Site icon УКРАЇНА КРИМІНАЛЬНА

Машины виртуальности и машина пропаганды

УК
Машины виртуальности и машина пропаганды
Машины виртуальности и машина пропаганды

Машины виртуальности создавались в первую очередь религией и искусством. Лишь в наш век эту эстафету перехватила пропаганда. Интересно, что еще ближе к нам пропаганда перестает быть пропагандой по форме, а мимикрирует под то, что ближе к человеку и не считается пропагандой.

Это кино и телевидение, это искусственный отбор новостей, которые каждая в отдельности даже может быть правдой, но выбор именно их в виртуальную картинку дня сделан исходя из интересов пропаганды. Отброшенные новости тоже отражают жизнь, но об этой стороне жизни никто не узнает, поскольку они не попали в трансляцию.

Все это разного рода виртуальности – религии, идеологии, развлечений. Они лишь по-разному соотносятся с жизнью: от метафорического до реального. Одновременно виртуальность жестко структурирована, о чем говорит ограниченное число сюжетных ходов, которые изучаются очень интенсивно от В. Проппа до современных исследователей кино/телесериалов и бестселлеров. В последнем случае перед исследователями сюжетов стоит чисто коммерческая задача – ответить на вопрос о популярности того или иного сюжета.

Мы живем в том мире, знание которого отобрано для нас. Более того, нас воспитали школа и университет видеть в результате обучения в мире только то, что считается важным для создателей нашей картины мира. Дореволюционная история России в СССР, например, стала историей борьбы с монархией. Соответственно, эта точка зрения вытаскивала на поверхность совсем другой список имен, чем это была бы просто история правления императоров, как в странах, не прошедших сквозь революцию. Накладывая на историю разные ментальные фильтры, мы получаем разные истории одной и той же страны.

Эта же ситуацию, даже еще в большей степени, реализуется в литературе и искусстве, с помощью которых также можно менять реальную историю. Художественные образы сильнее проникают в наши души и разум. Люди скорее забудут учебники, чем телесериалы, тем более сериалы чаще смотрят те, кто уже не читает учебников.

Ситуации ментального управления активизируются при трансформации моделей мира и даже при приближении к этим процессам. К примеру, перестройка началась не в перестройку, а раньше, когда были запущены в циркуляцию художественные произведения, к которым прошлый политический режим относился резко отрицательно. С другой стороны, при отсутствии таких внешних ментальных рамок у каждого человека в голове была бы собственная история. Именно поэтому государства фильтруют такую информацию, даже на уровне личных воспоминаний, когда наказывает за не ту память о событиях, не говоря уже о литературе и искусстве, которые могут полностью уходить от реальности в желаемую сторону.

Государства пытаются контролировать и потоки отрицательной информации о себе, иногда даже участвуя в их создании. Это и работа вокруг мемуаров Хрущева и Жукова, это роль Виктора Луи в передаче нужных для КГБ материалов на Запад  [1 – 5], это и не совсем понятная по сегодняшний день фигура А. Солженицына [6 – 10].

Ф. Бобков также критикует и А. Твардовского, правда с позиций своего ведомства: “Я вам вот что скажу насчёт Солженицына… Это серьёзный провал Твардовского (главный редактор журнала «Новый мир», который, напечатав «Один день Ивана Денисовича», дал дорогу лагерной литературе и открыл миру Солженицына.) Мы потом на эту тему с ним разговаривали. И он сам говорил: «Если бы вы знали, как я переживаю это дело». Он же его напечатал первым. А что там было печатать? Подумаешь, защитник прав человека нашёлся. Но он его напечатал. И пошёл Солженицын. Не напечатал бы, кто бы его знал этого Солженицына?! И какой он художник слова… Сравните как следует с настоящими писателями и сделайте вывод! А Твардовский его напечатал и потом каялся. Когда хоронили Твардовского, Солженицын пришёл на похороны. На прощание не ходил, а пришёл на похороны. Ну и… там ему сказали: убирайся к чёртовой матери отсюда! Его прогнали с кладбища, с похорон Твардовского. Сначала это сделала дочь, а потом и все её поддержали…” [11].

Контролируемые КГБ информационные потоки хорошо иллюстрирует фигура Виктора Луи. Через, него на Запад шли “чувствительные” для СССР тексты: “Технология «работы» Луи с иностранным пресс-корпусом была проста, как все гениальное. Предположим, на арене появлялся новый корреспондент некоей американской газеты. Даже с новичком Луи был искренне обходительным, обворожительно улыбчивым, искрометно остроумным. Журналист удивлялся – как про такого человека можно говорить гадости? Ко второй фазе Виктор переходил постепенно, сначала по капле «сцеживая» кое-какие кремлевские секреты (на Западе говорили – «дистиллируя»).

Доза понемногу увеличивалась, маленькие секреты становились секретами побольше: когда ожидается следующий запуск очередного «Союза», что думает Политбюро о происках Пекина, что означает мнимая опала какого-нибудь члена ЦК. Информация была на девяносто пять, если не на девяносто девять, процентов правдивой. Те, кто говорит, что Луи был лжецом и дезинформатором, знают, что лгут сами. Но его правда была – как бы точнее выразиться – избирательной, подвергнутой тщательной селекции, «дистиллированной». Он выдавал ее не целиком: а если и целиком, то поворачивал к наблюдателю только те грани, которые сверкали ярче для советской пропаганды” [2].

Или другой вариант работы Луи: “именно из‑за него на Западе затормозилась кампания в поддержку академика Сахарова. В конце лета 1984 года, когда весь мир обеспокоенно следил за состоянием здоровья нобелевского лауреата в области укрепления мира, проживавшего с января 1980 года в городе Горьком, Виктор Луи продал западногерманской газете “Бильд” за баснословную цену несколько снимков и даже фильм (который мог отснять только КГБ), показывавший “ежедневную жизнь” Андрея Сахарова и его жены Елены Боннэр в ссылке. Большинство западных средств массовой информации показало эти кадры, где Сахаров выглядел очень похудевшим, но вполне здоровым. Общественность успокоилась, и сразу же пошла на убыль кампания в поддержку Сахарова. Цель КГБ была достигнута” [5].

Информацию можно запретить, но это не значит, что она исчезнет. Зато широко распространяемая информация, даже ложного характера, будет жить припеваючи. Ее правда спрятана в ее распространенности. То есть любая значимая  информация начинает трансформироваться так, чтобы приобрести положительное звучание. Сегодняшние политтехнологии добавляют к этой фразе и то, что положительное или нужное звучание для нужной целевой аудитории. Кстати, избыток информации позволяет в большинстве случае находить нужные типы информации для каждой нужной аудитории. То есть даже реальная информация на самом деле может подстраиваться под цели так, словно она на самом деле является виртуальной.

Виртуальный контент может создаваться под любые интересы. Поэтому часто столкновения между государствами может идти на уровне виртуального контента, например, в производстве кино, когда каждая из стран начинает удерживать свою версию исторических событий, делая в ней нужные для настоящего момента акценты.

Театр времен перестройки раньше фильмов и книг направлял внимание массового сознания в нужную сторону. Фильм – это дорогостоящий и долгий по созданию процесс, поэтому театр в этом плане всегда выигрывал у кинематографии. Тем более театр – это живое общение актеров со зрительным залом, как и зрительного зала с актерами, чего нет в кино.

Вот приглашение на выставку советского политического театра, где упомянуты два “перестроечных” драматурга М. Шатров и А. Гельман: “На выставке будут представлены фотографии, афиши, программы спектаклей, фрагменты рецензий и отзывов зрителей. Особое место будет отведено материалам, связанным с творчеством таких знаменитых в свое время драматургов, как Михаил Шатров и Александр Гельман. Пьесы Михаила Шатрова открывали для широкой публики как неизвестные страницы советского прошлого, так и личностей, вычеркнутых из истории. На выставке можно будет увидеть подлинную рукопись пьесы Шатрова «30 августа» («Большевики») с правкой автора. Пьеса была поставлена к 50-летию Октябрьской революции. Однако спектакль не понравился Институту марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, а председатель цензурного комитета Павел Романов усмотрел в нём крамолу. Показ пьесы состоялся только благодаря личному разрешению министра культуры СССР Екатерины Фурцевой” [12].

Но Шатрова критиковали еще в далеком 1955 г. Вот один из примеров такого отрицательного реагирования со стороны Отдела школ ЦК: “Московский театр юного зрителя поставил пьесу М. Шатрова «Чистые руки». Отдел школ ЦК КПСС познакомился с этим спектаклем. По нашему мнению, пьеса М. Шатрова неудовлетворительна по идейному содержанию, своим художественным качествам и ошибочно принята к постановке” [12].

Это страшные слова и для театра, и для драматурга. Но они одновременно подчеркивают важность театра в честном отображении жизни, ради чего власти и придумывают разнообразные методы контроля. Получается, что, даже говоря о прошлом, а у Шатрова было много таких пьес, театр может говорить о будущем. Это происходит тогда, когда театр акцентирует те моменты, которые являются критичными для действующей на тот момент власти.

Театр далекого прошлого был иным, он не отображал жизнь, а был самой жизнью, то есть он был ближе к религии, чем просто к искусству. И именно так на него смотрит власть. Например, такой взгляд на театр прошлого: “Театр Мистерии указывает и взывает, подобно оракулу. Он не создает иллюзий, не «репрезентирует» и не «интерпретирует», он есть воплощение настоящего, подобно искусству агиографии: икона — это не «представление» божества и не тотем, заключающий в себе это божество; это явление божества в его непосредственном присутствии. Икона (сама доска с красочной композицией) есть проводник, в котором божество дышит. Не прямая, а обратная перспектива: не наблюдатель «входит» в изображение, но присутствие божественного соприкасается с ним — и вовлекает его. Театр Мистерии, в этом смысле, — «иконическое искусство», а не «репрезентативное». Я думаю о театре, не отделенном от внутреннего человека, и о воплощении этого внутреннего через искусство. Наименее заметный лик исполнительских искусств. Театр как «путь познания» человека. Это не ново, это уже было, это есть, и это простирается в будущее. Искусство Мистерии основано на «возвращении», не на «сентиментальном» или «экзотическом» возвращении, а на «вспоминании» посредством действия, не теряющего связь с настоящим моментом. От настоящего к началу — каждое мгновение есть начало” [13].

Наверное, пристальное внимание к театру современных властей также отражает это. Они больше боятся не неправильных описаний, а трансформации реальной жизни, вероятно, опасаясь, что в этой новой жизни им не будет места. В принципе любой выход на массы должен беспокоить власть, отсюда масса примеров такой цензуры контента.

Шахназаров вспоминал, как сводил Андропова с Ю. Любимовым, чтобы помочь режиссеру. И это в данном случае удалось: “Через несколько дней Юрий Владимирович пригласил меня и сказал, что у него был разговор относительно Любимова. Обещано оставить его в покое при условии, если Таганка тоже будет «вести себя более сдержанно, не бунтовать народ и не провоцировать власти»” [14].

То есть система функционировала на основе запретов на нижнем уровне и разрешений, но уже более высокого уровня, отменявшем эти запреты. И это было в случае любого известного имени. Однако потом они из-за Любимова и поссорились, точнее, начальство “нахмурилось” и закрыло тему, но, став генсеком, Андропов вернулся к этому разговору: “Затем Андропов спросил: — А ты продолжаешь поддерживать отношения с Любимовым? Я ответил, что мы с ним не ссорились, но после его разрыва с Целиковской перестали встречаться. Спектакли, поставленные на Таганке в последнее время, уже не такого класса, как «Добрый человек из Сезуана» или «Гамлет». — Возобнови знакомство, — посоветовал Андропов, — постарайся повлиять на него. Скажи ему, что теперь, когда я стал генеральным, он может спокойно работать. Но пусть и сам поймет, что не следует загонять власти в тупик. Я сказал, что постараюсь выполнить его поручение, и спросил, можно ли рассчитывать в этом случае, что генеральный примет Любимова? Юрий Владимирович кивнул и повторил: — Воздействуй на него. Он человек яркий, талантливый, но его заносит”.

Это говорит уже об определенной “червоточине” в мышлении партийной элиты, которая понимала, что рядом с ней нет наиболее талантливых и интересных. То, что они интенсивно строили в стране, не было интересно им самим. Причем занимались заодно и наказанием тех, кто думал так, как они и сами думали в своем закрытом кругу.

И перестройка началась задолго до того, как об этом громогласно объявили гражданам. Ее готовила группа, имевшая прямую и тайную поддержку Андропова. И многое пошло именно оттуда: “Помню, как Василий Аксенов рассказывал, что, эмигрировав, попал первый раз в Западный Берлин, в ФРГ и был поражен количеством русских ребят узнаваемого вида, весьма активно шустрящих по бизнесу. Это начало 80-х, ни о какой перестройке и речи не было. Из книги теперь ясно, что это были они, “птенцы гнезда Питовранова”, готовящие новые площадки. Интересная получается история. Чекисты, как сказал бы классик, стали могильщиками буржуазии. Потом они же стали могильщиками пролетариата. Сперва буквально, а затем и идеологически. Теперь они вроде как развивают капитализм, но куда денешь профессиональный навык могильщика?” [15].

Отсюда следует простая истина, что отнюдь не только политические мотивы толкали инициаторов перестройки. Хотя была и идея выйти в период конвергенции на лидерство в Европе и сделать ее антиподом США. Но, видимо, Запад на это не клюнул.

Помимо Андропова в руководящей цепочке называют его подчиненного и одновременно ментора – генерала Е. Питовранова, о котором есть и такие воспоминания: “по громкому делу о незаконных валютных операциях они вышли на отставного генерала КГБ. По их данным, этот товарищ контролировал одну из известных в мире островных офшорных зон и оперировал суммами от $12 до $60 млрд. Генерал без проволочек явился на допрос и мило рассказал следователям о том, что его близким знакомым приходилось ликвидировать за рубежом лиц, по положению не идущих ни в какое сравнение с мелкими прокурорскими штафирками. Как рассказал мой приятель, говорил генерал настолько весомо, что задавать ему вопросы по делу как-то расхотелось” [16].

И такие: “Таланты Питовранова были оценены Юрием Андроповым. В 1969 году он предложил опытному разведчику возглавить секретный отдел «П», который занимался бы вербовкой западных бизнесменов, близких к правящим кругам своих стран. По словам Питовранова, идея создания агентурной сети из бизнесменов пришла ему в голову во время работы в Германии, когда ему удалось подслушать разговоры спецслужбистов ФРГ. Есть, однако, обоснованная версия, что Питовранов никуда из органов не уходил, а его назначение в ТПП изначально было прикрытием для создания такой агентурной сети. По уверениям самого Питовранова, дело шло прекрасно на протяжении 15 лет. Среди добытых материалов было и разоблачение некоего неназванного советского дипломата (можно предположить, что речь идёт об Эдуарде Шеварднадзе), что он работает на США. Однако Леонид Брежнев не поверил материалу и не дал ему хода. Вряд ли, однако, виноват Брежнев, ибо известно, что сам Андропов покровительствовал Шеварднадзе” [17].

Такая неоднозначная биография привела к тому что генерала Питовранова в одной из статей обозначили как “кукловода Советского Союза”. Правда, в этой статье почему-то приводятся доводы противоположного порядка. Например, такие: “Насколько в принципе был возможен заговор во главе с председателем КГБ? В данном случае речь не о мировоззрении коммунистов Андропова и Питовранова, предавших (по мнению авторов этой версии) систему, которая их породила, а об институциональном аспекте: обладал ли в принципе председатель Комитета государственной безопасности в 1960-1970-е годы аппаратными возможностями для проведения самостоятельной политики. Авторы теории заговора представляют КГБ всемогущим и всеведущим институтом. У них есть однозначный ответ: “Да”. Но у нас он вызывает большие сомнения. СССР – страна, в которой кроме государства ничего не было. Поэтому Советский Союз не мог иметь внешние по отношению к государству механизмы баланса. Так как общество без баланса существовать не может, то неизбежно должны были возникнуть системы внутригосударственного баланса. Главной из них стала система кадровая. И здесь было три механизма:

В перестройку Питовранов “засветился” даже в судебном процессе: “В сентябре 1995 г. в Москве состоялся процесс по иску Питовранова против тележурналиста Владимира Молчанова по обвинению в клевете (журналист заявил о причастности генерала к убийству председателя Еврейского антифашистского комитета, актера Соломона Михоэлса в 1948 году). На суде выступил в качестве свидетеля защиты бывший начальник контрразведки полковник в отставке Федор Григорьевич Шубняков. Он заявил о своем (и Питовранова) неучастии в убийстве. Его задачей являлось «установление контактов с Голубовым в целях получения информации о настроениях и планах Михоэлса и передача ее Огольцову и министру ГБ БССР Цанаве». Суд закончился мировым соглашением. Молчанов опроверг в эфире свою прежнюю информацию, заявив, что в убийстве Михоэлса виновны высшие руководители Советского Союза и МГБ, а также некоторые подчиненные Питовранова, но не он лично” [19].

Машины виртуальности одновременно позволяют отслеживать поведение человека, тем самым давая прогноз на его будущее поведение. Это то, на что опиралась Cambridge Analytica, пытаясь влиять на выборы Трампа. Зная, например, где именно человек ставит лайки в Фейсбуке, специалисты легко выходят на его политические предпочтения. Они же говорят, что могут узнать любого пользователя Фейсбука лучше его самых близких друзей.

Электронные следы, которые человек оставляет в Интернете, никогда никуда не уйдут. Они хранятся вечно, составляя ту ценность технических платформ, которая приносит им миллиарды. Их главной продаваемой ценностью является информация о нас самих.

Платформы выстраивают также и новую экономику. Как пишет Е. Ларина: “платформа – это своеобразная комбинация советского Госплана и американской торговой Мейнстрит. При этом, в отличие от Госплана, платформа осуществляет планирование интерактивно, быстро исправляет проявившиеся неточности и контролирует выполнение взаимодействия между покупателем и производителем с жесткостью, которая была недоступна советскому ОБХСС. Как это ни удивительно, будучи посткапиталистической, платформа воскрешает отношения, свойственные для феодализма, внутри которого существовал рантье – капитализм. В рамках платформ их владельцы создают своего рода цифровые дубликаты физических вещей и предоставляют своим пользователям право использовать эти дубликаты для совершения сделок. Это относится не только к платформам, типа маркетплейс, но и к онлайн кинотеатрам, онлайн-библиотеках и т.п. Во всех этих случаях пользователи ничего не приобретают в собственность. Они лишь за деньги временно арендуют интеллектуальную собственность в виде фильмов или книг, а также места для хранения файлов в облаке или даже само программное обеспечение, предоставляемое как услуга. По сути, владелец актива вместе с хозяином платформы получает плату за доступ к этому активу точно так же, как владелец земли получал барщину с крестьян за возможность обработать землю, а хозяин квартиры – с жильцов-арендаторов. Если раньше, в базисе капитализма, как писал Й.Шумпетер, лежало изобретение чего-либо, то теперь основа нового контура глобальной экономики – это оплаченное право доступа к информации самого различного формата и смысла – от кинофильма до досье на компанию, от программного обеспечения до возможности использовать фотоконтент”  [20].

Как видим, информация используется активно как для продвижения, так и для слежения за человеком. Автоматические алгоритмы дали возможность увидеть то, что было недоступно раньше. Человек стал как на ладони, с его мыслями и прошлыми или даже будущими поступками.

В прошлом это была задача цензоров – не пускать книгу, которая могла быть истолкована не в пользу государства. Игорь Голомштоквспоминал: “Дело в том, что было такое издательство «Знание» при ЦК КПСС, они должны были выдавать брошюру на каждого деятеля, получающего советскую Премию мира. И когда получил Пикассо, ко мне пришла редактор и предложила написать эту брошюру. Я отнесся к этому скептически, потому что о Пикассо писать было тогда можно было, только ругая его за формализм и восхваляя за прогрессивные идеи. Мария Розанова предложила мне в соавторство Синявского, который Пикассо знал, любил. Мы с ним написали эту брошюрку, небольшую в общем-то. Это была первая публикация о Пикассо в Советском Союзе. Мы решили писать как бы без всякой цензуры. Шансов на то, что это будет опубликовано, было мало, и поэтому мы решили написать, как будто мы в свободном мире живем, без всяких соображений цензурных. И она очень прозвучала, эта книжка. Как раз было немножко послабление идеологическое в Москве. Книжку, естественно, запретили. Была большая переписка между Сусловым, Поликарповым, самых верхушек. Ее запретили, пустили под нож. Потом вмешался Эренбург, который написал предисловие к нашей книжке, который был заинтересован в том, чтобы вышла книжка о Пикассо. В конце концов нажал какие-то свои пружины французские, он был председатель общества Франция — СССР. Приезжала какая-то делегация французских коммунистов чуть ли не во главе с Морисом Торезом. И Торез, может быть это был не Торез, я точно не знаю, пожал руку Косыгину и поздравил его с тем, что в Москве стотысячным тиражом выходит книга о Пикассо. После чего запрет был снят, была долгая переписка и, в конце концов, такое приняли Соломоново решение: из тиража сто тысяч экземпляров 30 тысяч пустить куда-то по провинциям, только в двух магазинах в Москве и Ленинграде она продавалась, а остальной тираж, я не знаю, куда он делся, очевидно, его уничтожили” [21].

Как видим, в дело вмешался ряд случайных событий, в результате которых книга и увидела свет, хотя исходно цензура не пускала ее. Это одновременно говорит и о том, что Советский Союз как бюрократическая система разрешал давать “добро” наверху даже тогда, когда внизу запрещалось. Просто никому это не было нужно, поскольку могли возникнуть негативные последствия.

Переход к доминированию виртуальности в принципе отнюдь не случаен, он связан с приходом постиндустриального мира. Внимание именно к информации породил индустриальный мир: “Газеты в том виде, в каком мы их знаем, пришли с индустриальной революцией. Почти всю человеческую историю большинство людей не интересовались тем, что происходило в мире, и во многих случаях они даже не знали, нужно ли им это. Мало кто знал, что происходит за пределами их непосредственного физического окружения. С появлением железных дорог и пароходов, телеграфа и радио все начало двигаться намного быстрее. Газета в свою очередь стала аппаратом придания смысла, даже когда доставляемые новости делали мир более запутанным и ужасным. Они создали литературное пространство для проверенной информации в мире, который наполнился многим, что следовало узнать” [22].

В результате мир переполнился информацией. Но человечеству этого оказалось мало. Точно такую же операцию мир проделал и с виртуальностью, постепенно он стал порождать ее все больше и больше. В прошлом, например, в виде сказок она была важной, но имела малое разнообразие. Человечество росло: сказки, написанные вначале для взрослых, постепенно трансформировались в детские, откуда убрали часть ужасов, которые могли удерживать взрослое внимание.

Виртуальность, имея в качестве своей основной функции развлечение, одновременно выполняет функции, направленные на поддержание социально верных моделей мышления и поведения. Вероятно, впервые человечество имеет сегодня ситуацию, когда, как это происходит, например, максимально массово в случае телесериала, когда потребитель платит одновременно за развлечение и социальное управление самим собой.

Причем уровень и точность управления все время растут Х. Клинтон видит в этом плане в Цукерберге вариант авторитарного лидера: “Представления Клинтона о Цукерберге как о мировом лидере соответствуют действительности. “Я иногда ощущаю, как будто говорю с иностранным государством”, – говорит она, ссылаясь на разговоры, которые у нее были “на самом высоком уровне” в Фейсбуке.  “Он чрезвычайно влиятельный”, – она говорит мне. “Это глобальная компания, которая имеет огромное влияние по таким направлениям, которые мы только начинаем понимать”. Фейсбук в определенном смысле является первой технократической страной-нацией – экспериментом в реальном времени по соединению людей в массовых и беспрецедентных масштабах, с числом пользователей, превосходящих любую существующую страну, почти такую же большую, как Китай и Индия вместе. Это также институт, имеющий в своем распоряжении гигантские рычаги влияния на своих пользователей-граждан. Фейсбук хорошо знает это. Он играет на манипуляции людскими эмоциями. Он возвестил о своей способности влиять на результаты выборов” [23].

Как видим, мы начинаем сталкиваться с новым типом международной реальности, когда влияние извне не знает ни границ, ни расстояний. Близкую силу наращивают и телесериалы, которые могут влиять на население с такими же результатами. Только они отделены во времени, поэтому не ощущаются в настоящем времени. Их пока могут не замечать даже специалисты.

К. Сильверман, редактор BuzzFeed News и эксперт по борьбе с дезинформацией, говорит об опасности таких платформ: “Некоторые тенденции сохраняются. Например, использование для распространения дезинформации крупнейших платформ социальных медиа и поисковых систем происходит и в глобальном масштабе. Довольно трудно понять, какую информацию люди распространяют в мессенджерах, поэтому непонятно, сколько людей увидели сообщение, содержащее дезинформацию, и кто его первым запустил. Искусство изменения фотографий и видео также продолжают очень быстро совершенствоваться. Кроме того, по всему миру: на Филиппинах, в Индии и в других странах – возникают фирмы, которые специализируются на манипуляциях с медиа и распространении дезинформации и продают эти услуги своим клиентам”  [24].

Такая же дезинформационная проблема есть и в научных коммуникациях. Ш. Айенгар видит решение в борьбе с этим в следующем: “Возможно, лучшее, что может быть сделано в случае ученых и их научных ассоциаций это проактивное развитие онлайновых стратегий и интернет платформ противодействовать при возникновении подобных явлений” [25]. Но в целом – джинн выбрался из кувшина, и как его загнать назад пока никто не знает.

Мы живем в мире, который резко отошел от старых стандартов проверки на достоверность, поскольку правда была целью. Но и тогда то, что было правдой в один период, могло стать неправдой в другой. Мы хорошо это понимаем сегодня, когда прошли несколько смен политических режимов. Особенно в этом плане поработала перестройка, убрав отсылку “правда” со многих исторических событий и фигур прошлого. Теперь мы живем в мире, где все может оказаться в определенный момент правдой, а потом в другой момент – ложью. 

Автор: Георгий Почепцов, профессор, доктор филологических наук; REZONANS

Литература:

Like
Exit mobile version