Российский пациент: как я лежал в больнице и что из этого вышло

…У меня нашли варикоз. Решился на операцию. Два месяца спустя, после всех очередей и праздников в назначенный час я вошел в Долгопрудненскую центральную городскую больницу (МБУЗ «ДЦГБ»), чтобы через одиннадцать дней выйти оттуда совсем другим человеком.

Вторник

— Осторожно, осторожно! — Санитары протискивают повизгивающую каталку в приемное отделение. — Ножевое ранение!

И уже вполголоса — девушке, которая принимает документы:

— Пьяный, сам себя поранил. Так, царапина, но он настоял — везите меня в больницу, и все тут. Дома у него жуткий бардак, вот он и рвется.

В конуре приемного отделения — три на пять метров — вздыхают человек пятнадцать. Дверь на улицу распахивается, въезжает очередная каталка с небритым мужиком в рыжих от грязи, колом торчащих носках, на подрагивающем от жира пузе — кровавая рана. Со «скорой» без очереди. Соседка справа шепчет подруге:

— А у меня знакомая глаз потеряла. Ей операцию сделали, сначала вроде ничего, а потом хуже и хуже, пока совсем не ослеп. Боится теперь на себя в зеркало смотреть, а ведь женщина, в библиотеке работает.

— Да, им бы лишь бы… — косится ее собеседница на санитаров.

Атмосфера сгущается. Народ вспоминает больничные ужасы, ругает нерасторопность медиков, отсталость медицины. Снаружи раздаются стоны и крики: очередная «скорая» доставила девушку в коляске — бледная, дыхание прерывистое, зовет маму, стонет от боли и держится за живот. Кто-то в очереди заканчивает начатый разговор крамольной фразой:

— Это все Путин виноват!!!

Два часа спустя меня проводят на четвертый этаж в хирургическое отделение. Лифт только для персонала и больных, все остальные ходят по лестнице. Дежурная сестра п­риветствует: «А мест нет!» Стелют на полу у б­атареи. Формально все необходимое есть: ч­истое постельное белье, подушка, одеяло, завтрак, обед, ужин. Туалетной бумаги, правда, нет, но под рукой кран с горячей водой. Дверь в душевую без защелки, но душ работает, ванна чисто вымыта, лежит кусок хозяйственного мыла. И сестру, может быть, не с первого раза, но дозовешься.

Иду на обед.

— Каша вам есть, а так как вы только что поступили и в списках еще не значитесь, котлета не положена.

Путь в туалет преграждает заведующий операционным отделением:

— Куда, опять курить?

— Я не курю.

Он не верит. Смотрит долгим взглядом:

— Я зайду, проверю!

В туалете температура стремится к нулю. Дух курилки уже не выветрить, банка с «бычками» похожа на понурого ежика, заплутавшего в мегаполисе. С улицы открывается прекрасный вид на унитаз — ни спрятаться, ни скрыться.

К вечеру нашлось место в палате, и меня переселили в левый угол от входа. Мой сосед Андрей варит кипятильником чифирь. Ему 46 лет, а выглядит на все 70. Напился, до дома не дошел, конечности поморозил, трех пальцев на руке лишился — типичный случай «отморозка». У окна лежит пластом молчаливый армянин, по животу у него «молния» с дюймовыми застежками. Н­апротив него Максим. Ему 33, но на Христа он совсем не похож: темное, пропитое, сморщенное лицо.

Макс сидел на героине, теперь бухает. Он словоохотлив, вечно на взводе и рад лишний раз поматериться. Желания его довольно просты: прорваться через блокпост травматолога, опрокинуть стаканчик водки, чтобы никто не заметил, заполнить сканворд и поскорее выписаться. Все ровесники его уже п­оумирали: кто в тюрьме сгинул, кто повесился, кого убили по пьянке. «Я самый старый», — с гордостью говорит Макс.

Палата разделена на две комнаты, в соседней лежат еще трое. Один из них, худой высокий мужик в трико, ходит туда-сюда час, другой, третий.

— Что это с ним? — спрашиваю я «своих» и обращаюсь к мужику: — Вы спортсмен?

Он тут же молча скрывается на своей половине.

— Это Биатлонист, сука, — рассказывает Макс. — Мы биатлон смотрели, а он ходит, вот и прозвали: Биатлонист. Каждый день по двадцать километров наматывает по палате.

Среда

Ночью Биатлонист продолжал ходить туда-сюда: ложился, снова поднимался и опять начинал бродить, открывал и закрывал дверь, короче, всем мешал спать. Завтрак в 8.00. Не продрав толком глаза, бегу с кружкой за чаем — а то останешься без него: больные разольют по бутылочкам. Кружка у меня походная: литровая, стальная, прокопченная. Протягиваю ее в белое прямоугольное окошко раздаточной.

— А ты кто? — На смену заступила другая кухарка. — Че, с похмелья голова трещит?

— Я не пью!

— Не прикидывайся, знаю я ваших, не первый день работаю! Алкашня! У тебя ж на лице написано!

— Да не пью я!

— Ну бомж бомжом…

Пока обедал, умер мужик на другой половине нашей палаты. Медсестры связали ему руки бинтом, но поднять не смогли — тяжелый. Позвали подкрепление. Пока медики возились с покойным, жена его путалась у них под ногами, причитая: «Ой, и на кого же ты меня покинул! Ничего-то ты мне теперь не ответишь!» Ее несколько раз выставляли из палаты, но только принимались за умершего, как она возвращалась и снова начинала разговаривать с мертвым мужем и спорить с медиками: мол, «шапочка на нем некрасиво лежит». Наконец я не выдержал, вывел ее из палаты и попытался отвлечь разговором.

— У нас дочь недавно погибла, — рассказала мне женщина. — Вот он и не выдержал, стаял, как свечка. А мы всю жизнь вместе, на двоих сто лет рабочего стажа на ДМЗ.

Тем временем покойника не без помощи матюков приподняли и перенесли на каталку. Мобильник в кармане халата медсестры в это время разрывался. Меня удивило, как медики — люди разных специализаций — дружно взялись за решение насущной проблемы. Больница — это все-таки не учреждение, а коллектив.

Четверг

Утро началось с болезненного укола цефтриаксона. Антибиотик сдавил ногу тупой болью. Не успел я прийти в себя, появилась медсестра и объявила, что пора ставить катетер. Я увидел у нее в руках длинную пластиковую трубку и похолодел:

— Куда?

— Трусы снимаем!

Медсестра сжала мой член и стала запихивать трубку в уретру. Жгучая непрерывная боль. Я схватил ее за запястья:

— Нет, подождите!

— Чего? Руки уберите! Руки, говорю, уберите! Вы что, хотите мочевого пузыря лишиться?

Двадцать сантиметров трубки были уже во мне, но боль не пропала, теперь она преследовала при каждом движении.

— Все, поднимайтесь!

Мне стало плохо. В ушах зазвенело.

— Вы что, оглохли?

— Мне не по себе… Пять минут полежу…

— Вам что, надо особое приглашение?

Я медленно сел. Сжал пенис рукой, чтобы трубка не дергалась. Встал. Вышел в коридор — и распростерся голый на полу.

— Твою мать! — гаркнула медсестра. — Лена! Лена!! На-шат-ы-ырь!!

— Да что за мужики пошли!

Вошел молодой веселый анестезиолог:

— Что случилось?

Я объяснил про укол и катетер.

— Обычная процедура при анестезии для о­твода мочи во время операции, все терпят.

— Может быть, но такого со мной женщина еще никогда не делала.

Анестезиолог равнодушно пожал плечами. Мне измерили давление, посадили. Трубка катетера зловеще зашевелилась — и меня повело.

— Хи-хи, — засмеялся Макс, когда меня водворили обратно в палату. — Ну, ты и цирк сегодня с утра устроил! Жаль, я видео не снял — не на ту кнопку нажал.

К ночи я добился, чтобы вытащили катетер, — и испытал облегчение, как будто меня сняли с дыбы. Биатлонист продолжал свои ночные похождения, но спал я на удивление спокойно.

Пятница

— Пошла ты …! — раздалось часов в семь в коридоре. Следом мучительный укол цефтриаксона. Биатлониста выписали, на его место уложили диабетика, который материт всех: медсестру, делающую уколы, жену, чуть ли не круглосуточно дежурящую у его кровати. Он болеет с 98-го, открылись гнойные раны, несколько операций, лежит пластом. Причина — алкоголизм. В сознание приходит редко, но рефлекторно реагирует на звуки.

К девяти приходит лечащий врач-хирург:

— Здравствуйте, больные! Как самочувствие?

— Иди ты …! — кричит диабетик.

Иду на перевязку. Осваиваю костыли. С­естра может найти коляску, но здесь тебе п­омогут только тогда, когда увидят, что это тебе на самом деле необходимо. Я не жалуюсь, медики правы, я ведь и в самом деле дойду. Врачи и так уже многое для меня сделали: два с половиной часа в операционной, не считая подготовительных, профилактических и канцелярских работ. Перевязочная в другом конце длинного коридора, каждое шевеление про­оперированной ногой вызывает рези. П­ока ­добираюсь до цели, на лбу выступает пот.

— Проходите!

Медики никогда не делают свою работу молча, диалог с пациентом — неотъемлемая часть их профессии. Одни дипломатично н­астраивают пациента на лучшее, другие ограничиваются самыми необходимыми фразами.

— Присаживайтесь!

Врач снимает повязку, промывает ранки, осматривает их. Ассистент подает инструмент. Накладывают новую повязку. Все. Н­ачинаю подниматься — костыль падает на пол. Я тянусь, но не могу его достать, а врачи не помогают — просто стоят и ждут, когда я уйду.

— Это что еще за новость! — слышу я в коридоре звериный рык медсестры, такой м­илой на личико. Оборачиваюсь и вижу тщедушного мужичка с сигаретой в одной руке и железной стойкой с капельницей — в другой.

— Да я… Это… Того… — мужик решил прогуляться и покурить.

— Что!? Марш на место!!! Вы только на него посмотрите! — разводит руками медсестра, приглашая весь мир в свидетели.

Возвращаюсь в палату. Ходить в туалет мне тяжело — мутит. Поэтому я спускаю ноги с кровати, беру пластиковую бутылку и отливаю в нее. Я не выбираю момент, мне не до этого, все тело ломит после анестезии. А люди вокруг ко мне равнодушны, потому что поглощены своими, куда более сложными проблемами. Вчера я стеснялся, воротил нос от запахов, углы палаты мне казались пыльными, обстановка — убогой, сегодня я знаю здесь каждого по имени и со всеми на «ты».

Суетливый мир инфляции, автомобильных пробок, толкотни остался там, за окном. На повестке дня угроза жизни, здоровье, и все силы сосредоточены на этом, а все второстепенное, как на настоящей войне, затерялось вдали. Это завораживает. Вкус к жизни в больнице пробуждается запахом крови, мочи, видом искалеченных тел, на которые смерть пытается наложить свои отметины. И вкус этот — вкус натурального продукта.

Суббота

Койки в палатах не пустуют. На месте выписанного Макса уже лежит мужик с геморроем.

— А мне ангел снился, — мечтательно вздыхает он. — Сидит он в мягком, удобном кресле, и все-то у него хорошо! Может, возьмешь, говорю, к себе? Нет, отвечает, еще пару часиков подожди… Тут я и проснулся.

— А ангел случаем был не в белом халате? — интересуюсь я.

— Нет, ты что, какой это ангел, — смеется мужик.

Входит медсестра со шприцами — к слову пришлось. Уколы те самые, болезненные, от них на ягодицах расплываются синяки. Ну где еще увидишь человека, который согласится по часу в сутки тратить на созерцание опухших человеческих задниц? Это если один укол раз в 15 секунд. Здесь нужно ангельское терпение!

— Ушла? — спрашивает Андрюха, которого невежливо разбудили. — Слава богу!

Мои соседи в основном алкаши и курильщики. Обидно, что на 50% работа врачей сводится к борьбе с рецидивом, который сам человек мог бы легко предотвратить. Больным ставят капельницы, делают уколы, а они тут же бегут на лестницу пускать труд врачей н­асмарку. Запретить курить больному врачи не могут. Если запрещать, у курильщика начнется выделение мокроты, что делает хирургическое вмешательство затруднительным.

«Отморозок» Андрюха — алкаш профессиональный. У него талант. Вышел в туалет — н­акатил, пошел покурить — снова перепало. За семь дней только два он был трезвым. Но сегодня не повезло, и Андрюха загрустил. Голос у него низкий, гнусавый, нечленораздельный.

— Спецотдых мне нужен, — говорит он вдруг. — Спец-от-дых.

Воскресенье

Обед в больнице — это событие. Здесь, в о­тличие от медицинских процедур, народ ведет себя возбужденно, демонстративно в­ыстраивается в очереди и вдохновенно в них стоит. Глаза у всех оживают. Часто звучит «Спасибо!». Та тетушка, что называла м­еня бомжом, теперь сама предлагает добавку и р­адуется моему здоровому аппетиту. Кормят неплохо: телятина, жареная горбуша, яблоки, молоко. Правда, с овощами не очень и чай сладковатый.

Ночью разорался диабетик:

— Взвод! В ружье! Стреляй! Стреляй, сосунок! Жми!

— Нечем, патронов нет, товарищ командир! — попытался я прервать этот безудержный поток.

— Тогда флагом меня накройте! Р-рядовой!.. Где флаг?

— Все ранены, товарищ командир! Не можем двигаться.

— Как все? И Щеглов?

— Щеглов тяжело ранен. Ждем подкрепления!

И все в таком же духе, очень реалистично.

— А он где воевал? — спросил я потом у его жены.

— Кто? — не сразу поняла та и махнула рукой. — Что вы! Всю жизнь сварщик!

Понедельник

На понедельники всегда планируется много операций. В хирургическом отделении семь хирургов, ежедневно две-три операции.

Очередная коридорная история. Пациента на каталке повезли в операционную, медсестра передает родственнице снятую с шеи больного цепочку.

— Крестик-то зачем сняли? — спрашивает женщина.

— Не положено.

— Хоть на ножку повесьте! — кричит родственница вдогонку удаляющейся медсестре. Молчание. Женщина ворчит:

— Вот изверги, безбожники!!

— Это что, вот у меня в практике был случай, — рассказывает знакомый медик. — Мы одного депутатика в бомжатник положили, за то что он доктора пидорасом назвал. Его соседи по палате стали не Вася-Миша, а СПИД, сифилис и туберкулез. Два месяца депутат пролежал «поближе к народу». Стал само совершенство, а не человек!

Я расспросил хирургов, которые меня оперировали, как они это делали.

— Надрез, пересекли магистраль. Специальным прибором, напоминающим проволоку, прошлись по больной вене и выдернули ее. Так же удаляли все остальные. Восемнадцать разрезов. Вены обрываются — кропотливая, тяжелая операция. А какая легкая?

Врачи улыбаются, для них этот разговор — пустая трата времени, а операция — обычное, рутинное дело.

Вторник

Иду в туалет.

— Наш вам физкульт-привет!

— Это вы мне? — удивляется завотделением, хотя ясно, что обращаюсь я именно к нему.

— Конечно! Вы настоящий Эскулап, всегда на страже здоровья!

— Спасибо! — заведующий польщен. — Мы все здесь герои Эллады.

Выписывают армянина. Сегодня он оклемался. 26 дней назад его привезли в беспамятстве с острым приступом. И «просто так», безо всякого страхового полиса, спасли человеку жизнь. Потом проинформировали, что требуется внести сумму за лечение, — безрезультатно.

— Чтобы остаться в больнице, вам необходимо внести 13 000 рублей, — говорит хирург, который его оперировал. — Мы вам это несколько раз уже говорили.

— Нету у меня денег, — разводит руками взлохмаченный армянин.

— Значит, сегодня документы на выписку. К сожалению, другого выхода нет. Без полиса в больнице бесплатно можно находиться три дня, а вы пролежали 26.

— Слушай! — машет указательным пальцем тщедушный армянин. — Ты неправ!

Врач резко меняется в лице. Вот так всегда: думаешь — победа, а получаешь полное поражение.

Пятница

Выписываюсь. Я и не заметил, как стал на 200 граммов легче. До весны еще месяц, а для меня она уже наступила. Ковыляю, улыбаюсь прохожим: а вдруг среди них медики?

Автор: Дмитрий Арбузов, журнал Русский Репортер №08 (286) (фото автора)

Tweet