О культуре… насилия: секс, за который стоит сражаться

Изнасилование и так регулярно считают комплиментом – якобы женщина настолько привлекательна, что мужчина воспылал страстью и не мог себя сдержать. Но когда насилуют толстых женщин, «некрасивых», немолодых – насильник становится добродетелем.

 А вообще, способность женщины постоять за себя – условие для того, чтобы строить отношения, которые её устраивают.

Мы продолжаем цикл публикаций, которые знакомят читателя со сборником «Да значит да», посвященным так называемой культуре согласия. В этом выпуске мы поговорим о том, как объективация женщин и восприятие их тела как «товара» или «украшения» способствует культуре изнасилования, а также познакомимся с несколькими личными историями женщин, так или иначе столкнувшихся с насилием и предлагающих разные стратегии его переживания и борьбы с ним.

Цена женщины

Джавасия Н. Харрис критически рассматривает ситуации, когда женщины демонстрируют свои тела якобы в «придающем им силы», а на самом деле маркетинговом контексте. Она признает, что немало женщин ощущают определенную власть, когда чувствуют, как мужчины восхищаются их красотой и сексуальностью, но реальна ли эта власть? Или это всего лишь обратная сторона сексуальной объективации, которая создает у женщин иллюзию, что если они будут выглядеть достаточно привлекательно для мужчин, то получат доступ к власти, которой мужчины обладают?

Харрис отмечает, что есть тонкая грань между наслаждением своим телом, которое испытывает женщина, и демонстрацией тела ради сексуального удовольствия мужчин-наблюдателей. Культура, в которой мы живем, такова, что женское тело используется как товар, продукт, объект, и нередко «качество» и «цена» этого товара определяют «цену» женщины, чье тело обсуждается, полностью игнорируя ее как личность. К сожалению, давление среды таково, что большинство женщин сами не могут до конца отделить восприятие своего тела и удовольствие, которое они сами от него получают, от культурных ожиданий, от того, насколько оно может потенциально доставить удовольствие мужчинам. [См. цикл публикацийо книге «Миф о красоте» Наоми Вульф в Часкоре.]

Такая объективация женщин, превращение их тел в товар и полное игнорирование женщины как личности, значительно облегчает путь к изнасилованию и к его оправданию. Причинить вред и подчинить себе другого человека этически сложно, но если не воспринимать его – вернее, ее – как человека, а лишь как предмет, то можно без особых зазрений совести использовать этот предмет для своего удовольствия. Харрис привлекает к этому внимание и мужчин, и женщин. В то же время она всецело поддерживает те практики, которые позволяют женщинам получать удовольствие от своего тела, от его физических способностей, без стремления удовлетворять мужчин-наблюдателей.

Как трахаться с толстой женщиной

КейтХардинг описывает сочетание двух сил: культуры изнасилования и стандартов красоты. Она регулярно пишет в своем феминистском блоге о стандартах красоты, о том, как их формирует патриархальная культура насилия и как они используются против женщин – и в качестве реакции на это регулярно получает угрозы изнасилования или пожелания быть изнасилованной.

С такими угрозами сталкивается немало женщин, особенно те из них, кто смеет так или иначе выступать против доминирующей культуры. Но КейтХардинг – толстая женщина-феминистка, и поэтому ей достается специальная вариация подобных угроз, в которой изнасилование преподносится как комплимент, например: «тебе еще повезет, если какой-нибудь мужчина захочет изнасиловать такую уродину, как ты».

Изнасилование и так регулярно считают комплиментом – якобы женщина настолько привлекательна, что мужчина воспылал страстью и не мог себя сдержать. Но когда насилуют толстых женщин, насильник становится добродетелем, который сделал ей большую услугу, потому что больше никто ее не захочет.

Толстые женщины – как и другие «негодные» женщины: «некрасивые», немолодые, с инвалидностью или даже «слишком умные» – представляются в общем представлении о привлекательности и сексе так, словно их никто не может захотеть, и поэтому они должны радоваться любому сексу, который им достается, даже насильственному. Это проявляется не только в изнасилованиях и в угрозах, но и, например, в ситуациях домашнего насилия, где мужчина постоянно говорит женщине, что она никому, кроме него, не нужна, потому что никто не захочет такую толстую уродину.

Очевидно, что эта логика абсурдна. Но ее абсурдность многое говорит о культуре, в которой мы живем. Во-первых, в ней изнасилование приравнивается к сексу и удовольствию – это стандартная подмена понятий, которая, тем не менее, указывает на серьезную проблему. Во-вторых, понятие сексуальной привлекательности в ней искажается, как обычно происходит под действием вездесущих стандартов красоты. Сексуальное влечение как таковое не руководствуется стандартами, оно индивидуально.

Но стандарты красоты утверждают, что а) существует конкретный и универсальный набор параметров, который обеспечивает привлекательность, и б) каждая женщина должна быть привлекательна для всехгетеросексуальных мужчин, иначе она не привлекательна ни для кого. Хардинг рассказывает личную историю о том, как в колледже не могла даже распознать интерес, который проявлял к ней знакомый парень, потому что она была толстой, а толстых женщин никто не может хотеть.

В этой ловушке оказываются все женщины, и чем дальше они от стандартов, тем хуже. Толстые женщины по этим правилам считаются априори непривлекательными ни для кого, и потому не имеют права на свои сексуальные желания – если они нежеланны, то сам факт, что кто-то до них снизошел, уже должен их радовать.

В результате, изнасилование толстой женщины (или любой другой «некрасивой» женщины) – это благотворительность, и жертва не заслуживает сочувствия, а насильник в лучшем случае подвергается насмешкам за то, что не нашел «кого получше». Примеры Хардинг демонстрируют, как несколько проявлений мизогинии взаимно поддерживают друг друга и создают атмосферу, в которой женщины лишены сексуального «я» и права на существование вне интересов мужчин, а насилие против них одобряется и оправдывается.

Квирная гетеросексуальность черных женщин и Медийный суд: страстность черных женщин и вопрос согласия

Две статьи о черных женщинах поднимают сходные темы, и поэтому объединены в этом обзоре. В первой статье Кимберли Спрингер обращается к квир-теории и к языку политических движений, предлагая черным женщинам отвоевать обратно свою сексуальную свободу. Она анализирует стереотипы о сексуальности черных женщин, как исторические, так и представленные в современной культуре. Она демонстрирует, как черные женщины оказываются перед выбором между асексуальной «черной леди» и гиперсексуальной, доступной «видеошлюхой» из репперских клипов.

В результате у них не остается пространства для осознания и проявления собственной сексуальности; любые их сексуальные порывы предписаны заранее и трактуются определенным образом, и в этой ситуации речи о согласии быть не может, потому что черные женщины существуют в атмосфере, где их сексуальное поведение постоянно оценивается, и эта оценка является определяющей для восприятия их как личности.

Спрингер дает подробный обзор истории черной женской сексуальности и ее современной репрезентации в популярной культуре. Чернокожие женщины существуют в ней в двух ролях. Одна – это так называемая «иезавель», по имени развратной царицы из Библии; этот образ белые рабовладельцы и колонизаторы применяли к чернокожим рабыням, которых регулярно насиловали. Для оправдания насилия использовалось популярное мнение, что чернокожие женщины по природе своей развратны и ненасытны, «совращают» мужчин самим своим существованием и «сами этого хотят».

Этот стереотип сохранился и по сей день, он представляет чернокожих женщин и девушек как развратниц и нимфоманок. Вторая роль также родом из рабовладельческого строя: это лишенные сексуальности «мамочки», которые служат белым господам, воспитывают белых девушек «приличными» и одновременно следят за поведением чернокожих «иезавелей». Современные черные женщины оказываются в ловушке между этих двух ролей: любое проявление сексуальности превращает их в «иезавель», и этот же стереотип используется, чтобы оправдывать насилие против них.

К этой же теме обращается СамхитаМухопадьяй, рассматривая то, как воспроизводящиеся в массовой культуре стереотипы о сексуальности черных женщин используются против них в судебных делах об изнасиловании. Она приводит многочисленные примеры, когда черные женщины в глазах суда и прессы оказывались «сами виноваты» в том, что их изнасиловали, потому что «всем известно», что они гораздо более раскованные и страстные, чем «приличные» белые девушки – а значит, «сами этого хотели» или «вели себя неправильно».

Поддержанию этих стереотипов способствует то, что в разнообразной медийной продукции – музыкальных клипах, фильмах и т.д. – чернокожие женщины предстают полуобнаженными, сексапильными, вызывающе одетыми и двигающимися; они изображаются как сексуальные объекты и полностью соответствуют стереотипу «иезавели», и это восприятие применяется к ним и в реальной жизни.

Как это ощущается, когда, наконец, случается: реальное переживание инцеста

Лея Лакшми Пепжна-Самарасинха описывает свой личный опыт переживания травмы инцеста: многие годы, в течение которых она заново училась чувствовать свое тело, устанавливать отношения и осознавать свои желания. Ее родители вовсе не были монстрами, которыми обычно представляются родители жертв инцеста тем, кто с ними не сталкивался; у них был плохой брак и свои травмы, в том числе, возможно, такое же насилие со стороны их родителей, они так или иначе перенесли на дочь. Лея вспоминает мир, словно разделенный надвое – Настоящий и Секретный; вспоминает, как угадывала в одноклассницах тех, с кем это тоже происходило, кто так же жил как будто вне своего тела, хотя они никогда об этом не говорили, потому что об этом нельзя было говорить.

Ее период восстановления пришелся на восьмидесятые, когда многочисленные активистские и артистические проекты, наконец, стали озвучивать проблему насилия над женщинами и инцеста, превращая ее в яростный бунт. Тогда многие писали о своем личном опыте, личном переживании случившегося с ними, выплескивая эмоции. Феминистские, квирные, нью-эйджевые и другие неформальные сообщества предлагали таким, как Лея, среду для того, чтобы восстанавливаться и экспериментировать с собой, своим телом и своими переживаниями на равных.

Лея вспоминает периоды, когда она много занималась сексом, и когда она вообще им не занималась; вспоминает, как прислушивалась к своим ощущениям, к тому, что желали ее душа и ее тело. Важной частью этого была возможность выразить свою ярость по поводу случившегося, по поводу общества, которое это позволяет – один из ключевых посылов радикального феминизма, который в восьмидесятых переживал свой расцвет.

Теперь Лея работает в кризисных центрах, которые помогают жертвам инцеста и насилия. Она сравнивает тот опыт снынешним, почерпнутым из своей работы в кризисном центре помощи жертвам насилия и инцеста, и хотя признает пользу кризисных центров, но одновременно критикует систему за «стерильность». Кризисные центры и психотерапия не дают пережившим насилие ощущения солидарности, свободы для выплеска эмоций, для выражения своего гнева, вызванного тем, что с ними случилось – и тем самым замалчивают происходящее, превращают его из систематической мировой драмы в личные, индивидуальные трагедии, которые и решаются только в личном порядке, словно системной проблемы тут нет.

Секс, за который стоит сражаться

Тему ярости и силы продолжает в радикально ином ключе Анастасия Хиггинботэм, инструктор женских курсов самообороны, которая рассказывает о том, как физическая способность постоять за себя привела ее к освобождению от насилия, пронизывавшего ее жизнь. Она утверждает, что секс – добровольный, желанный секс – стоит того, чтобы за него сражаться, в том числе и физически. Ее рассказ демонстрирует то, как женщины, которых воспитывают покладистыми, которых отучают драться и проявлять агрессию, оказываются в уязвимом положении в культуре изнасилования, где над ними все равно нависает опасность боли и насилия, постоянно, в том числе – даже в основном – от знакомых мужчин. Автор статьи воспринимает свою способность постоять за себя и словом, и делом как инструмент против культуры изнасилования и как условие для того, чтобы строить отношения, которые ее устраивают.

Почему славные парни оказываются не у дел

Джулия Серано, транссексуальная женщина, обсуждает стереотипы о мужчинах и женщинах, опираясь на свой опыт мужской и женской социализации. В центре ее внимания миф о мужчине-хищнике и женщине-жертве, и то, какие проблемы он создает для тех и для других. О проблемах женщин говорят чаще: перед ними оказывается два пути – «дева», которая не имеет права проявлять никакое сексуальное желание, чтобы не «спровоцировать» насилие, и «шлюха», которая может быть сексуальной, но за это «заслуживает» насилие. И та, и другая постоянно подвергаются объективации, сексуальному запугиванию и т.д.

 

Термин «культура изнасилования» вызывает у столкнувшихся с ним шоковую реакцию, что, наверное, соответствует сути того явления, которое он обозначает. Это прямая калька с английского: rape culture — явление, уже давно и часто описываемое в западном феминизме. Он используется в рамках гендерных исследований для описания культуры, в которой распространены изнасилование и другие формы сексуального насилия (обычно против женщин) и в которой преобладают мировоззрение, нормы, практики и подача материалов в СМИ, которые нормализуют, оправдывают или поощряют сексуальное насилие. Предположительно термин появился сначала в форме «культура, поддерживающая насилие» в книге Сьюзен Браунмиллер «Против нашей воли: мужчины, женщины и насилие» (1975).

Культура изнасилования

 

Но Серано смотрит и на другую сторону медали: рамки, в которые миф о хищнике загоняет мужчин. Она описывает другую дихотомию: «нахалы» и «славные парни». Нахалы ведут себя с женщинами развязно и высокомерно, дразнят и унижают, давят на них, чтобы «получить свое». Славные парни (настоящие, а не те, которых так называют в феминистских блогах – типы, которые заявляют, что за свое хорошее поведение заслуживают секса) действительно уважают женщин и стараются вести себя соответственно. Серано отмечает, что нахалы, как ни странно, нередко пользуются большей популярностью у женщин, чем славные парни, которых женщины считают скорее «хорошими друзьями», чем возможными любовниками.

Хотя обсуждать эту тему сложно, потому что всегда велик риск скатиться в сексистскую аргументацию – «женщинам просто нравятся плохие парни» или «агрессивные мужчины ведут себя как альфа-самцы и потому привлекают больше», Серано пытается поднять этот вопрос и подчеркнуть его важность. Она выдвигает теорию, что дело не столько в интернализированной мизогинии женщин, отдающих предпочтение нахалам, сколько в том, что в обществе в целом образ мужчины – это образ агрессора.

Социализация в таком обществе приучает женщин интересоваться мужчинами агрессорами и вести себя как сексуальный объект для них; а мужчин она приучает интересоваться теми женщинами, которые ведут себя как сексуальные объекты, и обращаться с ними соответственно. Серано призывает искать способы решить эту ситуацию, в которой уважительные мужчины и женщины, отказывающиеся вести себя как сексуальные объекты, оказываются десексуализированы, а в результате стереотипы хищника и жертвы продолжают доминировать в представлениях о сексуальности.

Убить мизогинию: личная история любви, насилия и стратегий выживания

Кристина МецлиТзинцун делится своей историей эмоционального и физического насилия, на примере которой показывает, что даже хорошее знание феминистской теории, отрефлексированный опыт родителей и радикальная позиция не всегда спасают женщин от повторения цикла насилия – настолько глубоко оно укореняется в душе. Она выросла, наблюдая, как ее белый отец бил и оскорблял мать-мексиканку, и поклялась никогда не оказываться на месте своей матери.

Отношения между мужчинами и женщинами в опыте и историях ее окружения всегда были построены на насилии: мужчины изменяли, били, оскорбляли, а женщины терпели это, поскольку другого выхода не было. Основной ценностью женщины было ее тело и ее невинность. С раннего возраста Кристина стремилась понять окружающую реальность и проблемы цветных женщин, к числу которых она принадлежала, и искала способы исправления системы насилия – в основном через радикальный феминизм.

Тем не менее, когда она встретилась с мужчиной, который называл себя «радикальным феминистом», то не сразу смогла распознать цикл насилия под прикрытием «общих» взглядов и интересов и заявляемого «уважения» к женщинам. Этот мужчина неоднократно обманывал ее (например, сказал, что проверялся, и у него нет венерических заболеваний, и в результате заразил сразу несколькими), изменял ей, преследовал после расставаний и тому подобное. Однако даже понимая, что происходит, Кристина не сразу нашла в себе силы расстаться с ним окончательно и несколько раз возобновляла отношения: она обнаружила, что повторяет сценарий поведения своей матери, пытаясь «спасти» и «перевоспитать» мужчину, несмотря на насилие в их отношениях.

Интеллектуального понимания систематических проблем культуры насилия оказалось недостаточно, чтобы преодолеть ее глубоко укоренившиеся структуры. Многие сильные и самостоятельных женщины попадаются в такие ловушки, потому что насильственные сценарии отношений слишком распространены и обычны, и вся культура поддерживает насильников в такой ситуации, а альтернативу порой просто трудно представить.

Рассказ Кристины заканчивается тем, как она учится использовать этот негативный опыт для того, чтобы помочь себе и другим женщинам в индивидуальной и политической борьбе за свободу от насилия. Ее история еще раз демонстрирует, что проблемы культуры насилия должны решаться не на личном, а на общесоциальном уровне, так как это систематическая беда всего общества, которая воспроизводится из поколения в поколение.

Материал подготовлен в рамках программы «Гендерная демократия» Фонда им. Генриха Бёлля.

Автор: Ольга Бурмакова, Частный корреспондент