем, опровергать такой миф — дело отнюдь не безнадежное. Если он не соответствует исторической правде, то, с большими или меньшими усилиями, его можно низвергнуть с незаслуженно занимаемого пьедестала. Конечно, такой миф никуда не исчезнет, но займет в народной памяти положенное место, то есть, место мифа. Помнят же люди мифы Древней Греции, хотя никто, кроме маленьких детей, не верит, что в этих мифах заключена подлинная история древнегреческих полисов.

Но иногда претензии мифа на историческую реальность становятся почти «непробиваемы». И виноваты в этом историки. Как правило, такое происходит тогда, когда какое-нибудь историческое событие, даже по прошествии многих десятилетий, а то и веков, вызывает ожесточенные споры, диаметрально противоположные оценки, но есть в этих оценках общий элемент, с которым согласны все спорящие стороны. И вот уж если этот элемент оказывается ложью — избавиться от него почти невозможно.

Он воспроизводится вновь и вновь на всех уровнях — от художественных произведений до научных монографий. А как же может быть иначе? Если есть чуть не единственный пункт, в отношении которого имеется согласное мнение абсолютно непримиримых в остальном групп A, B и C, то, рассуждает любой непредубежденный любитель истории, по крайней мере, этому пункту в построениях историков можно верить. К счастью или к сожалению, но действительность еще сложнее…

Не составляет исключение из этого правила и история Второй мировой войны (в частности, нападение Германии на Советский Союз). Здесь тоже есть пункт «АВС-консенсуса», а именно — подозрительный товарищ Сталин настолько всем не доверял, что, в конце концов, запутался в собственных подозрениях и не поверил донесениям разведки о готовящемся нападении Германии на Советский Союз. Дальше мнения опять расходятся.

От позиции, что даже если бы мы вовремя отреагировали, нам все равно не удалось бы избежать тяжелых поражений на начальном этапе войны, до точки зрения, что правильная оценка имеющихся разведданных позволила бы советскому руководству нанести упреждающий удар по развертывающейся для нападения германской армии и тем самым вообще переписать мировую историю. Но ни историки-«ультраортодоксы», ни историки-«ультраревизионисты» не затрагивают главного вопроса — на самом деле военно-политическое руководство СССР в первой половине 1941-го могло принять верное решение только под влиянием чудесного озарения. Потому как находилось в плотном коконе ложной информации, главным источником которой стала… да-да, вы правильно догадались — хваленая советская разведка.

Зачем товарищу Сталину 32 тысячи танков?

Лично меня этот вопрос впервые заинтересовал при прочтении мемуаров Георгия Константиновича Жукова, где описывалась упорная борьба Генерального штаба и Наркомата обороны (НКО) со Сталиным и Комитетом обороны при Совете Народных комиссаров Союза ССР по поводу срочного формирования 20-ти механизированных корпусов в дополнение к запланированным 9-ти. На самом деле товарищ Жуков в своих мемуарах немножко забыл: он просил у Сталина не 20 дополнительных корпусов, а 21. И еще 25 отдельных таковых бригад впридачу. Но главное не это, а принцип: зачем военные с маниакальным упорством требовали сосредоточения на Западном и Юго-Западном стратегических направлениях не менее 32 тысяч танков? Хотя прекрасно сознавали — промышленность не может их дать.

Разумеется, наиболее вероятным объяснением является обычная перестраховка. Руководство НКО и Генштаба страховалось на случай неблагоприятного хода начального периода будущей войны. Дескать, «мы просили, требовали, объясняли последствия, но нам не дали — и вот что получилось. Не имея достаточно сил, что мы могли сделать?» Многие возразят, что в сталинские времена такие объяснения не помогали. Это не совсем правда. Правда в том, что они помогали не всегда, и если провал был очень большим, то давали шанс не вовсе избежать неприятностей (как могло быть, скажем, во времена Брежнева), а лишь смягчить их масштаб («могли расстрелять, а так — только посадили» и т.п.)

Но зачем именно столько? Хороший вопрос! Во всей военно-исторической литературе советского времени (и почти всей — времени «постсоветского») не сказано ни единого слова о том, чем руководствовалось высшее военное командование РККА, когда определяло: сколько сил и средств запросить для гарантированного разгрома Германии, в соответствии с официально доктриной «малой кровью и на чужой территории»? Причем «ни единого» следует понимать в самом буквальном смысле (что выставляет руководство НКО и Генштаба едва ли не слабоумными. Действительно, что еще можно подумать о Георгии Жукове и Семене Тимошенко, неизвестно на каком основании предлагавших Сталину сформировать дополнительно 42 танковых и 21 мотострелковую дивизию плюс 25 отдельных танковых бригад?)

В действительности же дело обстояло несколько иначе. Первым тайну «32 тысяч» поведал известный военный писатель и биограф Жукова Владимир Карпов в 1991 году. Правда, сделано это было в непрямой форме и к тому же — хотя и в сугубо исторической статье, но опубликованной в литературной «Роман-Газете». Поэтому мотивация Генштаба РККА и НКО СССР «образца весны 1941-го» осталась практически незамеченной как профессиональными историками, так и любителями. Цитата стоит того, чтобы привести ее полностью: «Ожидалось, что на наших западных границах Германия вместе со своими союзниками развернет 233 дивизии, 10550 танков, 13900 самолетов и до 18000 полевых орудий».

Исходя из доктрины, что бой наземных войск решается действием танков и артиллерии, а авиация играет хоть и важную, но в стратегическом плане обеспечивающую роль, а также опыта Первой мировой войны, гласившего, что для гарантированного разгрома противника требуется трехкратный перевес в основных средствах поражения при не менее чем примерном равенстве в средствах поражения вспомогательных и числе соединений, это означало: на Западном и Юго-Западном направлениях, с учетом мобилизуемых в военное время резервов, должно было быть развернуто не менее 230 дивизий сухопутных войск, около 32000 танков и примерно 54000 артиллерийских орудий (без учета минометов и зенитной артиллерии).

Соответственно и действовало руководство РККА. Более того, само политическое поведение Советского Союза в период от капитуляции Франции и до 22 июня 1941 года во многом определялось именно этой оценкой военной мощи Германии и ее союзников. Оценкой, за которую отвечала организация под названием Разведывательное управление Генерального штаба РККА…

В результате возникла парадоксальная картина. Ни военное, ни политическое руководство СССР понятия не имели о том, насколько на самом деле велик количественный перевес Красной Армии над Вермахтом! К 22 июня 1941-го путем самых отчаянных усилий, как в смысле организации войск, так и в смысле мобилизации промышленности, удалось сосредоточить в боевых войсках западных приграничных военных округов 10540 исправных танков.

И все это: против 5 тысяч машин противника — немногим более 4600 немецких (причем, со стороны противника считаются и танки, находившиеся в текущем ремонте!), 210 румынских, 145 венгерских и 67 финских. Итого более чем двойное превосходство советской стороны при подавляющем качественном. Но в самом СССР об этом, повторюсь, никто не подозревал. Здесь полагали, что силы количественно равны, а материальная часть советских танковых войск только-только начала достигать паритета с германскими.

Например, советская разведка докладывала, что для усиления танковых дивизий в Германии формируются отдельные батальоны тяжелых танков, причем, по меркам 1941-го года тяжелые танки фирмы «Рейнметалл» Nb.Fz. якобы были забронированы «по самое немогу» — 75 мм лобовой и башенной брони. На самом же деле вместо 22-х тяжелых танковых батальонов в германской армии был только один — 40-й специальный. До своего расформирования на рубеже 1940-1941 гг. (то есть, задолго до 22 июня) он включал три (!!!) «тяжелых» танка весом в 23 т (легче, чем даже первые модификации Т-34) и защищенных противопульной 15-мм броней (не слишком хорошо бронированный БТ-7 и то был защищен гораздо лучше).

Но самое главное: к весне 1941-го Nb.Fz. вместе с другими построенными в Германии опытными образцами «тяжелых» танков (частью вообще из небронированной стали) успешно пошли в металлолом. А советская разведка попалась на простейший фокус — «утечку» из немецких источников фотографий опытного цеха, где производилась разборка этих самых, с позволения сказать, танков. Разумеется, процедура демонтажа в утечке была представлена несколько иначе: как сборочная линия по производству тяжелых танков на серийном заводе…

Помимо соответствующего психологического эффекта, твердая убежденность руководства Красной Армии в широком оснащении бронетанковых войск Вермахта тяжелыми танками с противоснарядным бронированием привела к совершенно реальным неприятностям, стоившим большой крови. В самый канун войны было прекращено производство 45-мм противотанковых и 76-мм дивизионных пушек (в пользу 57-мм противотанкового и 107-мм полевого орудия соответственно). Мало того, что летом 1941-го снабжение материальной части артиллерии оказалось в наихудшем положении: производство старых орудий было уже свернуто, а новых еще не налажено, так еще и «не было бы несчастья, да счастье помогло».

Когда батареи «зверобойных» 57-мм пушек поступили в войска, оказалось, что превосходные орудия бессильны против допотопного «бронированного дерьма» вроде немецкого Pz.I, которые в самом же Вермахте считали «обузой для войск». Могучий бронебойный снаряд 57-мм противотанковой пушки часто прошивал насквозь «тонкокожий» Pz.I, не успевая сработать и оставляя минимальные повреждения в виде аккуратной 6-сантиметровой дырки на входе и такой же дырки на выходе. Но если мощность советских противотанковых орудий оказалась «избыточной до беспомощности», то способность немецких танковых пулеметов по выкашиванию пехоты и артиллерийских расчетов оказалась, увы, вполне соразмерной задачам…

В завершение же «танкового детектива» можно добавить одно — поспешное формирование 63-х дополнительных танковых и мотострелковых дивизий, вызванное желанием добиться гарантированного превосходства над несуществующими силами противника, полностью дезорганизовало бронетанковые войска. Ирония судьбы, если бы в 1941-м советская разведка не получила бы ни буквы новых сведений о германских танковых войсках, на Западной границе противника бы встретили 24 полностью укомплектованные, обученные и сколоченные танковые и мотострелковые дивизии, усиленные 14-ю отдельными танковыми бригадами.

Всего 38 соединений, в каждом из которых было больше танков, чем в любой (кроме 7-й танковой) из 19-ти германских танковых дивизий, в реальности брошенных против СССР. Но поскольку «разведка доложила точно», а Генеральный штаб и НКО сначала поверили этому сами, а потом убедили высшее руководство страны в правильности своих страхов — в роковое воскресенье 22 июня все формировалось, но ничего не было полностью готово к бою…

«Генерал,  который предупреждал»,  или Фантазии  товарища Голикова

Впрочем, дело ограничивалось не только танками. Советская разведка, как уже упоминалось, умудрилась насчитать в группировке Люфтваффе и союзных с ней стран, нацеленной против СССР, почти 14 тысяч боевых самолетов. Это лишь немного уступало тому, что насчитывалось во всех ВВС РККА от Камчатки до Белостокского выступа на 1 июня 1941 г. (15990 исправных боевых машин). Вновь на советской стороне было многократное превосходство и вновь военно-политическому руководству СССР оно казалось лишь примерным паритетом. Но и это еще не все. Германская разведка подсунула разведке советской… фальшивый тип истребителя («Хейнкель-113»), обладавший баснословными характеристиками (в марте 1939-го на рекордном образце этой машины была достигнута невероятная по тем временам скорость 747 км/ч).

Конечно, в то, что немецкий истребитель так быстро летает, никто в СССР не поверил. Тем более что сами немцы охотно пробалтывались: строевые образцы машины дают примерно на сотню километров меньше. Но хитрость была в том, что хотя «750-километровый» вариант «Хейнкеля-113» (он же «Хейнкель-112U», он же «Хейнкель-100») заявлялся в качестве рекордной модификации серийного истребителя, на самом деле никакого серийного истребителя не было и в помине. Это был чисто рекордной самолет, предназначенный для одурачивания потенциальных противников (да и союзников тоже).

Вообще, немцы проявляли очень большую изобретательность, когда шла речь о попытках «проверить их на вшивость». Когда советская закупочная делегация усомнилась в том, что «Хейнкель-113» существует в природе в «нерекордном качестве», то на всякий случай заказали в Германии целую партию этих самолетов. Однако имперское министерство воздушного флота не остановилось перед тем, чтобы организовать выпуск этой партии ради одного советского заказа. В результате, для борьбы со «сверхистребителем» была даже выработана специальная тактика. А командование советских ВВС с одной стороны было парализовано уверенностью в наличии у Германии огромного числа современных боевых самолетов, а с другой — продолжало заказывать у промышленности самолеты с пулеметным вооружением из расчета на высокую уязвимость летательных аппаратов «соколов Геринга».

Впрочем, если операцию «Хейнкель-113» действительно стоит признать весьма искусной (ни до, ни после этой истории такой прием, как специальное производство несуществующего образца боевой техники для поставки потенциальному противнику, больше не применялся), то с другими аспектами деятельности разведывательного управления Генштаба РККА, разведуправления Главного штаба Рабоче-Крестьянского Военно-Морского Флота (РК ВМФ), а также разведки НКГБ гораздо меньше ясности. Так, современных историков порой буквально мучает вопрос: почему руководство СССР не воспользовалось военным бессилием Германии весной 1941-го?

Ведь фактически неблагоприятная для советской стороны ситуация на советско-германской границе начала складываться только к июню. И если бы до этого времени Красная Армия нанесла упреждающий удар имеющимися силами и, даже мобилизуясь в процессе приграничного сражения, последствия для Германии были бы катастрофическими. Ее войска, предназначенные для Восточного фронта, были разбросаны на огромном пространстве от центральных областей Третьего Рейха до советско-германской границы. Почему же военно-политическое руководство СССР не воспользовалось этой возможностью?

Напрашивающийся вывод — потому что не знало о ней (анекдоты о том, что мы не напали на Германию первыми в силу врожденного слабоумия/миролюбия, рассматривать всерьез, пожалуй, не стоит)! Это правда, что о нападении на СССР советскую сторону не предупреждал только ленивый. Вопрос, однако, заключался не в отсутствии информации, а в возможности продуктивно работать с ней. Поскольку сведения сопровождались взаимоисключающими подробностями, и политическая и военная разведка запутались в море информации. Вообще, здесь стоит отметить, что немцы, похоже, не строили иллюзий относительно способности самих себя скрыть мероприятия такого масштаба, как нападение на Советский Союз. Поэтому (возможно впервые в истории разведок, по крайней мере, на стратегическом уровне) и был применен прием «забрасывания» разведывательных служб противника массивом противоречивых данных.

Классическим примером такой работы была операция с военно-морским атташе в Берлине капитаном 1-го ранга Воронцовым. На него вышел офицер ставки фюрера и сообщил, что к 14 мая готовится вторжение в Советский Союз через Финляндию, Прибалтику и Румынию с одновременными мощными ударами бомбардировочной авиации по Москве и Ленинграду и высадкой крупных воздушных десантов в пограничных центрах. Естественно, что в таком сообщении разведуправление Главного штаба ВМФ должен был насторожить целый ряд странных моментов и несообразностей.

Во-первых, почему немцы планируют нанести основные удары где угодно, только не там, где это удобнее всего — с территории Польши на Москву и Киев? Во-вторых, каким фантастическим образом с аэродромов в Восточной Пруссии, Польши, Румынии и Финляндии можно в первый же день нанести массированный бомбовый удар по Москве, если этого не позволяет радиус действия тогдашних германских бомбардировщиков? В-третьих, откуда морскому офицеру (пусть даже и из ставки) знать подробности плана сухопутной и воздушной войны против СССР, но ни единого слова не сказать об операциях флота? Соответственно, вывод разведуправления флота гласил (и совершенно правильно!) — умышленная дезинформация.

Однако, кроме донесений общего характера, должны были быть и объективные данные. И они были. Более того, поступали регулярно. Только… тоже не соответствовали действительности. Советская военная разведка располагала совершенно ложной информацией не только об общих силах, которые Германия и ее союзники способны выставить против СССР, но и о конкретной германской группировке на советских границах.

Удивительно, но советской стороне не помогло даже то, что так сильно облегчило первый месяц войны немцам — ведение воздушной разведки над территорией противника еще в мирное время. Нет, я не оговорился, высотные фоторазведчики советских ВВС начали разведывательные полеты за пределы советских границ задолго до 22 июня. Более того, у немецких летчиков был категорический приказ не сбивать советские самолеты, «случайно» залетевшие в воздушное пространство Рейха (интересные мемуары о воздушной разведке над Германией до 22 июня 1941 года оставил, например, командир экипажа 37-го отдельного разведывательного авиаполка ВВС Киевского особого военного округа Ефим Степанюк). Причем, судя по его воспоминаниям, воздушная разведка над Рейхом особенно активизировалась именно после знаменитого Сообщения ТАСС от 13 июня 1941 года…

Тем не менее, разведуправлению Генерального штаба и другим органам военной разведки не только не удалось вскрыть полную картину сосредоточения германских войск против СССР, но и «посчастливилось» оказаться в плену сильнейших искажений действительности. Почему военно-политическое руководство СССР не решилось на упреждающий удар по Германии, пока Восточный фронт Рейха был еще слаб и не организован? Да очень просто — на протяжении всей весны 1941-го разведка Генштаба понятия не имела об этой слабости! Выше уже говорилось о танках и самолетах.

Теперь перейдем к собственно войскам. Например, на 15 мая 1941 г., по мнению советской военной разведки, в приграничной зоне с СССР было сосредоточено 82–87 пехотных, 6 горных, 13 танковых, 12 моторизованных и 1 кавалерийская дивизия. Это звучит очень впечатляюще, но… на самом деле, даже к 22 мая на Востоке находилось лишь 70 пехотных (включая горноегерские), 3 танковые и кавалерийская дивизии!

Дезинформировавшись само, разведуправление Генштаба дезинформировало также высшее военное и военно-политическое руководство СССР. Если верить докладам начальника соответствующего управления Филиппа Голикова, у немцев к началу мая «все было готово и им не терпелось». Естественно, что руководству Генштаба, НКО и самому «великому вождю всех времен и народов» пришлось искать ответ на вопрос: из германской военной науки известно — «мобилизация есть война», с мобилизацией (а тем более, со стратегическим сосредоточением!) нельзя играть.

А немцы, сосредоточив против СССР огромное количество войск, ничего не предпринимают. Отсюда напрашивались три варианта выводов — все равно ошибочные, и вне зависимости от того каким из них руководствовался Сталин, приведшие к равно тяжелым последствиям: 1) Гитлер не врет и действительно не собирается нападать на СССР до того, как разделается с Великобританией. Тогда развертыванием преследует двоякую цель — защититься от СССР и дезинформировать военно-политическое руководство Великобритании; 2) Гитлер решил напасть на СССР, но поскольку связан договором о ненападении, перед войной следует ожидать короткого политического кризиса с провокациями в духе «Гляйвицкого инцидента» августа 1939 г.; 3) Гитлер и верховное командование Вермахта колеблются, не зная, какое направление удара избрать.

То же, что все эти умозрительные конструкции возникли только потому, что военная разведка до безобразия завысила количество войск, нацеленных против СССР в период марта — конца мая 1941-го, элементарно никому не приходило в голову. Что и исключило появление единственно соответствовавшей реальности версии: немцы не нападают на СССР просто потому, что у них пока еще не сосредоточены достаточные силы. Когда же соберут — немедля нападут. И никакие усилия по предотвращения возможных провокаций тут не помогут…

Автор: Сергей Гончаров,  «Зеркало недели. Украина» №22