Призраки Фукусимы

Когда я посетил Нараху в первый раз, осенью 2015 года, спустя некоторое время после его открытия, туда вернулось только 150 человек. Сейчас эта цифра увеличилась до 500; большинство вернувшихся ― люди уже преклонного возраста. Город выглядит покинутым, как курорт после пляжного сезона. Здесь нет ни банков, ни школ, нет даже почтового отделения ― Нараха снова стала тем захолустьем, из которого 50 лет назад сбежал Янай. 

В 15 лет его отчислили из школы, после чего он переехал в Токио, где в то время полным ходом шла подготовка к Олимпиаде 1964 года, и стал водителем грузовика. В 16 лет он потерял руку, работая на конвейере. В итоге Янай вернулся домой и устроился работать на АЭС Фукусима-Дайичи, которая тогда наводнила рынок труда сотнями вакансий, завлекая работников высокими зарплатами и государственными субсидиями. Так Нараха, которую называли «Тибетом Фукусимы» вошел в эру ядерной энергетики.

«АЭС изменила ход истории города. Нам говорили, что она безопасна на 100%», ― вспоминает Янай

Нараха, со своими аккуратными домиками и фруктовыми садами до сих пор выглядит как сонный фермерский городок. Работа над очищением города от радиоактивных отходов началась через 18 месяцев после катастрофы. Тысячи рабочих, снаряженные почти одними только садовыми инструментами, вырубали деревья, отмывали улицы и срывали верхний слой почвы толщиной 5 сантиметров. Поля и склоны гор остались по большей части нетронутыми, став местом для захоронения черных пластиковых мешков с низкоактивными отходами, которые скапливались там по мере продвижения очистительных работ. 

Рабочих моделей восстановления города после ядерной катастрофы и последующего возвращения его жителей не существует. После аварии на Чернобыльской АЭС в 1986 году в СССР были оставлены десятки населенных пунктов. Но в стране с такой высокой плотностью населения, как в Японии, нельзя просто забыть о территории размером с Калининградскую область, и правительство выделило $31 млн на очистку территорий и $58 млн на выплату компенсаций эвакуированным жителям. 

Власти утверждают, что возвращаться в Нараху безопасно. Уровень радиации в центральной части города не превышает 1 милизиверт, что, согласно нормам Международной комиссии по радиологической защите, является максимально допустимым уровнем для обычных граждан. Годовая доза облучения в 1 милизиверт увеличивает риск развития рака на 0.005 процентов. Для курильщиков вроде Яная сигареты ― гораздо большая угроза, нежели такая доза радиации. 

Но, как и многие другие жители, Янай не доверяет тому, что говорит правительство. Исследования показывают, что половина эвакуированных не собираются возвращаться домой, а общественность рассматривает кампанию по ликвидации последствий катастрофы скорее как политическую акцию в преддверии Летних Олимпийских игр в Токио 2020 года. Кроме того, чем раньше жители вернутся домой, тем раньше будут прекращены выплаты некоторых компенсаций, срок которых истекает в 2018 году. Финансовая сторона дела заставляет правительство открывать города, не дождавшись их полного восстановления, а иногда даже полной очистки от радиоактивных отходов. 

«Центральные власти надавили на нас, чтобы указ об эвакуации был отменен, ― говорит Янай. ― Но никто в городе этого не хотел, потому что ничего еще не готово». Стрелки часов над барной стойкой замерли на отметке 2:47 в момент удара землетрясения. Янай поклялся, что не запустит часы, пока жизнь в Нарахе не станет прежней. 

Однажды Янай пригласил меня к себе домой показать результаты правительственной программы. Его дом, окруженный бетонной стеной, находится на вершине холма. Заросли сорняков отмечают границы безопасной зоны вокруг дома. Перед началом программы уровень радиации в саду Яная держался на отметке 10 микрозиверт/час ― это в 50 раз выше, чем установленный правительством допустимый лимит облучения. 

«В городе есть еще места с уровнем радиации в 10 микрозиверт». Янай проходит за угол гаража, где пылится его Мерседес со спущенными шинами, и указывает на заплатку из гравия под сливной трубой. По его словам, это место приходилось очищать три раза, потому что дождь смывал частицы радиоактивных веществ с крыши гаража. Правительственный подрядчик раскапывал опасное место каждый раз, но для этого Янаю приходилось заполнять заявку в мэрии. «Если не скажешь, они этого не сделают», ― пожимает плечами Янай. 

Правительство установило строгий порядок ликвидации отходов, но на практике рабочие зачастую поступают так, как им заблагорассудится. В доме Яная зараженную радиацией почву складывали в углу сада. «Я ― человек добрый, – улыбается Янай. ― Я сказал „Ладно, хотите оставить землю здесь ― я промолчу. Но если вы решите сделать то же самое в саду соседей, они вас пристрелят“». 

Янай показывает мне свой зверинец. Его любимец ― боров по кличке Бу (в японском языке этим словом обозначают звук, который издают свиньи — прим. Newочём). После катастрофы дикие кабаны с гор наводнили эвакуированную зону, рыская по садам и домам. Их до сих пор можно встретить в городе ночью. Бу похож на маленькую зубастую собаку. Он хрюкает и кусает Яная за голень. «Они не особо дружелюбны, ― говорит Янай, отгоняя Бу ногой. ― Но этого я собираюсь приручить». 

И хотя Янай утверждает, что больше не работает на японскую мафию, годы, проведенные в рядах якудзы, принесли ему деньги, влияние и репутацию человека, которого стоит бояться. Ходят слухи, что он сидел в тюрьме за вооруженное нападение. После катастрофы Янай использовал свой авторитет, чтобы заставить строительные корпорации, ответственные за очистку территории, нанимать местные компании в качестве субподрядчиков. «В каком-то смысле, катастрофа обернулась благом», ― говорит он. 

Во внутреннем дворике Янай показывает мне золотую рыбку размером с грейпфрут. Дело в специальной технике кормления, отмечает он. Но нельзя перебарщивать, иначе рыбка умрет. 

Очевидно, Янай скучает по тем временам, когда он был якудза. Он все еще мучает живых существ, только теперь это лишь его странное хобби. У Яная есть жена и дочь, но они живут в Токио. 

«Здесь, должно быть, одиноко?» ― осмеливаюсь спросить я. 

«Это так, ― отвечает Янай, опуская рыбку обратно в аквариум. Он наблюдает, как она подплывает к своим сородичам. ― Когда я возвращаюсь домой, они [рыбки] ждут меня. Они не могут пожаловаться, если проголодаются, но без меня они умрут». 

На церемонии повторного открытия Нарахи Юкеи Мацумото вел себя как обычный мэр города: посадил дерево, орудуя позолоченной лопатой, поиграл с группой детей и попозировал на фоне живописной иллюстрации будущего Нарахи. «Остановившиеся было часы, ― объявил он, ― возобновили свой ход». 

Несколько недель спустя я встретился с Мацумото в здании мэрии. Сдержанную обстановку офиса разбавляют мягкие игрушки, изображающие символ Нарахи ― оживший лимон по имени Юзутаро. Мэр Мацумото разговаривает мягким монотонным голосом, потягивая зеленый чай. В его рассказах о городе редко всплывает слово «радиация», вместо него он предпочитает расплывчатые эвфемизмы типа «окружающей среды». 

Я прошу его объяснить, о чем больше всего беспокоятся эвакуированные жители. Мацумото отвечает, что сначала они «были недовольны состоянием окружающей среды в городе». 

«А сейчас?» 

«Сейчас проблем нет. Люди успокоились». 

Позже, познакомившись с другими жителями города, я понял, что мэр весьма преувеличил степень спокойствия граждан. Очевидно, что в Нараху возвращаются только старики. Какое будущее ждет город, если в нем страшно растить детей?

«Конечно, мы хотим, чтобы все вернулись. ― Мэр ставит чайную чашку на стол. ― Пенсионеры стали первыми жителями новой Нарахи. Но если здесь не будет детей, город не сможет существовать»

На секунду кажется, что Мацумото сам удивлен ходом своих мыслей. Дальше он пытается возразить самому себе и еще раз повторяет, что проблема Нарахи в недопонимании. Город абсолютно безопасен, как уверяет мэр, просто людей с детьми нужно убедить вернуться. В его и мэрии силах «улучшить окружающую среду рядом со школами. Мы должны сделать что-то, чтобы родители пересмотрели своё отношение». 

«Отношение к чему?» 

«Отношение к проблеме… радиации. ― Мэр старается подобрать более дипломатичные выражения. ― У каждого своё собственное представление о безопасности. Но в Нарахе, согласно правительственным сводкам, уровень радиации сейчас меньше одного милизиверта в год. Вот та реальность, которую люди должны понять». 

Я спрашиваю его, доволен ли он ходом государственной программы по очистке территории. Мэр смеется: «Позволю себе сказать, что не на сто процентов доволен». По поводу дополнительной информации он советует мне обратиться к Хироюки Игари, главе городского радиометрического контроля.

Рабочих моделей для восстановления города после ядерной катастрофы и последующего возвращения его жителей не существует

Через неделю мне удается поговорить с Игари. На шее он носит пленочный дозиметр ― устройство для измерения суммарной дозы радиации, полученной человеком. «Я живу в Нарахе. Хожу на работу. Иногда захожу в магазин, потом иду домой. Такие у меня будни. ― Он дергает дозиметр. ― После двух недель здесь уже понятно, что моя доза радиации не превысит 1 милизиверт в год». 

И хотя Игари не сомневается в действиях правительства по открытию городов, он признаёт, что у программы ликвидации последствий есть недостатки. На его взгляд, люди не получили достаточных сведений о радиации, и нет стандартов работы с трудными участками (например, с участком в саду Хисао Яная). Но он считает, что не уровень радиации удерживает жителей от возвращения. 

«Люди, которым не нравится жить во временных убежищах, хотят вернуться домой. Их не волнует уровень радиации, ― говорит Игари. ― А те, кто не возвращаются, привыкли к новой жизни. Привыкли жить под одной крышей. Они не хотят снова покидать свои семьи». 

Но показания дозиметра и увещевания правительства не имеют веса в реальной Японии, где после Фукусимы понятие «ядерная безопасность» стало пустым звуком. Слова чиновников вроде мэра Мацумото о безопасности в её широком понимании ― эхо пропаганды таких компаний, как Токийская энергетическая компания (Tokyo Electric Power Company, TEPCO), которой принадлежала АЭС Фукусима-Дайичи. Отец Юкеи Мацумото работал в TEPCO, и сам мэр строил свою карьеру на разных ступенях политического аппарата, питавшегося деньгами атомной энергетики. Но даже после одной из крупнейших в мире радиационных катастроф он считает себя достаточно авторитетным источником информации о безопасности или опасности низких доз радиации. 

Правда же состоит в том, что не бывает «безопасной» дозы радиации, есть лишь разные степени риска. Эпидемиологические исследования показывают, что радиационное излучение повышает шансы развития рака, но влияние доз радиации ниже 100 милизиверт/год еще мало изучено. Большинство людей идут на какой-то риск, если в результате их общая безопасность выигрывает. Пациент, который соглашается на компьютерную томографию головного мозга, знает, что выгода от проведения диагностики превышает возможный риск развития рака. 

Мэр Мацумото предпочитает концентрироваться на выгодах, для описания которых не нужно выдумывать эвфемизмы слова «радиация». Он рассказывает о новой средней школе, которая откроется в следующем году, о 50 миллионах долларов, выделенных на модернизацию J-Village, футбольного тренировочного комплекса, который должен открыться к началу Олимпиады 2020, а сейчас служит перевалочным пунктом для 7000 рабочих. 

«Это будет большое событие», ― говорит мэр. 

Кроме того, планируется построить новый отель, здание под офисы, и «мини-город», в котором расположатся супермаркет, аптека, магазин товаров для дома и больница. Центр исследований в области робототехники откроется уже летом. И еще десять компаний, среди которых производитель элементов питания, фармацевтическая компания и сталелитейный завод, думают перебраться в Нараху, привлеченные правительственными субсидиями. 

Токио представил образцовый план того, на что будут потрачены триллионы йен, инвестированные в Фукусиму. После катастрофы только два из сорока двух атомных реакторов возобновили свою работу: атомная энергетика сейчас не вызывает доверия в обществе. Когда мы с мэром прощаемся, он повторяет обещание, данное им лично премьер-министру Синдзо Абэ. «Как я сказал премьер-министру, мы не просто восстановим Нараху ― мы станем образцом для восстановления городов». Речь Мацумото звучит убедительно. «Сами увидите». 

Бесконечные колонны строительной техники грохочут, проезжая по Трассе №6 ― автомагистрали, которая проходит через Нараху и соединяет Иваки с городами-призраками закрытой зоны вокруг АЭС. Трасса №6, построенная перед Олимпиадой 1964, помогла вывести регион из изоляции, и сыграла свою роль в зарождающейся программе атомной энергетики. Не прошло и десяти лет, и Нараха с соседними городками стала одной из японских «атомных деревень» – города, которые получали государственные субсидии за то, что в них размещали АЭС. 

Токуо Хаякава был еще молод, когда в 1967 году началось строительство станции Фукусима-Дайичи. Сейчас он старший монах в 600-летнем храме Нарахи и ревностный противник использования атомной энергии. Я виделся с ним дважды, и каждый раз к его одежде был приколот белый значок «НЕТ АТОМНОЙ СТАНЦИИ». 

«С самого начала, как TEPCO начали работать здесь, никто не верил их словам о безопасности», ― рассказывает Хаякава. Но, тем не менее, компании удалось построить целых две АЭС в Фукусиме: Дайичи и Дайни (которая тоже была повреждена цунами, но чудом избежала взрыва). Как же тогда TEPCO удалось это сделать, если никто не верил, что АЭС безопасны? 

«Вам сложно понять, потому что вы ― иностранец, ― отвечает Хаякава после долгой паузы. ― Атмосфера здесь такая, что люди не говорят вслух, что думают. Они не могут сказать, что что-то опасно или неправильно, даже если это так и есть». 
 

Токуо Хаякава, старший монах 600-летнего храма в Нарахе, не верит в то, что Нараху можно вернуть к жизни: «Нараха больше не то место, где можно жить» 

Сплоченность ― отличительная черта японского общества, особенно в сельскохозяйственных районах. С самого начала, говоря об атомной энергетике, политики делали упор на общественное благо, смешивая его с интересами корпораций. Ставить под вопрос безопасность АЭС означало отречься от своей семьи, друзей, соседей. Десятилетиями скептики держали языки за зубами, правительство продвигало идею о абсолютной безопасности атомной энергии, а действия руководства TEPCO не подвергались никакому регулированию. Это многолетнее покрывательство халатности привело к принятию опасных решений ― так, например, дизель-генераторы на Фукусиме-Дайичи были установлены в месте, незащищённом от наводнения, что сыграло свою роль в аварии. В прошлом феврале трое руководителей TEPCO были осуждены за преступную халатность, ставшую одной из причин катастрофы. 

Хаякава не хотел возвращаться в Нараху, но у него не было выбора. «Не могу же я бросить храм, ― объясняет он. ― Здесь похоронены мои родные». Кроме того, он считает, что уже слишком стар для того, чтобы начинать новую жизнь. Раньше Хаякава надеялся, что его внук в будущем займет его место, но катастрофа уничтожила эти надежды. «Я ― последний. Очевидно, что Нараха больше не будет тем местом, где можно жить». 

«Этот монах с самого начала был против атомной станции, ― рассказывает Тошимицу Вакизава, общительный 67-летний разносчик газет. Кажется, что он знает всех в Нарахе. ― И все, о чем он говорил, сбылось». 

Когда я первый раз встретил Вакизаву, он собирал ветки в своем саду. Японцы редко вступают в разговор с незнакомцами, не говоря уж о американских журналистах, появляющихся без предупреждения. Но Ваказава разговорился со мной, будто мы годами жили по соседству. 

Он указал на дом, который должен быть снесен, потому что его владельцы не собираются возвращаться. «Я думал, процентов 30 жителей может и приедут. Теперь думаю, что вернется максимум 20 процентов». 

Вакизава не упрекает своих соседей, которых предпочли комфортную жизнь в Иваки (80 процентов эвакуированных жителей переехали туда) этой неестественной тишине своего родного города. «Сейчас здесь хуже, чем 40 лет назад, когда станцию только построили. Когда я проезжаю по Трассе №6, я не вижу ни одного живого существа, даже насекомых. Вечером это пугает». 

Ваказава собирается через несколько дней переехать в Нараху и снова заниматься доставкой газет. «Люди хотят читать некрологи, ― говорит он. ― Им нужны местные газеты, чтобы узнавать, кто умер и какой уровень радиации». 
 

В мае было засажено одно из первых после катастрофы рисовых полей. Многие жители считают, что вода в Нарахе слишком заражена, чтобы её можно было пить. 

Сейчас Ваказава доставляет газеты лишь в 50 домов, против 250 до аварии. «Город исчезает», ― считает он. Его тревожит чувство отчужденности, которое висит в воздухе Нарахи. Люди живут одиноко, без традиционной поддержки соседей и родственников. Можно умереть у себя дома, и никто даже не узнает об этом. Когда я говорю Ваказаве, что такие смерти ― не редкость в США, он приходит в ужас. «Здесь такого никогда не случается! Мы всегда знаем своих соседей!». Он качает головой, как будто пытаясь «вытрясти» оттуда мысль о том, что где-то в мире люди относятся к соседям, как к чужакам, и умирают в одиночестве. 

Я покидаю Вакизаву и еду к морю. Я надеюсь найти там остатки домов, разрушенных цунами, но нахожу лишь огромную свалку радиоактивных отходов, наполовину скрытую хлипкими пластиковыми панелями с изображениям птиц и деревьев. Если встать спиной к морю, то к западу от свалки видны темные склоны гор. Долина реки, как шахматная доска, расчерчена коричневато-желтыми рисовыми плантациями с черными клетками мешков для отходов. Эта картина страны, где каждый квадратный сантиметр пригодной почвы активно используется, отрезвляет. В японском языке для этого чувства есть специальное слово, mottainai ― чувство сожаления о чем-то утраченном. 

«Деловой» район Нарахи ― сарай из металлических панелей, который стоит на углу парковки мэрии. Здесь находится закусочная Такечан, которая принадлежит Миюки Сато и её мужу. Каждый день им приходится тратить час на дорогу от Иваки и обратно. Старое здание закусочной, сейчас заросшее сорняками и мхом, когда-то было неотъемлемой частью пейзажа Нарахи. В новой закусочной обстановка, как в больничной столовой: белые пластиковые стены и флуоресцентные лампы. Помещение битком набито рабочими в серых спецовках, склонившихся над тарелками с лапшой. 

Мне удалось поговорить с Миюки после часа пик в закусочной. На этой неделе к ней уже приходил один шведский репортер. «Что вы думаете о радиации? ― Миюки пересказывает мне вопрос репортера с наигранной серьезностью. ― То интервью быстро закончилось». 

Супруги Сато еще не нашли места в Нарахе, чтобы переехать. Они хотят уехать из Иваки, частично из-за ежедневной траты времени на дорогу туда и обратно, частично потому, что сообщество эвакуированных жителей не так уж спокойно, как говорит об этом мэр Мацумото. Люди разделились после решения открыть Нараху, объясняет Миюки. Она с неохотой говорит на эту тему, только рассказывает, что люди жалуются, будто она готовит, используя зараженную воду. Миюки показывает мне сертификат на стене, который гарантирует, что вода в Такечане соответствует стандартам качества.

«Нам просто хотелось снова открыть закусочную, ― женщина вздыхает. ― Но не все нам верят»

Глава местной службы по контролю качества воды, Харуо Оцука, показывает мне машину, которая каждый час проверяет воду на наличие цезия-137 (это первичный изотоп, возникший при аварии на АЭС). Результаты предсказать нельзя. Я рассказываю Оцуке про людей, которые критикуют Сато. «Люди просто ищут причины, чтобы не возвращаться, ― фыркает Оцука. ― Сначала они говорили, что на рисовых полях высокий уровень радиации, потом дороги. Теперь они недовольны водой». 

Волнения среди эвакуированных не стихают. Семья Хироко Юки владеет бензоколонкой Shell за углом Такечана. И хотя они первые открылись после катастрофы, в Нараху возвращаться не собираются. Недавно они купили дом в Иваки. 

«Но мы говорим, что этот дом нам предоставило правительство», ― говорит Юки. 

«Почему?» 

«Люди завидуют, ― пожимает он плечами. ― Мы целыми днями работаем, с утра до ночи, и прибыли в этом бизнесе невысокие. Мы много не зарабатываем, но люди не верят». 
 

Хироко Юки принадлежит бензоколонка Shell в Нарахе, но его семья в город решила не возвращаться 

Такие мелкие разногласия, кажется, не имеют ничего общего с серьезными спорами насчет заселения Нарахи, о которых рассказывала Миюки Сато. Я не понимаю, почему кто-то недоволен выбором соседа ― решил ли он вернуться или наоборот. Кажется, что всё это так… по-японски. 

«Вы правы, это действительно очень по-японски, ― невозмутимо отвечает Юки. В своей черной спецовке и с короткими волосами он напоминает солдата. ― Японцы всегда беспокоятся о том, что подумают окружающие. Особенно сельские жители». 

В японской культуре собственные интересы человека неразрывно связаны с интересами семьи, сослуживцев и общества в целом. Но катастрофа в Фукусиме разорвала эту связь. Десятки тысяч людей были брошены на произвол судьбы, и мелкие ссоры ― это лишь верхушка айсберга того чувства неопределённости, которое люди испытывают насчет своего места в Японии после Фукусимы. Вопрос о возвращении домой стал своего рода тестом на доверие, который никто не может пройти, потому что дома больше нет. 

Никто не понимает этого лучше, чем Киёши Ватанабе, президента торгово-промышленной ассоциации города Нараха и представителя поколения, долг которого был, по словам Ватанабе, «хранить семейный очаг и могилы родственников». Ватанабе вернулся в Нараху, чтобы создать рабочие места для молодежи, которая приедет сюда в следующие 3-5 лет. Задача эта не из легких. 

Парадоксально, но катастрофа освободила молодых людей от традиционных обязательств, которые поколениями держали семьи вместе в одном месте, иногда даже в одном доме. Нарахе придется открывать себя снова, чтобы привлечь свежую кровь. 

«Раньше, даже если старший сын жил отдельно от родителей, он был обязан вернуться, если они попросят, ― рассказывает Ватанабэ. ― Но сейчас есть веская причина не делать этого: радиация. Тут уже родителям нечего возразить». 

Проблески в будущем города видны в недавней распродаже семи участков земли рядом с рекой Кидо. Несколько из них немедленно были куплены людьми из Томиоки, города, который будет «переоткрыт» следующим. 

«Такой, как прежде, Нарахе уже не стать, ― считает Ватанабэ. ― Сюда приедут новые люди, и мы должны строить новое общество для них».

Период полураспада цезия-137 ― немногим более 30 лет. Каков период полураспада разрушенных социальных связей?

«Через пять лет уже сложно что-то восстановить. ― считает Фумико Якота. ― Люди просто привыкают к положению дел, неважно, хорошее оно или плохое». 

Мелкие ссоры на самом деле являются выражением тревоги людей, живущих в Японии после Фукусимы. 

Фумико Якоте уже за семьдесят, и она живет одна недалеко от трассы №6.В мой последний день в Нарахе я беседую с этой женщиной, сидя на кухне её дома. Теплый ветерок треплет шторы, за окном вдалеке виден океан. Якота рада своему возвращению в Нараху, жить в Иваки, по ее словам, было довольно уныло. Но, как оказалось, молодое поколение привыкло к жизни после эвакуации, и они не собираются обратно. 

«Что же такого особенного в Иваки?» ― спрашиваю я. «Там больше красивых людей, вот и вся разница, ― смеется Якота. ― Может, это не самая приятная мысль, которую вы услышите от пожилой дамы, но я считаю, для кого-то из молодежи катастрофа обернулась удачей». Нараха была местом, откуда молодежь старалась уехать, как только подворачивалась возможность. Авария в Фукусиме стала такой возможностью. 

Якота с трудом поднимается со стула и подходит к окну. На другой стороне трассы пожилая пара из Томиоки построила новый дом. Якота говорит, что видела женщину, и она показалась ей хорошим человеком. «Я думаю, мы могли бы подружиться. Не сразу, конечно, но так постепенно мы вернем Нараху к жизни. Я сделаю всё, что смогу, но в моем возрасте заводить друзей непросто».

Я пытаюсь пошутить: «Испеките ей пирог». Якота отвечает со смешком: «Мы не американцы. Японцы очень застенчивы. Я не думаю, что люди здесь ищут друзей. Но каждый хочет иметь возможность поговорить хотя бы с соседом». И добавляет хриплым шепотом: «Я надеюсь, мы сможем стать друзьями». 

Автор: Стив Фэзэрстоун. 
Оригинал: New Republic. 

Перевела: Тина Туаева.  Редактировали: Сергей Разумов и Егор Подольский. Newochem