Смертельная борьба за мир. За что убили самого уважаемого человека на Северном Кавказе

Убийство шейха Саида-афанди стало шоком для Дагестана и всего региона. По отношению к нему слова «духовный лидер», «учитель» произносились не формально, а от души и честно. Он обладал огромной духовной властью, а значит, и политическим влиянием в республике, и именно он начал процесс примирения мусульман разных течений на Кавказе. Что теперь будет?

Об этом корреспондент журнала «Русский Репортер» говорила и со скорбящими учениками шейха Саида, и с его врагами.

По рассказам, Аминат (Алла) Сапрыкина по прозвищу Тортик, пришла к старому шейху Саиду-афанди под видом паломницы. В Чиркей она приехала на такси. Всю дорогу от Кизилюрта за ними ехала неизвестная машина. У дома Саида-афанди девушка вышла, но велела ее подождать. Постучавшись, она сказала, что хочет попросить «вирт» — стать ученицей шейха. Ей сказали, что шейх занят, и попросили прийти попозже. Аминат вернулась в такси и стала ждать.

Таксист хотел скоротать время за разговором, но на вопросы девушка не отвечала, была напряженной и задумчивой. Наконец пассажирка вышла из машины и пошла в дом. Домашним шейха она пожаловалась на плохое самочувствие из-за беременности и попросила принять ее как можно скорее. Ей поверили — до того как стать Аминат, Алла Сапрыкина была актрисой в Русском театре Махачкалы. Войдя, девушка села напротив Саида-афанди и сказала, что она русская и хочет принять ислам. «Что ж, очень хорошо», — ответил старик и послал за переводчиком, чтобы продолжать разговор. В этот момент она взорвалась.

Темные времена для дагестанских суфиев. Тысячи людей чувствуют себя потерянными. Фото:  Оксана Юшко

Хрустит гравий. Машины, стоящие с включенными фарами, притиснуты друг другу на несколько километров вперед. Между ними пробираются мужчины в тюбетейках и широких рубахах. Фары выхватывают из темноты их лица. Мобильной связи нет. По обочинам столики с кружками, наполненными водой. Мюриды идут, раскачиваясь. Кажется, если остановятся, то упадут. Кажется, им не будет конца. Они медленно движутся со стороны Буйнакска и Кизилюрта к селу Чиркей. А Чиркей уже вместил сотню тысяч мюридов. Недавно прошел дождь. Он прибил рыжую пыль. Со стороны села потянуло навозом. Те, кто приехал сразу после известия о гибели шейха, не могут выехать — сотни машин заперли дорогу назад. Люди бросают свои машины за десятки километров и идут в село пешком.

На каждом шагу мы останавливаемся, пропуская мюридов, чтобы не дотронуться до них нечаянно и не нарушить их омовение перед молитвой. Обходя нас, они напрягаются.

Через три километра дорога сворачивает вправо и падает в рыжий овраг, за которым начинаются могильные камни. Луна перемещается за наши спины. У свежей могилы под двумя тускло-желтыми фонарями на высоких покосившихся древках — несколько сотен мужчин, одетых в белое. За их спинами высокий костер. Они стоят с опущенными головами. Молчат. В мечети, расположенной поодаль, горят все окна. Мы спускаемся ниже. Мюриды сторонятся.

— Отойдемте, — просит нас один, молодой с остекленевшим взглядом. Он уводит нас за мечеть, туда, где кладбище кончается и начинается темнота.

— Мы дальше не пойдем, — останавливаемся мы. — Там страшно.

— А приехать сюда вам было не страшно? — спрашивает он.

— Не бойтесь, мы не взорвемся, — говорю я. Он отводит нас подальше, чтобы в случае взрыва наших сумок пострадал он один.

— А сумки? — сглатывает он. — Я хочу вас проверить…

Открываем сумки. Не сходя с места, он тянет шею, заглядывая в них.

— Как не бояться, беда же от женщины пришла…

— Что вы чувствуете? — спрашиваю его.

— Чувств не осталось, — говорит он, захлебываясь ночным воздухом. — Не знаю, как вам объяснить это. Я не могу… Чувства что? Учитель ушел…

Подходят еще мюриды, окружают нас. Они слегка раскачиваются, словно земля у них под ногами подвижна.

— Это пробы, — говорит один из подошедших, мюрид с большими бараньими глазами. — Они испытывают нас — убили нашего учителя.

— Вы ответите им агрессией?

— Ни в какую! Этому нас не учили.

— А чему вас учили?

— Терпению. То, чего сейчас все от нас ждут, мы делать не будем. Сейчас они убивают и гуляют на свободе. Придет время, когда большие люди скажут нам, что и как надо делать, и тогда мы ответим.

— Кто объединит вас теперь?

— До Саида-афанди были учителя и после него будут. Так будет до самого конца света.

— Что поможет вам пережить горе?

— Мы будем делать сабру и слушать старших.

— А что говорят старшие?

— Они говорят делать сабру.

— Если бы вы знали, кто прислал смертницу, что бы вы с этим человеком сделали?

— Даже если б этот человек стоял перед нами, мы бы ничего не могли ему сделать. Сейчас мы только надеемся, что время придет, и мы им ответим. После шейха остались его проповеди, его книги. Мы будем их читать. А теперь уходите: женщинам запрещено тут находиться.

Мы встаем у края оврага, за которым начинаются могилы. Вокруг сотни людей, но абсолютная тишина. В республике говорят, что шейх Саид-афанди был той осью, вокруг которой равномерно вращалась управляемая сила, составленная из трехсот — четырехсот тысяч его учеников.

Магомед — похожий на отличника молодой человек с тонкими чертами лица и интеллигентными глазами.

— Он каждый день принимал у себя по триста — четыреста мюридов, — говорит Магомед. — Он говорил, что нам нужен мир, и только в составе России.

— Зачем вы в первый раз пришли к нему?

— Я хотел встать на духовный путь. Само посещение выглядит так. У него во дворе собираются люди. Его приближенные объясняют им, что это за человек и с каким вопросом можно к нему обратиться.

— То есть с любым вопросом нельзя?

— Триста человек в день, и каждый со своим вопросом — это тяжело. Шейх — человек в возрасте, не всегда у него хорошее самочувствие. И лучше приходить с религиозным вопросом.

— А вы с каким пришли?

— Мы приехали туда с другом. Ему сильно нравилась одна девушка, но родители не выдавали за него. Они совершили истихар (религиозный обряд, испрашивающий благословения. — «РР»). Он показал, что брак не будет хорошим. Мой друг не понимал, почему так. Он любит ее, она любит его. Он приехал спросить у шейха, но когда увидел его, сказал мне: «Я не буду спрашивать ни о чем, просто посижу рядом и получу от него свет». Так бывает: когда приезжаешь и видишь свет, исходящий от человека, не хочешь задавать вопросов. Самого света тебе достаточно. Нас было человек двадцать в комнате. И Саид-афанди сам сел напротив моего друга и сказал: «Знаю, ты хочешь что-то спросить. Спроси». «Нет, ничего», — ответил мой друг. «Знаю, у тебя есть вопрос», — повторил Саид-афанди. А когда такой человек повторяет вопрос, уже нарушение этикета не ответить. Мой друг рассказал ситуацию. Саид-афанди сам сделал истихар и сказал, что все будет нормально. Мой друг женился, сейчас у них четверо детей.

Редкий кадр на трибуне — шейх Саид-афанди избегал назидательных речей и официальной обстановки Sergei Rasulov/NewsTeam/AP

— После посещения шейха ощущаешь себя совсем другим человеком. Отказываешься от вещей и привычек, от которых не мог без его помощи отказаться. Это ощущение, когда находишься с ним в одном помещении… В первый раз я ехал к нему с опаской.

— А когда вы вышли от него, что почувствовали?

— Что на мне долго-долго лежал какой-то груз, но я не знал, что он лежит. Но когда я вышел в первый раз от шейха, я понял, что груза больше нет. У него были добрые глаза. Доброе лицо. Он совсем не был строгим. Когда мюриды оказывались в одном помещении с шейхом, он сам не позволял приближенным что-то пришедшим запрещать. Один парень захотел с ним сфотографироваться. А это нельзя. А Саид-афанди сказал: «Конечно, сфотографируемся мы с тобой». У меня до сих пор хранится эта фотография. А когда он погиб, я подумал: бедный я. Не он бедный, что его взорвали, а бедный я. Я остался с пустотой, мне некого больше спросить.

Саид-афанди был самым влиятельным суфийским шейхом (религиозным лидером приверженцев так называемого традиционного ислама) на Северном Кавказе. Он не лез в публичную политику, не занимал никаких постов, жил в родном ауле Чиркей, говорил только по-аварски и только о духовных вопросах, поэтому за пределами региона о нем мало кто знал. Между тем этот сухонький симпатичный деревенский старичок был одним из влиятельнейших людей на Кавказе — не только в религиозной, но и в политической и экономической сферах.

— Дагестан был одним из мест, где и в советские годы суфийская традиция не прерывалась, подпольно передавалась от ученика к учителю, — рассказывает религиовед Ахмет Ярлыкапов. — Тогда советские власти суфизм сильно не любили, он в то время воспринимался как нетрадиционный ислам. Но тем не менее существовала подпольная система образования, и, кстати, многие лидеры ваххабитов тоже из нее вышли. Саид-афанди был простым чабаном, колхозником, в 70-е стал изучать суфизм и вскоре получил иджазу — разрешение набирать себе учеников.

Работал он очень грамотно, стал наставником сразу по двум суфийским тарикатам (течениям. — «РР») и постепенно сконцентрировал под своим началом все аварские общины. Говорят, что у него порядка 20 тысяч личных мюридов (учеников. — «РР»), но в реальности его последователи — это не меньше половины мусульман республики. В 90-х ему и его ученикам удалось взять под контроль Духовное управление мусульман Дагестана (ДУМД) и стать единственной силой, оказывающей серьезное влияние на республиканскую власть. Вообще суфизм, который предполагает беспрекословное подчинение ученика учителю, дает прекрасную рамку для консолидации серьезной силы.

Среди мюридов Саида-афанди становилось все больше представителей республиканской элиты, в том числе силовиков. Причем сам шейх мог не иметь никаких политических целей и экономических интересов. Но у каждого человека есть окружение, и, естественно, в какой-то момент оно осознало свое влияние. Сама структура суфийских братств такова: ученики должны приходить и советоваться с учителем, и очень многие важные люди приезжали к нему за советом. Саид-афанди, хотел он этого или нет, стал центром и символом этой теневой структуры власти.

— Вооруженный конфликт в Дагестане, — говорит правозащитница Екатерина Сокирянская, — это, по сути, конфликт между суфиями и салафитами. Большинство населения исповедует суфизм, меньшинство, в основном новообращенная молодежь, фундаменталисты-салафиты. Между ними есть очень серьезные идейные противоречия. Оба течения считают друг друга еретиками. Начиная с 1999 года, когда отряды Басаева напали на Дагестан, светская власть заняла одну сторону в этом конфликте, сторону суфиев. Салафитские анклавы были разгромлены, был принят закон о запрете ваххабизма, власти стали составлять списки религиозных экстремистов по районам, куда человек мог попасть за короткие штаны или длинную бороду. Естественно, подполье от этого только росло, и к 2010 году Дагестан стал главным эпицентром насилия на Кавказе.

— Ты хочешь, чтобы я что-то хорошее о нем сказала? — говорит мне знакомая салафитка Гюльнара. — Извини, не могу. Это был неграмотный человек, арабского он вообще не знал. Он призывал за Путина и Медведева дуа делать. Мой муж называл его Молла Насреддин — это карикатура на мусульманского ученого. И я считаю, что он за все отвечал — за эти списки расстрельные, которые в ДУМД составляли.

Несмотря на ненависть, за двенадцать лет конфликта подполье ни разу не покушалось на Саида-афанди, хотя имело возможность. К шейху было легко попасть, любой человек мог прийти на его проповедь. Аминат Сапрыкину спокойно провели к нему, хотя она была в розыске, ее фотографии висели на всех блокпостах, и любой милиционер мог бы ее опознать. Например, муфтия республики охраняют очень профессионально, но за Саида-афанди не боялись: он был неприкосновенной фигурой.

Алла (Аминат) Сапрыкина прошла путь от русской актрисы до исламской террористки Архив ФСБ/NewsTeam/ИТАР-ТАСС

Передо мной подруга смертницы, взорвавшей шейха. Молодая женщина не хочет называть своего имени. На ней светская одежда и платок. Она дружила с Аллой Сапрыкиной, когда та работала в Русском театре. Муж Аллы Марат Курбанов тоже был актером, они вместе танцевали брейк-данс в группе «Снэтч». Старший брат Марата примкнул к боевикам и был убит, в 2009 году убили и Марата.

— Она вообще ни слезинки не пролила. Мы сидели, рыдали, а она рассказывала все тихо, спокойно, медленно. Что ее муж ни при чем — просто ехал в город, его милиция остановила, начали стрелять, попали в бензобак, машина взорвалась, потом сказали, что в ней было оружие. Ее еле-еле пустили в морг — они же трупы боевиков долго у себя держат. Она всякие ужасы рассказывала — что голову варили. «Вот так, — говорила, — они поступают с телами наших мужей». Потом ей голову отдали, она три дня спала с ней в обнимку. Она говорила, что, когда он уходил, сказал ей: «Мы можем больше не увидеться. Опознай меня по зубам». У Марата были идеально ровные белые зубы. И именно зубы его полностью уцелели после взрыва, хотя он сам разлетелся на клочки. Она говорила, это всевышний ей знак дает.

— Какой она была?

— Веселой, жизнерадостной девушкой. Много и быстро разговаривала. Все время была в движении. В 2005-м они с Маратом поженились. Они оба были очень раскрепощенными — обнимались, целовались в коридорах. Она даже платка не носила. Но его брат попал на эту (религиозную. — «РР») волну. Потихоньку обрабатывал Марата, говорил, что жену надо закрывать. И она закрылась вдруг. Но так не бывает! Не бывает так, чтобы в один день и сразу в хиджаб и во все черное. Обычно сначала платок носят.

— Она изменилась после «закрытия»?

— Она осталась такой же веселой и жизнерадостной, но стала чуть поспокойней. А потом начала меняться, стала замкнутой. При встрече стала говорить, что надо закрываться. И… если честно, с ней стало неинтересно… Но я считаю, что все это было из-за Марата: она его безумно любила. Вначале она не сама. Только постепенно этим прониклась…

— После тех соболезнований вы ее еще встречали?

— Да. Я встретила ее у Джума-мечети. Она шла оттуда, а ваххабиты туда категорически не ходят. И я подумала, что она уже нормальная, что она вышла из всего этого. На ней была цветная исламская одежда. Она так же быстро разговаривала и жестикулировала, но она изменилась. Глаза другие стали, не такие веселые и добрые. И знаете, что бы я еще хотела сказать… В тот день, когда мы приходили выразить соболезнования, она как будто внутренне умерла или на что-то настроилась. Она сидела вся такая тихая, спокойная, сжатая, но ярость сдержанная в ней чувствовалась. Знаете, на что это было похоже? Как будто у нее внутри что-то тикает и она ждет своего часа.

— Почему это все-таки случилось? — говорит Екатерина Сокирянская. — Последние два года, после назначения Магомедсалама Магомедова, власти республики наконец испугались происходящего и стали менять религиозную политику. Режим по отношению к салафитам был значительно либерализован. Они стали выходить из подполья, у них появились свои мечети, благотворительные организации, фонды, центры досудебного разбирательства по шариату. Салафитские лидеры стали заметны в публичном пространстве. И вот 29 апреля в центральной мечети Махачкалы лидеры суфиев и салафитов, пятьсот человек, собрались вместе на пятничную молитву. Это была историческая встреча, акт примирения после двенадцати лет войны. Общины договорились, что отныне не называют друг друга «неверными», не доносят друг на друга, спорные вопросы решают вместе. Все это было совершенно беспрецедентно, этим летом начал раскручиваться реальный мирный процесс.

На похороны шейха в аул Чиркей пришло около 150 тысяч человек    Сергей Расулов/NewsTeam/ИТАР-ТАСС

Но параллельно набирал обороты и обратный процесс — эскалация насилия. Сразу после той исторической встречи произошел двойной теракт в Махачкале, где пострадали почти 150 человек. В ответ силовики начали новый виток репрессий, в два раза возросло количество исчезнувших людей. В течение лета обстановка все накалялась: было совершено покушение на одного из лидеров умеренных салафитов Халилрахмана Шаматова, были две попытки похищения другого их лидера Камиля Султанахмедова, был похищен и пропал известный проповедник Мурад Ильясов.

Все лето происходили стычки между умеренными салафитами и полицией. Почти каждую неделю где-то были митинги, перекрывали дороги, летели камни, стреляли поверх голов. Во власти есть люди, которые уже понимают, что ситуация тупиковая, что из-за неразборчивого насилия весь Кавказ полыхает, но есть и те, кто считает, что в государстве только жесткие меры и работают.

Срыв мирного процесса, конечно, выгоден и радикальному подполью. Взрывы, перестрелки идут каждый день. На сайтах боевиков часто пишут, что процесс примирения — это хитрая попытка суфиев расколоть салафитскую общину, отвратить ее от идеи джихада. Все эти годы Дагестан балансирует на грани настоящей гражданской войны. Можно спихнуть, а можно вытащить, хотя это гораздо сложнее. Весной в республику были введены дополнительные войска, двадцать тысяч человек. Радикалы видят, что есть потенциал для войны. И более меткий выстрел, чем убийство Саида-афанди, сложно представить.

Выстрел попал в цель: дагестанские власти в панике, Магомедсалам Магомедов поручил руководителям городов и районов создавать отряды самообороны, вооружать людей для борьбы с боевиками. Пугает не только дикость идеи, что государство создает незаконные вооруженные формирования, но и перспективы создания плохо контролируемых отрядов, которые по своему разумению будут с кем-то бороться. Притом что и силовиков-то правительство Дагестана, прямо скажем, мало контролирует. Легко представить, как помимо разборок с салафитами эти отряды оказываются втянутыми в земельные конфликты между селами и мало ли во что еще.

— Я хочу обратить внимание, — говорит Ахмет Ярлыкапов, — что это убийство произошло на гребне волны суфийско-салафитского противостояния по всему исламскому миру. Вспомните про разрушение могил суфийских святых в Тимбукту, вспомните, что творилось в Ливии. Видимо, экстремистское крыло подполья любыми способами хочет сорвать соглашения.

Кто бы ни был заказчиком убийства, он знал: чтобы сломать общественный договор, надо устроить какое-то чудовищное злодеяние, воздействующее прямо на сердца, а не на умы. Говорят, что Саид-афанди чувствовал приближение гибели. Во всяком случае на видео, снятом незадолго до теракта, он говорит: «Не знаю, сколько я еще здесь останусь». Возможно, начиная мирный процесс, он понимал, что война не сдастся без жертвы.

Автор: Марина Ахмедова при участии Шуры Буртина, Русский Репортер