Столичный лохотрон: как «развести» доверчивые души

Как посидеть в престижном ресторане и прокатиться на «шансон»-такси за счет людского сочувствия и милосердия? Не предполагал, что это воскресное утро подбросит не только мне, как репортеру, любопытную тему. Но и повод для серьезных размышлений всем тем, кто обычно остро реагирует на человеческую беду. Ох уж эти наши славянские добрые да отзывчивые души……В наш вагон она зашла на станции метро «Тараса Шевченко». Молоденькая, заплаканная, черные локоны выбиваются из-под по-сельски повязанной легкой, давно выцветшей косынки. Длинная поношенная юбка, такая же кофта. К груди прижимает не по-летнему укутанного младенца, которого время от времени прикрывает там, где должно бы выглядывать личико. На груди — табличка с крупно выведенной надписью: «Люди добрые, посочувствуйте, если у вас есть сердце! У моей Анечки лейкоз и тяжелое воспаление легких. «АХМАДЕТ» требует денег, у меня, волынской селянки их нет, я скоро сама упаду без куска хлеба!»…

Она медленно продвигалась по не очень заполненному вагону (рассчитывая, что все прочитают ее мольбу), периодически покачивая свою малышку. Когда поравнялась со мною, не бросить ей в стаканчик хотя бы полтинник я не смог. Двое молодых ребят положили по две гривни, а сорокалетний плечистый мужчина с рюкзаком, смахивающий на «заробітчанина», расчувствовался даже на «пятерку».

Поначалу, честно говоря, меня больше интересовала сама реакция пассажиров. Но невольно обратил внимание: детский болезненный кашель и стон из-под пеленок раздавались почему-то уж слишком «синхронно» с тем, как «селянка» мизинцем правой руки, поддерживающей младенца, что-то нажимала в своем «пакете»! Решил перепроверить догадку. Выхожу на Контрактовой вслед за «волынской гостьей». И сразу замечаю: пока выходили пассажиры из нашего вагона, пока втискивались люди в соседний, «дочка» на руках «мамули» молчала как рыбка.

До станции «Майдан Незалежності» дамочка хорошенько «обработала» очередной вагон. «Хвоста» (то есть меня) она за собой не замечала. «Анечка» все так же время от времени глухо кашляла, братья-славяне бросали: кто мелочь, кто — гривню-две, два молодых негра, выходившие на Майдане, бросили доллары…

На Майдане и мне надо было переходить на другую линию, по направлению к станции «Святошин». И снова попадаю в «театр»! На «Театральной» зашла в вагон, закатив впереди себя коляску с сидящим в ней малышом лет четырех, уже другая «мамаша» — но с похожими ухватками. Рыженькая, молодая, одета тоже «по-сельски», слезы из глаз крупными горошинами катятся… На коляске — плакатик с просьбой о помощи и сочувствии. «Люди-людоньки, мені, повірте, соромно, але що ж вдіяти? — обращается к едущим. — У мого Максимка церебральний параліч, до того ж дитя хворе на шизофренію. Я не з тих, хто прикидається, грає на вашій доброті! Допоможіть, порятувати мого Максимка!»

И опять многие пассажиры лезут в карманы, расстегивают кошельки. Сердобольная старая женщина, проклиная на весь вагон платную медицину и всех, кто ее сотворил, кладет за плакат на коленки Максимке червонец. Тот, будто испугавшись, начинает резко дергаться, бьет ручками и ножками, закатывает глаза…

— Ай, горюшко-то какое! — сокрушаются другие женщины.

Нуждающаяся в помощи скоро ушла в другой вагон, но на станции «Святошин» я увидел ее снова. Мамаша с сынком, постояла еще какую-то минуту на платформе, поводив каким-то тюбиком возле едва не опухших от слез глаз, затем закатила коляску в вагон поезда, следующего обратно…

Пробыв в Боярке часов до шести вечера, возвращаюсь в Киев. Возле станции метро «Святошин» решил перекурить, посмотреть, чего там такого интересного продают на местном рынке. Не успел толком зайти в ряды, гляжу: знакомые все лица! Не торопясь, не обращая ни на кого внимания, куда-то направляются по базарчику… мои утренние маманя с «лейкозной дочуркой» и ее «подруга по несчастью» с коляской (в которой преспокойно, а не дергаясь, как в вагоне, восседает пацаненок). Смотрю — оглянувшись, сворачивают подружки за ряд густо поставленных палаток…

Эх, как не хватало мне в эти минуты вмонтированных в «мобилку» видеокамеры и диктофона! Но для многих читателей, думаю, покажется небезынтересной «картинка» с натуры:

— Ну как сработала? — спрашивает подружку та, что с коляской и мальцом.

— Нормально! — бодро отвечает «волынянка». — Наши и даже иностранцы на детский кашель да стоны идут косяками: 710 гривень, 25 долларов, 12 евро… А ты как?

— И мы не хуже! Максимка у меня просто артист, — ласково хлопает по щеке мальца, склоняется над ним. — Все сынок, вылезай из этой коляски, до вторника она нам не нужна.

Сбросив обноски, обе дамы мгновенно преображаются! «Волынянка», сняв черный парик, подкрасив губы, и нацепив затемненные очки, стала… стройной блондинкой с родинкой на правой щеке ближе к виску. Затем она небрежно подняла с земли свое давно умолкшее «чадо», быстро размотала его и оказалось, что это… кукла в рост младенца, от которой отходят два тонких проводка.

— Батарейки заменить надо! — по-деловому заметила подружке…

В сторону Вишневого стояли в ожидании пассажиров сразу несколько полупустых маршруток. Но крашеные блондинки (как бы не сестры — очень уж похожи!) подошли к «шансон»-такси: «Ресторан на окраине Вишневого знаешь? Вот и поехали!».

Иван Громницкий, “Киевский регион”