Зверства российских захватчиков в Буче: в оккупации город пробыл 33 дня

Год назад российская армия бежала из-под Киева. После себя российские оккупанты оставили разрушенные деревни и города, разграбленные дома и сотни погибших мирных жителей. Главным символом этого бегства стала Буча. Кадры тел, лежащих на «дороге смерти», надолго сделали переговоры с Россией, находящейся под управлением фашистского режима невозможными.

Издание «Холод» восстанавливает происходившее в Буче во время оккупации со слов мирных жителей. 

На месте коммерческих помещений на первых этажах домов — дыры. Магазин зоотоваров и цветочная лавка на Тарасовской улице разрушены: выбиты окна, стены обуглены, на порогах плотным слоем лежат осколки битых стекол. С улиц города пропали бродячие псы и кошки. Такой увидела Бучу 48-летняя Татьяна Левдар, вернувшаяся домой в конце мая.

Татьяна вспоминает, что первое время никак не могла избавиться от чувства, что это все лишь «декорации к фильму о вурдалаках и людоедах». Левдар рассказывает, что раньше хранила в морозилке много мяса и ягод для варки компота, сейчас же морозильная камера ее холодильника пуста: она не делает запасов, потому что не знает, чего ждать от завтрашнего дня.

Татьяна — глава объединения совладельцев многоквартирного дома на Тарасовской улице на Юго-Востоке Бучи. Все доступное ей время она посвящает восстановлению домовых и дворовых территорий. За лето и начало осени она вывезла несколько 30-тонных контейнеров с мусором; починила автополив во дворе и детскую площадку. Добилась ремонта водопровода и отопления в доме, реанимировала зеленые насаждения и переложила тротуарную плитку в исполосованной танковыми гусеницами зоне для игры в настольный теннис. Впереди еще много работы.

Усилиями местных жителей Буча постепенно возвращается к жизни. Горожане ходят в лес, не боясь мин, посещают возобновившие работу продуктовые магазины. В городе ремонтируют разрушенные мосты, а на Вокзальной улице, где в месяцы оккупации города стояла разбитая и соженная российская военная техника, постелен новый асфальт.

Свет в Буче часто отключают, так как несколько теплоэлектростанций в окрестностях города были повреждены ракетными ударами. В городе по-прежнему сохраняется комендантский час и аварийные службы не приезжают после 11 вечера. Поэтому в ночное время Татьяне Левдар приходится самой ставить хомуты на потекшие стояки труб и вытаскивать жильцов, если те застряли в лифте. 

Возле дома 28-летней преподавательницы английского языка Анастасии Деркач в Лесной Буче (микрорайоне на Юго-Востоке города) стоят модульные дома, которые местные называют «вагончиками». Это одноэтажные постройки с комнатами для тех, кто потерял жилье. Волонтеры и другие горожане помогают людям обустроиться. Сама Анастасия пожертвовала микроволновку в одну из комнат.

«Каждый пятый кого-то потерял, — рассказывает Деркач. — Встретишься так с приятелем на улице, начнете перечислять имена общих знакомых, и выяснится, что одного расстреляли, второй чудом спасся, а третий так и не вернулся. А в основном делятся воспоминаниями те, у кого все остались в живых. Очень и очень многие молчат, и боюсь, это навсегда».

Потерявшему работу мужу Анастасии — торговый центр, в котором он работал, был разбомблен — государство оказывает финансовую помощь. Первое время семья также получала от государства продуктовые корзины, а окна в квартире Деркач ремонтировали на деньги от единоразовой поддержки ООН. Так первые месяцы выживали многие жители Бучи.

«Люди поникшие были, — вспоминает время после возвращения Анастасия. — Да, живы, да, есть, что покушать и где спать, но такое не забывается. Это, наверное, страх. Этот страх рождает подозрительность, — вспоминает Деркач. — Первое время после возвращения я с заходом солнца бежала домой, задергивала шторы на окнах и сидела не высовываясь».

В конце апреля 2014 года 16-летней Анне Бочаровой пришлось бежать из родного Луганска под чужим именем. Сепаратисты из самопровозглашенной ЛНР пообещали награду за поимку ее отца — украинского военного Романа Бочарова. Обеспокоенный происходящим в Луганске, Бочаров вступил в ВСУ, и его фотографии появились в списке «карателей» на сайте «Трибунал», на котором сепаратисты начали публиковать личные данные украинских военных.

1 января 2016, во время патрулирования близ российской границы, Бочаров был тяжело ранен и умер в больнице. После его смерти товарищ подарил его вдове и детям, из-за войны оставшимся без своего жилья, квартиру в пригороде столицы — так Бочаровы оказались в Буче.

Анна быстро подружилась с новыми соседями по жилому комплексу. Соседи вместе сажали газон во дворе и каждый Новый год обязательно собирались на улице и поздравляли друг друга после боя курантов: «Дети носились, играли, кто-то даже готовил шашлыки».

Анна описывает приютившую их Бучу как красивый, тихий, зеленый и при этом очень современный город: «У нас было все: много торговых центров, кинотеатров, ресторанов и качественных супермаркетов, где продавали свежую выпечку. Даже свой Макдональдс, что поразительно для такого маленького городка. У бучан не было надобности вообще выезжать в Киев».

 

«В Буче много классных ресторанов, — рассказывает 28-летняя Лина Полищук, начинающий фотограф. Несмотря на то что до центра столицы всего 30 километров, в 2020 году Лина и ее жених Алексей (имя изменено) решили никуда не ехать и отпраздновать свою свадьбу в Буче. — А свадебную фотосессию устроили в Бучанском парке».

Лина и Алексей с первого класса учились в одной школе в Ирпене. В 10 классе они начали встречаться и, окончив магистратуру, переехали в Бучу, чтобы построить собственный дом.

Алексей работал на стекольном заводе в Гостомеле: до него от Бучи около трех километров. А Лина открыла точку проката платьев в фотостудии своей приятельницы. Полищуки завели собаку и купили машину, а год назад у них родился ребенок.

«Мы почти достроили свой дом, — вспоминает Лина. — Оставалось лишь переехать и жить свою прекрасную жизнь».

В 2014 году Александр Титов перевез семью — жену, сына и дочь — из Донецка в Гостомель, подальше от разгорающейся войны. С 2015 года Александр преподавал географию в Бучанском лицее №4 и работал арбитром в Украинской ассоциации футбола. Как шутит сам Александр, на поле он занимался тем, что бегал в желтой майке и мешал людям играть в футбол.

В доме, который хозяева нежно называют «Людочкой» в честь бывшей владелицы — «при ней в доме всегда было много гостей, на грядках росли помидоры и клубника», — Титовы завели домашних животных: белку Григория, кошку Шишу и большого мохнатого пса по кличке Белый. Последние полгода Александр строил на участке рядом с домом ювелирную мастерскую для жены. Мастерская была почти готова, оставалось лишь провести косметический ремонт и установить подоконники.

В 20–х числах февраля 2022 года Александр с коллегами спускал в подвал школы медикаменты и воду: готовили убежища на случай войны. Титов вспоминает, что никто из сотрудников школы не относился к этой подготовке всерьез: не верили, что кто-то будет бомбить Бучу.

Утром 24 февраля Александр Титов собирался отвезти детей в школу и детский сад, а затем поехать на работу, когда жена сказала ему, что «вроде как началась война». Александр поверил не сразу. Только увидев на улице украинского солдата, курящего у БТР, он поймал себя на мысли, что «что-то явно идет не так». На работу Титов в тот день так и не доехал: застрял в длинной пробке на выезде из города.

В пять утра Лина Полищук выгуливала собаку у своего дома в четырех километрах от гостомельского аэропорта. Телефон она оставила дома и о начале войны узнала, только вернувшись. Уже через несколько часов Полищук оказалась в подвале. «В 12:07, как сейчас помню, услышала звук вертолетов, истребителей, — вспоминает она. — Схватила ребенка и босиком побежала, а они принялись уничтожать аэропорт».

Гостомельский аэропорт Антонов (всего в трех с половиной километрах от Бучи) оказался под ударом одним из первых. Российские войска планировали использовать его как плацдарм для наступления на Киев. После авиаобстрела на посадочной площадке высадился российский десант. Бои за Антонов продолжались несколько суток. А 25 февраля российские военные впервые оказались в Буче.

Тем утром мимо дома Титовых по направлению к селу Стоянка проехала колонна бронированных автозаков с литерой V на бортах. Спустя двое суток Александр решил исследовать маршрут, по которому следовала российская техника, и обнаружил ее останки у подорванного ВСУ моста через реку Ирпень. «Четыре машины сгорели до основания — одни клочья, а пятая уцелела; я внутрь забрался: нашел сухпайки оккупантов, ящики с гранатами, комплект сменной формы с надписью СОБР, громадные защитные щиты. Такое ощущение, будто они со своими слезоточивыми гранатами ехали подавлять протесты мирных жителей, а не противостоять армейскому сопротивлению», — рассказывает Титов.

Первые дни после начала войны Татьяна Левдар пыталась жить как прежде — продолжала ходить на работу в ЖЭК, предварительно распустив весь персонал. Пыталась выгуливать собаку на улице — правда, пес не хотел идти на улицу: боялся громких звуков от взрывов. Но, когда снаряды начали прилетать в жилые дома, Татьяна стала осторожнее: перестала выходить на работу и стала выводить пса только во двор рядом с домом.

26 февраля ударили и по дому фотографа Лины Полищук. «Снаряд попал в один из домов, жившая там семья погибла. Мужчина из соседнего дома вышел посмотреть, что произошло, и его тоже разорвало уже следующим снарядом, — вспоминает Полищук. — Тогда стало по-настоящему страшно: мы поняли, что бьют по нашим частным домам. С тех пор я отказалась вообще выходить из подвала. Свекр выходил, готовил суп, а я даже по нужде не выходила, использовала ведро».

Тем же утром ударной волной пошатнуло и пятиэтажный дом Анны Бочаровой. Уже два дня они с женихом ночевали в подвале. «Был очень мощный толчок — женщина, стоявшая у входа в подвал, упала, и, когда мы кинулись ее поднимать, последовал еще один удар, в разы мощнее прежнего, — рассказывает Бочарова. — Новый удар выбил двери около входа в подвал, поднялось плотное облако пыли, и начало очень сильно вонять газом: видимо, прорвало газовую трубу. Мы принялись выбираться из подвала, потому что газ стремительно наполнял помещение, и перебегать в подвал соседнего дома. На улице мы увидели раненого мужчину с разорванным животом, наверное, он проходил мимо нашего дома, когда это все летело».

Узнав о начале войны, муж 28-летней преподавательницы английского из Киева Анастасии Деркач Руслан немедленно отправился в круглосуточный магазин, закупился конфетами, «Мивиной» (вермишель быстрого приготовления. — Прим. «Холода»), снял деньги с карты и отправился проведать мать, живущую в центре города. Сама Анастасия осталась пережидать обстрелы в Лесной Буче — с бабушкой, мамой и дочерью.

Деркач вспоминает, как до войны они с дочерью пили какао в их любимом кафе, а зимой проводили время в так называемом зимнем городке в центре Бучи, где ежегодно разбивали большой каток, ставили карусели для детей и новогоднюю елку. Теперь семья сидела в подвале вместе с соседями. Чтобы не пускать незнакомых людей, жители дома решили, что будут использовать кодовое слово — «паляниця» (разновидность украинского хлеба из пшеничной муки. Слово трудно правильно произнести русскоговорящим, поэтому украинцы часто его используют, чтобы отличить своих. — Прим. «Холода»).

Вечером 26 февраля соседка Анастасии вышла из подвала покурить. Но уже через несколько минут вбежала обратно и закрыла дверь на задвижку. Девушка рассказала соседям, что видела двух незнакомых мужчин. Вскоре в дверь подвала постучали.

Пароля пришедшие не знали, на вопрос, кто такие, отвечали «свои». «Когда мужчины попросили их назвать фамилию мэра города, неизвестные за дверью промычали что-то невнятное, — вспоминает Анастасия. — Наши ребята быстро сориентировались, сказали, что в подвале нет места, и те ушли. Я сразу написала в чат нашего микрорайона в вайбере о произошедшем, и в течение часа пришло несколько сообщений от моих знакомых: в подвалы их домов тоже пытались проникнуть. Думаю, это были российские десантники, переодетые в гражданское, наверное, хотели проникнуть в тыл таким образом, в Киев попасть. Мосты-то подорвали».

В первые дни сотни людей пытались покинуть город, несмотря на бои и обстрелы. Александр и Катерина Титовы вспоминают, что 28 февраля вместе с сотрудниками скорой помощи доставали людей из расстрелянных автомобилей на развилке между Ирпенем, Бучей и Гостомелем. «В одной из машин тела молодой пары: у парня — пулевое ранение в шею, у девушки прострелены живот и ноги. На вид ребятам не больше 25 лет было… были пристегнуты и не смогли вылезти», — рассказывает Титов и добавляет, что в тот день видел множество изрешеченных машин с телами пассажиров внутри.

В конце февраля в нескольких районах Бучи начало пропадать электричество. К началу марта почти весь город остался без воды, газа и света. «Как в мультике про планету Шелезяку: “Простите, у нас ничего нет”, — вспоминает Татьяна Левдар. — Как человеку современному, привыкшему к комфорту, заработавшему на этот комфорт, готовить себе пищу на костре на улице для меня было дико. Ходила по квартире и думала, как бы так укутаться в еще большее количество одеял. Жили в полнейшей темноте, потому что одним моим жильцам, которые зажгли вечером свечи, выстрелили в окно».

Квартира Ксении Зубчук в центре Бучи тоже осталась без света и тепла. С мужем и двумя детьми Ксения перебралась в недостроенный дом в частном секторе на окраине города. В самом доме были только голые стены с крышей, но рядом в гостевом домике — небольшая кухня с газовым баллоном и полностью готовая баня. Эта баня и спасла семью Ксении и их соседей от обморожений и голода, когда в поселке пропало электричество и газ. Зубчуки топили баню, грелись сами и грели в ней воду из колодца.

Свет и газ в доме Лины и Алексея Полищуков пропали еще 26 февраля, и паре пришлось придумывать, как согреть и накормить грудного ребенка. «Мы смастерили из брезента палатку для ребенка, чтобы ему было теплей. Соседи слили нам бензин из своих газонокосилок, у нас был генератор, и мы им питали “дуйчик” (тепловентилятор. — Прим. «Холода») первые дни, — вспоминает Лина. — Потом, когда бензин закончился, муж где-то нашел буржуйку, мы замазали ее глиной, чтобы не дымила, и так грелись. Она все равно задымила — мы чуть не задохнулись. В итоге выбросили ее и сидели в холоде. Несмотря на мороз, мне приходилось ребенка и мыть, и переодевать. В подвале все было в пыли: бутылочки со смесью стояли рядом со строительными инструментами».

Бои в городе не прекращались, и люди старались покидать подвалы только во время затишья с четырех до шести утра. «В этот промежуток мы поднимались на первый этаж и разогревали детскую смесь на электроплитке, — рассказывает Полищук. — Успел в туалет сходить — сходил, нет — значит, нет — бегом вниз».

32-летняя жительница Бучи Анна Зарицкая признается, что, как человек с инвалидностью, вряд ли бы справилась в оккупации без помощи соседей. «В город не пускали никакую помощь — продукты и лекарства не доезжали до нас. Мы остались просто отрезаны от всего и вообще не знали новостей, — вспоминает Зарицкая. — Было жутко. Соседи готовили еду на костре во дворе, мужчины рубили дрова, женщины варили суп. Питались раз в день и иногда получалось взять кипяток — выпить чай».

Утром 3 марта в Гостомель, где с первого дня войны продолжались ожесточенные бои, приехал отряд ВСУ. Готовясь к бою, украинские военные принялись рыть окопы на участке соседей Титовых. В течение следующих часов Александр помогал им сооружать укрепления — приносил мешки битого строительного кирпича.

«Когда начался бой, мы целые сутки пережидали его в маленьком подвале для консервации у нас дома. За первые дни войны мы привыкли засыпать под шум артиллерии, не спускаясь в подвал, но тут пришлось: было очень шумно, стреляли из тяжелой техники», — вспоминает Титов. На следующее утро, когда вокруг затихло, он выбрался из подвала и выглянул на улицу. На соседних грядках тлела спаленная техника, а на поле боя Титов насчитал 30 тел российских солдат.

«Я вышел во двор, увидел, что у нас забор изогнулся. Только успел поднять с земли полный рожок от автомата, как ко мне прибежал сосед со словами: “Саш, у меня там боец в сарае”», — рассказывает Александр.

Тогда Титов обратился к бойцам ВСУ, которые снимали с тел российских солдат нашивки и фотографировали фамилии. Вместе они пришли к соседскому сараю и обнаружили там россиянина. «Наши его обезоружили, связали ему руки, завязали глаза и отвели к стеклозаводу допрашивать. Я присутствовал при допросе, узнал, что это был ефрейтор по фамилии Пономарев — по-моему, танкист-наводчик. Прятался он оттого, что, как я понял, упал с танка и сломал себе несколько ребер».

Вскоре бойцам ВСУ поступила информация о новом наступлении на город, и пока Титовы час размышляли, уходить им из дома или оставаться, в гараж в 20 метрах от их дома прилетел снаряд. «Гараж в щепки разлетелся, и взрывной волной у нас повыносило окна. Через несколько минут был второй прилет — мы поняли, что никуда мы не идем, и снова засели в подвал, — рассказывает Александр. — Какое-то время мы сидели в обнимку с консервацией, просто молились, чтобы снаряд не попал к нам в дом, а когда тяжелая крышка пола над нами взлетела на полметра ввысь, мы поняли, что наш участок принял свой первый прилет».

Чтобы удостовериться, что дом не горит, Александр периодически поднимал крышку пола. В щель Титову не удавалось рассмотреть ничего, помимо клубов пыли и дыма. Как только выдалось несколько минут затишья, Титовы вылезли из подвала. Катерина и Александр скомандовали детям одеваться, а сами принялись засовывать в три рюкзака, первые попавшиеся под руку, вещи.

«Натягивая на себя одежду, дети не переставали затыкать уши, чтобы не оглохнуть. Входную дверь мне пришлось выбивать с ноги: она выгнулась наружу как консервная банка, — рассказывает Титов. — Мы выбежали во двор, заметили краем глаза, что мастерской моей жены не достает стены, а вокруг повсюду пепел летает, гарью воняет, темень и ни души. Я стал кричать нашим воякам: хотел, чтобы нам хотя бы сказали, куда бежать».

Не дождавшись ответа и увидев неподвижные тела в украинской форме в ближайшем окопе, Титовы по щепкам и осколкам побежали через дорогу к стеклозаводу, где могли остаться украинские военные. «Когда мы добежали до середины перекрестка, над нами что-то просвистело и поднялся столб огня. На тот момент мы уже не понимали, что происходит, — вдоль заборов добрались до леса и взяли курс на Бучу, где у нас кумовья».

Еще шесть километров Титовы бежали по лесу. «Наши дети держались бойцами, — говорит Александр. — Мы бежали — и они бежали, мы не боялись — не боялись и они. В пять часов вечера мы уже были в Буче, успели добраться до темна. Поняли, что там люди сидят без света и тепла уже несколько долгих дней».

5 марта Титовы провели у родственников в Буче: семья решала, что делать дальше. Александр признается, что думал вернуться домой в Гостомель. Тем более что там остались домашние животные, но тем вечером окончательно решил, что надо спасаться.

«Вечером к нам начали стучаться в дверь. Мы очень сильно испугались, потому что кромешная темень стоит, даже свечи не зажечь, и стучится в дверь кто–то с пугающей настойчивостью. Женщина кричит: “Откройте, пожалуйста, откройте, помогите!” Мы открыли дверь, чтобы узнать, что произошло, и эта женщина рассказала, что ее мужу Владимиру прострелили ноги, когда он ходил проведать родственников в соседний жилой комплекс, — вспоминает Александр. — Они с сестрой мужа несли его четыре часа на себе по направлению к дому. Эта женщина очень слезно молила нас помочь, и мы с кумом вышли за ней на улицу, хоть наши жены очень и просили этого не делать: комендантский час, темень — страшно. Мы поняли, что реально можем не вернуться».

Когда Александр и его кум нашли Владимира, 50-летний мужчина лежал на земле и кричал от боли. Оба бедра у него были прострелены. «Мы водрузили его на руки и понесли до его дома на Тарасовской улице. Оставили в подъезде: поднять его в квартиру на восьмой этаж было невозможно — это и тяжело, и лифт не работал, и негуманно, — он не переставая кричал от боли, — вспоминает Титов. — Мы просто положили ему пенопласт под спину, укрыли и оставили. Обезболивающего у меня не было, а диспетчер скорой помощи сказала, что помочь ничем не сможет, так как потеряла связь с машинами. Меня это ужасно бесило, если честно, потом несколько дней мучился, что толком не помог».

Оставленного в подъезде Владимира выходила Ирина Язова — врач-терапевт, проживающая во втором подъезде дома на Тарасовской улице. На протяжении четырех дней, что до них не могла доехать скорая, Язова обезбаливала пациента, промывала ему раны и делала перевязки. 9 марта Татьяна Левдар видела, как соседи вынесли Владимира во двор на плотном одеяле и погрузили в наконец прибывшую за ним машину скорой помощи.

Во время оккупации Ирина Язова также приняла роды у своей соседки в обесточенной квартире на первом этаже неотапливаемого дома. Хоть Ирина никогда ранее и не принимала роды, в семь утра родилась девочка Алиса. Пришедшей позже проведать роженицу Татьяне Левдар и мама, и дочка показались здоровыми.

6 марта после нервной ночи, проведенной в Буче, Титовы с кумовьями решили уходить из обесточенного города пешком через Ирпень. В жилом массиве Романовка, в двух километрах от Ирпеня, жителей оккупированных городов Киевской области ждали эвакуационные автобусы, готовые отвезти их в столицу. Чтобы добраться до них, нужно было перебраться через реку Ирпень, мост через которую был разрушен.

«В восемь утра мы уже были в дороге: шли из Бучи в Ирпень, потом долго брели вдоль ирпенских железнодорожных путей. И все это время из Бучи велся огонь по Ирпеню. Вокруг нас постоянно что-то взрывалось, очень страшно было осознавать, что в любой момент нас мог настичь взрыв или догнать пуля, — вспоминает Титов. — Нам подфартило — и до конца Ирпеня, до самого моста, нас подвез повстречавшийся нам человек на мини-автобусе».

У моста Титовы увидели кучу детских колясок и других вещей, которые было тяжело переправить через реку, и десятки расстрелянных и сожженных машин с телами внутри.

«На мосту образовалась огромная цепочка из людей — такой гудящий муравейник. Люди переходили реку по дощечкам, украинские военные на руках относили детей на противоположный берег, кричали на взрослых, чтобы те быстрее гуськом проходили, — рассказывает Александр. — Перебравшись на другой берег, у Свято-Георгиевского храма мы увидели тела людей. Их накрыли мешками, но было все равно видно».

Ранее в этот день у Свято-Георгиевского храма под обстрелом погибли женщина, мужчина и два ребенка.

Титовым оставалось пробежать последние 100 метров до автобусов, когда в дом у дороги прилетел снаряд. «Мы упали на землю за пару секунд до того, как над нами прогремел сумасшедший взрыв. Но останавливаться было нельзя: нашу группу из 20 человек ждал автобус. Я схватил за руку незнакомую мне, задыхающуюся бабушку и двинулся вперед, перелезая через поваленные деревья, — рассказывает Александр. Фотографию, на которой он помогает незнакомой женщине добежать до автобуса, публиковала Русская служба Би-би-си. — И вот наконец мы запрыгиваем в автобус, и он нас довозит буквально минут за пять до Киева. Мы выходим — и просто стоим с Катей в обнимку рыдаем. Светофоры горят, ё-моё, свет включен, люди ходят по улицам и работают магазины — попали в другой мир».

9 марта в Буче открылся первый «зеленый коридор». До этого выбраться из оккупированного города можно было только через разрушенный мост в Ирпене и по железной дороге, которая тоже вскоре была разрушена.

Тем утром российский танк вплотную подъехал к дому 31–летней Ольги Лазоренко в Лесной Буче. Когда муж Ольги вышел на улицу проверить обстановку, к нему подбежали двое российских военных. Они приказали Виталию (имя изменено) рассказать им об украинских военных в городе, угрожая выстрелить ему в ноги за неповиновение. Вскоре Лазоренко отпустили: никакой информации у него не было, все начало марта мужчина провел в подвале вместе с семьей. На прощание российские военные посоветовали Виталию «валить на хуй отсюда».

Через 15 минут семья Лазоренко вышла на улицу в полном составе. Они специально шли пешком, чтобы солдаты могли издалека увидеть, что с ними трое детей. Виталий держал руки высоко над головой. Миновав блокпост, Лазоренко вышли на Яблонскую улицу, которую сейчас называют «дорогой смерти»: тела многих убитых мирных жителей были найдены именно на этой улице.

Лазоренко не осмелились идти к бучанскому городскому совету, где ожидались автобусы, а пошли в противоположную сторону по направлению к Ирпеню, откуда тоже проводилась эвакуация. «Было страшно, — вспоминает Ольга. — Я очень просила дочку не смотреть по сторонам: повсюду были трупы людей, которыми уже тогда Яблонская была переполнена. В определенные моменты, когда я стискивала ее руку, она зажмуривала плотнее глаза, а так — всю дорогу смотрела в пол».

Выехать по «зеленым коридорам» решила и семья Деркач. Вместе с бабушкой, матерью и дочерью Анастасия пошла к городскому совету на улице Энергетиков. «Мы шли в группе из нескольких человек, предварительно запасшись кусками белой ткани, чтобы показать солдатам, что у нас нет оружия и что мы идем на эвакуацию. Шли через вокзал, а точнее, бежали со страха. Неожиданно для самих себя наткнулись на первый блокпост на Вокзальной улице. Российские военные наставили на нас ружья, но опустили их, когда мы принялись махать белыми платками, — рассказывает Анастасия Деркач. — А на втором блокпосте нам приказали поднять вверх руки. Эта картинка у меня до сих пор стоит перед глазами: как я на своей земле шла с поднятыми руками, пока моя дочь спрашивала меня, не будет ли дядя в нас стрелять».

Спешащих на эвакуацию людей догоняли звуки стрельбы. Когда группа миновала блокпосты и стала подниматься вверх по Вокзальной улице, под ногами валялись гильзы, а на улице Энергетиков лежало несколько трупов гражданских, рассказывает Деркач: «Я боялась всматриваться — просто бежала, закрывая руками дочке глаза».

Спустя час Деркач с семьей прибыли на улицу перед городским советом, где уже толпились уставшие люди с детьми и домашними животными в самодельных переносках. Голодные, навьюченные вещами, бучане стояли на холоде несколько часов, боясь отойти куда-либо, чтобы не пропустить автобусы. Рядом выстроилась колонна автомобилей. На лобовые стекла машин были приклеены белые листы с надписями «люди», «дети», на зеркалах заднего вида кто-то повязал белые полотенца. Ожидавшая эвакуации жительница Бучи с инвалидностью Анна Зарицкая, вспоминала, что до этого момента никогда не представляла, что белый цвет может ассоциироваться с чем-то настолько жутким и пугающим.

Своей очереди на эвакуацию дочь погибшего украинского военного Анна Бочарова ожидала в машине, так как не была уверена, что ее молодого человека — мужчину призывного возраста — пустят в автобус. Мать и младшие сестры Анны добирались до городского совета своим путем и собирались выбираться на общественном транспорте. Выйдя из автомобиля, чтобы в толпе у горсовета встретить своих родственниц, Бочарова заметила, что на нее едет танк с сидящими сверху российскими солдатами. Бочарова спряталась за ближайшую машину. Спустившийся с танка солдат обратился к девушке, сидевшей за рулем этого автомобиля: «Как проехать до больницы?».

Анастасия Деркач тоже видела, как российский танк проехал к больнице. Она также видела большую военную машину, в которой она разглядела несколько пар неестественно высоко лежащих ног, обутых в грубые ботинки. Анастасия предполагает, что эта машина могла быть загружена телами погибших военных.

Некоторые бучане шли на контакт с военными. Бочарова слышала разговор пожилой украинки с солдатами. На вопрос женщины, «что вы здесь делаете», молодые солдаты ответили: «Видите ли, на Россию никто никогда не нападал, поэтому мы хотим, чтобы и на вас никто никогда не напал». Мужчина за спиной Анастасии Деркач, вопреки ее просьбам не подвергать опасности стоявших перед ним детей, начал выкрикивать оскорбления в сторону солдат. Его проигнорировали, но другого мужчину, снимавшего происходящее на телефон, военные взяли под руки и унесли подальше от людей.

В 16:00 из здания городского совета, где в мирное время располагалась администрация города, вышел человек и сообщил собравшимся, что автобусы не пустили и эвакуация отменяется. Поняв, что до наступления темноты они до дома дойти не успеют, Анастасия договорилась с жившим неподалеку приятелем, что они переночуют у него. В это время колонна машин с белыми простынями на свой страх и риск двинулась вперед, не дожидаясь автобусов.

«Ночь была беспокойная: все время стреляли, что–то горело, обстрелы шли постоянно, — вспоминает Деркач. — В 10:30 мы уже стояли у горсовета и снова ждали информацию об автобусах. Многие люди искали женщин с маленькими детьми, чтобы посадить их к себе в машину. Искали именно младенцев: почему-то думали, что солдаты, увидев их, не станут стрелять. Краем уха я услышала, как кто-то отказал [предоставить места в своем автомобиле] женщине с мальчиком 12 лет, — сказал, что мальчик слишком взрослый и влезут только женщина с маленьким ребенком».

Ближе к обеду Деркач решили, что автобусы снова, скорее всего, не приедут. «Машин было очень много, каждую досматривают, а дорога одна. Нам надо было выехать хотя бы до часу дня, чтобы успеть проехать русские блокпосты до темна. И тут у моей мамы началась паника: она начала бегать, искать нам свободные места, — рассказывает Анастасия. — Каким-то чудом она встретила нашего соседа, уговорила его взять нас к себе. Бабушке пришлось ехать в другой машине: все вместе мы никак не помещались».

Оставшиеся 10 марта на улице Энергетиков бучане рассказывают, что автобусы в тот день приехали после обеда. На блокпостах российские военные тщательно досматривали автомобили, некоторых мужчин выводили из транспорта. Ольга Лазоренко, которая эвакуировалась через Ирпень, стала свидетелем того, как ее мужа вместе с другими мужчинами вытащили из автобуса и заставили раздеться по пояс — на их телах искали националистические наколки. Лина Полищук вспоминает, что во время досмотров на каждом из блокпостов они с мужем находились на мушке у военных.

Эвакуация из Бучи происходила по объездному маршруту, так как мосты, соединяющие город с Киевом, были взорваны. Машины и автобусы ехали по Варшавской трассе вдоль Ворзеля, Михайловки-Рубежовки и Забучья, огибая Ирпень с западной стороны. Миновав Дмитровку и Капитановку, автомобили и автобусы съехали на Житомирскую трассу и проследовали до Киева через Белогородку. На дорогу, которая в мирное время занимала 25 минут, ушло три часа.

На развилке между Ворзелем и Бучей Ксения Зубчук, которая эвакуировалась на машине 9 марта, заметила два сгоревших автомобиля. На переднем сидении одного из них она увидела части человеческого тела. У блокпоста на повороте к селу Михайловка–Рубежовка Ксения насчитала около 10 опаленных машин.

«По дороге я видела расстрелянные машины и технику с буквой Z, взорванные дома. <…> Очень много машин стояло перевернутых — обычных гражданских машин», — вспоминает Анна Бочарова.

Лина Полищук, которая уехала из Бучи на машине, тоже рассказывает о «бессчетном количестве» расстрелянных автомобилей на обочине Житомирской трассы. «Видимо, по ним из танков стреляли, потому что внутри остались обугленные тела людей, которые замерли в том положении, в каком были еще живыми. Некоторые трупы повываливались на дорогу из автомобилей. Многие тела были детскими. Мы не могли зажмуриться, отвернуться, не смотреть: нам нужно было аккуратно ехать вперед, чтобы, не дай бог, на них не наехать», — рассказывает Полищук и признается, что раньше при виде подобного ее бы точно стошнило и она разрыдалась.

12 марта в доме на Тарасовской улице из 213 квартир только в пяти еще оставались жильцы. Татьяна Левдар покидала ЖК в числе последних. «Мне это решение далось нелегко, — признается Левдар. — Не хотелось бросать остающихся жильцов. Оставался глубоко пожилой мужчина, его жена на инвалидной коляске и пятеро котов. Осталась прекрасная семья врачей. Но решительности мне придал муж: он почему–то был убежден, что вскоре в городе начнутся бесчинства. Он тогда сказал врезавшуюся мне в память вещь: “Безоружные люди не должны быть там, где стреляют”».

Позже Татьяна узнала, что жителя четвертого подъезда ее дома Руслана Нечипоренко застрелили 17 марта на глазах у его 14-летнего сына, когда они вместе выезжали на велосипедах за гуманитарной помощью. «Мне потом его вдова Алла рассказывала, что им понадобились медикаменты — муж вызвался их добыть у волонтеров, с ним поехал и сын Юра. В итоге Руслана убили, в Юру тоже стреляли, но только ранили в руку».

Оставшиеся жильцы видели, как Алла Нечипоренко с матерью ходила к российским военным договариваться о вывозе тела мужа. «Тело она забрала и похоронила Руслана во дворе, — рассказывает Левдар. — Так у нас хоронили людей: во дворе, в братских могилах — ни на кладбище не отвезешь, ни закажешь службу по человеку. Ничего! Это еще если повезло тело забрать из-под пуль».

В самом конце февраля село Блиставица, чуть западнее Гостомеля, оказалась под контролем российских войск. Прожив две недели в оккупации, 12 марта по направлению к Буче из Блиставницы выехала семья 20-летнего фотографа Максима Костенко (имя и фамилия изменены по просьбе героя)

Костенко жили на краю села, прямо у леса где продолжались бои. Максим рассказывает, что окна беспрерывно тряслись от взрывов, а домой дважды наведывались с проверкой российские солдаты. Вещи их не интересовали, а искали они исключительно «нациков».

Семья решила уехать, но их остановили на одном из блокпостов. «Нас начали обыскивать, — вспоминает Максим. — Сломали два ноутбука, все телефоны, кроме моего: его сестра сумела спрятать в капюшоне. Мать и сестру с ее маленьким сыном пропустили, а нас с отцом и мужем сестры задержали вместе с другими мужчинами».

Задержанных заселили в квартиру возле блокпоста, на восемь человек дали один паек из консервов. «Слава богу, никто нас не бил, хоть их командир и обращался с нами грубо, — рассказывает Костенко. — Ночью к нам завели служившего в ВСУ во время АТО мужчину, избили его на наших глазах и потом увезли с собой, пообещав отпустить нас, как вернутся. Дальнейшая судьба этого мужчины мне неизвестна, его сильно били по ногам и обзывали мразью. Кричали про убиенных им детей Донбасса».

К утру солдаты не вернулись, и вместе с отцом и мужем сестры Максим бежал в сторону центра Бучи. Через три дня волонтерам удалось вывезти их в Киев на автобусе, который привозил в город гуманитарную помощь.

До войны 41-летний Юрий (герой попросил не называть его фамилию) занимался реабилитацией зависимых людей при поддержке протестантской церкви в Бородянке — поселке в 25 километрах северо-западнее Бучи. После 24 февраля Юрий был одним из тех, кто не стал эвакуироваться и остался в городе, чтобы помогать соседям выживать во время оккупации.

«В Боге я шестой год, до этого 20 лет был алкоголиком», — рассказывает Юрий. Пережив острый эпизод запоя длиной 11 суток во время своего развода и оказавшись «по ту сторону жизни», Юрий пришел в протестантскую церковь, поборол свою зависимость и решил помогать людям со схожими проблемами.

В последних числах февраля вместе со своими подопечными Юрий организовал полевую кухню во дворе дома у Бучанской гимназии. Его помощники брали тачки и искали продукты по району, найденное складывали в общак. А Юрий доставлял продукты, воду и лекарства жителям, которые боялись покидать квартиры и подвалы.

«80-летние бабушки и дедушки боялись, некоторые и передвигаться могли только с помощью табуретов. Их только голод и вынуждал к нам выходить. Мы им наливали кипяток, чай, кофе, суп — когда было из чего варить, — вспоминает Юрий. — Многие бабушки были совсем неподвижными — мы им приносили пропитание и по возможности памперсы для взрослых на дом».

Юрий рассказывает, что в оккупации люди ели замоченную в холодной воде крупу и кошачьи консервы, а иногда и продукты с помойки: «Нам надо было выживать, и принципы свои пришлось подвинуть».

Изучая район в поисках продуктов, Юрий видел, как под обстрелами люди, закутанные в белые тряпки, вывозили в тачках тела людей. «Тела были накрыты тем, что было однажды наволочками, и из-под этих тряпок торчали ноги в обычных кроссовках, джинсах. «Это не были военные в специализированных сапогах — обычные мирные люди, чьи тела такие же обычные жители города повстречали на дороге и из сострадания к ближнему, из уважения к усопшим, пытались вывозить, как-то хоронить, — рассказывает он. — Ребята, как я понял, просто опасались, что тела по запчастям начнут разбирать дикие животные, пытались цивильно обустроить захоронения».

Татьяна Левдар лично знакома с людьми, которые занимались сбором тел с улиц города: «В мирное время [они] в нашем городе занимали руководящие посты, а во время войны — переодевались в белые халаты, мастерили крупные этикетки со словами “Груз 200”, клеили их на машины и собирали под пулями трупы в черные мешки. Я недоумевала, как они спали после этого, ведь я, хоть и видела трупы людей на наших улицах, не переворачивала их, не смотрела в мертвые глаза, не трогала мертвого тела руками».

В конце февраля один из подопечных Юрия вступил в отряд территориальной обороны, а 12 марта Юрий помог пристроить в медицинскую эвакуационную колонну своего неходячего товарища. Вдвоем с оставшимся напарником Юрий принял решение не покидать город: «Внутренняя была уверенность, что не надо выезжать: я видел, что остаются самые уязвимые люди, и появилась потребность им помогать».

В первые дни, когда кухня у гимназии только заработала, во двор приходило много людей. Но вскоре неподалеку закрепились российские военные — обстрелы усилились и на улицах стало безлюдно. «Большинство уехало в эвакуацию, оставшиеся перестали выходить из подвалов. Потухшие люди были, абсолютно, — вспоминает Юрий. — Я понимал, что война скоро не закончится, и мне было важно не допустить, чтобы эти люди — пожилые, больные — ушли в себя, поддались этому ступору и шоковому состоянию. Превратились в растения. Нужно было их занять, отвлечь, дать понять, что они не умрут с голода, подбодрить, заразить стойкостью духа».

Юрий с товарищем продолжал добывать продукты и воду и разносить их по квартирам и подвалам. Однажды, придя к жилому комплексу «Гранд Бурже» на западе Бучи, где они обычно набирали воду, он поразился состоянием домов: «Ни одного целого стекла, здания черные, обгоревшие». Проживающие там молодые люди объяснили Юрию, что российские военные накануне «накрыли» жилой комплекс, объясняя это тем, что оттуда был совершен звонок в ВСУ. Осколками был убит друг его собеседников. Вынести тело из-под завалов им запретили российские военные.

После 12 марта в многоэтажном доме Юрия практически не осталось жильцов: все эвакуировались. В середине марта, находясь в квартире, он и его подопечный услышали грохот, но решили, что, должно быть, прохожий тащит мебель на дрова — по словам Юрия, такая картина в конце марта была для Бучи привычной. Люди готовили пищу на огне и ломали на дрова свою и чужую мебель. Однако вскоре Юрий услышал хлопок в подъезде. Этот звук повторялся и становился все громче. Юрий догадался, что это российские военные вскрывают квартиры с помощью взрывных устройств.

«В тот момент я почувствовал себя грызуном, которого пришли топить, — рассказывает Юрий. — Я понимал, что происходит зачистка дома с первого этажа по последний, а значит, рано или поздно найдут и нас. Мы решили, что тогда нас пристрелят на месте от неожиданности: подумают, что мы в засаде сидели, — и, чтобы так не произошло, сами спустились вниз с поднятыми вверх руками».

Россияне устроили допрос: приказали снять одежду, проверили, нет ли лагерных или армейских татуировок, — встретить двух крепких спортивных мужчин в городе после эвакуации для них было неожиданностью. Верить в то, что Юрий и его напарник — церковные служители, они отказались. «Должно быть, они подумали, что мы военные, поэтому наставили на нас автоматы и спустили на первый этаж. Там нас снова допросили, приперев к стене, и уже под более серьезным конвоем вывели на улицу и отвели к детскому саду».

У стены детского сада Юрия и его напарника поставили на колени, приказали заложить руки за головы и уложили лицом в асфальт. Юрий почувствовал, как к его голове приставили автомат. Военные снова начали расспрашивать, как он и его напарник здесь оказались. Юрий вспоминает, что голосов было несколько: «Многие говорили с кавказским акцентом, и еще был акцент, мягкий такой, бурятский, что ли».

Задержанных не били. Ненадолго подняв голову, Юрий увидел, что к стене подвели еще пятерых человек. На их головы были надеты черные пакеты, а руки за их спиной были замотаны скотчем. Лица российских военных скрывали маски. Солдаты периодически сменялись, не сводя с пленных дул автоматов. Оглядывался Юрий недолго, вскоре его снова заставили прижать голову к земле.

Вскоре группу задержанных разъединили: людей с пакетами на головах отвели в один двор, а Юрия и его товарища под дулами автоматов проводили в другой. Здесь у мангала, оставленного кем-то из жителей, Юрия и его подопечного удерживали с полудня до позднего вечера.

Пробыв в плену несколько часов, Юрий поинтересовался у одного из солдат об их с напарником дальнейшей участи. По воспоминаниям Юрия, в ответ тот лишь усмехнулся и ответил: «Будете здесь». «Я не боялся, — рассказывает Юрий. — Я в жизни столько свидетельств Божьей руки видел, настолько ярких, что понимал: если чему-то суждено произойти — это произойдет неминуемо. Но если этому случиться не суждено, то и не случится. И внутри я был абсолютно спокоен. Не хотелось быть тем человеком, который даже умереть достойно не может. Я не хотел быть поджавшей хвост от страха собакой — хотел умереть как человек на своей земле. Не оставлять след трусливого шакала перед людьми, которые считают нас фашистами, бандеровцами».

Тогда между Юрием и солдатом, который держал его на прицеле, завязался разговор:

«Я ему спокойно, без всяких экзальтаций сказал: “Вы же знаете, да, что вы — страна-агрессор [за то], что вы к нам вторглись?”

— Вот почему вы так говорите, почему называете нас врагами? — спросил солдат.

— Слово “враг” не звучало, — возразил я, — а агрессор вы потому, что я стою под дулом вашего автомата у себя дома, а не наоборот. Вы находитесь там, где вас не должно быть, вы пришли и говорите мне, что мне делать, а не я вам. В конце концов, вы меня уложили лицом в асфальт. Поэтому вы — страна-агрессор».

«Это было сказано не агрессивно, без злости — я просто констатировал факт. Я хотел ему донести, что он сейчас совершает ошибку.

— Но это же вы ставите ракеты, — начал было он, но я его остановил на полуслове.

— Давай не обманываться: ни я, ни ты не находимся тут из–за ракет. Я у себя дома, а твоя цель пребывания здесь тебе самому не понятна. Вот что конкретно я тебе, как жителю России, сделал плохого, что ты пришел ко мне и тычешь мне автоматом в лицо?

Он не нашел, что ответить».

Юрий вспоминает, что спокойно отнесся к мысли, что это могут быть его последние слова. Просто почувствовал необходимость выговориться: «Выпустить это слово. Я понимал, что если через меня говорит что-то высокое, то это слово попадет в сердце и не станет мне угрозой. Я понимал, что место и время подходящие, что, раз человек задает вопросы, делится своим, значит, что-то его на это толкает, побуждает узнать больше. Если бы он был сухим, он бы молча стоял, держал нас под прицелом. А раз пошел разговор — значит, пошло сердце. Значит, он чем-то живет. Я понимал, что это не будет человек, который заберет жизнь мою».

Поздно вечером к удерживающим пленных подошел командир. Вскоре военные сообщили Юрию и его напарнику, что им позволено уйти.

Один длинный день

31 марта Юрий с подопечным исследовали окрестности уничтоженного торгового комплекса «Эпицентр» в поисках продуктов. Услышав рев двигателей, они нырнули в подземный паркинг и оставались там, пока не утих грохот проезжающей мимо военной техники. Вечером в городе впервые с 24 февраля было тихо: «Тишина была давящей, гнетущей, — вспоминает Юрий. — Когда живешь больше месяца под постоянный грохот, под звуки боев и обстрелов, тишина не может не удивлять».

Следующим утром, когда Юрий с напарником вышли на улицу, мимо них проехала машина с украинским флагом. «Водитель нам крикнул: “Ребята, Слава Украине!” — а мы не поверили. 1 апреля все же было, посчитали что это чья-то злая шутка, — рассказывает Юрий. — Потом уже поехали машины — и не куда-нибудь, а прям к нам во двор. Привезли генераторы, подъехали военные, полиция, гражданские. Нам сообщили, что в этом месте будут предоставлять медицинскую помощь и распределять гуманитарную».

***

Криминалисты работали в освобожденной Буче четыре месяца: почти до конца лета они расследовали совершенные российскими военными преступления против мирного населения. 8 августа городские власти объявили, что подсчитали число погибших — насколько это было возможно.

Всего в Буче было найдено больше 450 тел, на 419 из которых были обнаружены следы насильственной смерти. По словам заместителя мэра Бучи Михайлины Скорик-Шкаровской, личность более 50 жертв не удалось идентифицировать. 2 сентября эти тела похоронили на бучанском кладбище вместе с телами тех, кого не забрали родственники.

Анна Бочарова вспоминает, что поначалу боялась возвращаться в Бучу: она не знала, что будет чувствовать, оказавшись в разрушенном доме. «Мне было жутко наблюдать трупы на хорошо знакомых мне улицах даже на фотографиях, и я не знала, как отреагирую, увидев это воочию», — объясняет она. Бочаровой удалось перебороть страх, и 20 апреля они с женихом впервые приехали домой. Анна признается, что в дороге ее душила обида. Без слез смотреть на разрушенные дома, взорванные заправки, разбомбленные дороги и мосты не получалось.

«Когда мы подъехали к нашему ЖК, я будто заново пережила прилет снаряда в наш дом», — рассказывает Бочарова. Проверив входную дверь (не установлено ли взрывное устройство), Анна и ее парень зашли в свою квартиру на пятом этаже. «Внутри было холодно и неуютно, но я очень радовалась своим вещам, тому, что они меня дождались, — вспоминает Анна. — Я улыбалась каждому уголку, сохранности своих мягких игрушек, как глупо бы это ни звучало».

Татьяна Левдар признается, что, если бы ей не приходилось собственноручно восстанавливать вверенный ей ЖК, она бы наверняка впала в депрессию. «Все говорят, что я сильная, но они просто не знают, сколько часов я прорыдала, разглядывая первые фотографии своего дома в апреле, — рассказывает она. — Я этот дом до этой кондиции доводила 12 лет: мы сами ставили заборы, сажали газоны и проводили автополив.

Два года назад я сделала ремонт, потратила не одну сотню тысяч гривен, все пять подъездов у меня были отремонтированы. В каждом подъезде стояли почтоматы — моим жильцам не приходилось ходить в почтовое отделение. Жилец мог спуститься в халате и домашних тапочках, по приложению открыть эту ячейку и забрать свою посылку. Я очень гордилась разработкой этой системы, всегда стремилась сделать жизнь его обитателей лучше, комфортнее. А эти русские солдаты пришли и вырвали почтоматы из стен, превратили подъезды в хлева, содрали с мясом двери, расстреляли камеры видеонаблюдения, раздавили танками шлагбаумы! 12 лет я этим занималась — и это все умножили на ноль!»

Чат жильцов дома Татьяны Левдар на Тарасовской улице переполнен свидетельствами последствий мародерств. Вернувшиеся домой бучане обнаружили пропажи телевизоров, лампочек, пылесосов, межкомнатных дверей и даже унитазов. Люди тщательно фиксировали убытки и делились с соседями фотографиями и видео из ограбленных квартир. Некоторых жильцов ожидала встреча с грудами грязной посуды, пропахшими куревом матрасами и человеческими экскрементами.

Помимо телефона и ноутбука, из квартиры Юрия после ее осмотра российскими солдатами пропали также бритвенный станок, носки, дезодорант и нераспакованная пачка стелек для обуви. Анастасия Деркач по возвращению не досчиталась своей одежды, ювелирных изделий и детской кроватки дочери. Но больше всего Анастасию расстроил вид разбитой и опустошенной дочкиной копилки. Деркач долго недоумевала, кому могли понадобиться хранившиеся там 200 гривен.

В Бучу семья Деркач вернулась в июне. «Когда я впервые въехала в город, меня такой шок охватил! — вспоминает Анастасия. — Едешь и понимаешь: вот тут дом стоял на месте этой обожженной груды не пойми чего, там были квартиры, там жили люди. И здесь, и там, и тут. <…> Когда я это увидела, я вновь ощутила то, что чувствовала 24 февраля. Я вообще ловлю себя на мысли, что живу одним днем, одним длинным днем, который все никак не закончится».

Во время оккупации погибла 15–летняя ученица Александра Титова — Катя Шишкина. Автомобиль, в котором находилась девочка, расстреляли на въезде в Бородянку, ее родители выжили, а Катя была смертельно ранена. Александр полгода был ее классным руководителем — знал, что ее семья, подобно ему, бежала из Донецка. «Она была очень жизнерадостной и по-настоящему честной. А еще она помогала своей подруге готовиться к конкурсу “Мисс школа”: ставила танец и требовала четких движений. Мы, шутя, называли ее продюсером», — вспоминает Александр Титов.

Титовы вернулись домой в конце мая и сразу принялись за ремонт «Людочки»: залатали крышу, вернули на место окна и двери, а к осени привели в первозданный вид мастерскую Катерины, которой на момент их возвращения домой не доставало крыши и одной из стен. Титовы также отыскали пса Белого. Он здоров, разве что стал еще больше бояться грозы. Кошку Шишу Титовы не нашли и взяли новую — бездомную, которая охотно пошла на руки к их дочке.

Дети Александра учатся удаленно: их школу в Гостомеле пока еще не восстановили. В бучанском лицее №4, где преподает Александр, занятия тоже ведутся дистанционно. Как объясняет Александр, принимать учеников в классах в Киевской области позволено лишь образовательным центрам, рядом с которыми есть бомбоубежища. Но во многих школах Бучи уроки уже очные.

После начала войны Юрий позвонил своей бывшей жене, с которой не общался долгие годы, и предложил ей выйти за него замуж. Она приняла его предложение. Из-за войны она тоже пришла к вере, и бывшие супруги простили друг другу прошлые обиды.

Семья девочки, родившейся в обесточенной квартире дома на Тарасовской улице во время оккупации, тоже вернулась в Бучу. Татьяна Левдар часто встречает девочку во дворе. Восьмимесячная Алиса сидит в коляске и широко улыбается прохожим.

Источник: «Холод»

Tweet