Думки

Воспоминания узника Кремля: Бесконечная тюремная ночь

Published 10 Травня 2017

Меня привезли в изолятор временного содержания. За локти повели в здание, чьим приветливым символом является решетка, колючая проволка и надпись «Опасная зона». По ступеням вниз. Дверь. За ней – большой холл со стенами, покрытыми плиткой. Далее – еще одна дверь и ступени вниз. Несколько мгновений, и мы в небольшой приемной.

Стойка, стулья, маленький телевизор, столик, на котором лежит футболка «Правого Сектора». Перед стойкой два метра пространства, жестяная топчанка и три двери. Одна в коптерку, другая – к камерам, куда ведет третья дверь, я так и не узнал.

Работникам изолятора сообщили, что привезли особо опасного преступника, террориста. Соответственно, все последущее отношение ко мне было подогрето этими, так сказать, «фактами». Сначала процедура была проста. Требовалось назвать свои имя, фамилию и отчество, год рождения, сказать, судим я или нет, в чем обвиняюсь и какие статьи мне инкриминируют.

Не церемонясь, оккупанты меня схватили за волосы и начали таскать по коридору. Их это невероятно веселило

После того, как все это было записано, мне приказали раздеваться. В моей голове сразу же возникли опасения по поводу каких-либо сексуальных действий, насилия, и, конечно же, я решительно отказался. На меня стали давить, утверждали, что я обязан выполнять приказы сотрудников учереждения, а если не буду подчиняться, то ко мне могут применить принудительные меры физического характера. Я не «велся» на запугивания. Отказывался. Но в какой-то момент у конвоиров и сотрудников ФСБ, которые все время присутствовали рядом и спешили домой, лопнуло терпение.

Один из них после нескольких ударов схватил меня за руки и вывернул их, а второй начал срывать с меня верхнюю одежду. Я был вынужден подчиниться. Снял с себя кросовки и штаны, оставшить в одних трусах. Но и этого было мало, нужно было снять и их. Я отказался. Это было уже слишком. Не церемонясь, оккупанты меня схватили за волосы и начали таскать по коридору. Их это невероятно веселило. В обителях тьмы стоял смех. С лозунгами вроде «За деда! За победу!» под веселое улюлюканье с меня сорвали последние остатки одежды. Я остался голым…

После этого последовала очередная команда – я должен присесть десять раз перед всеми присутствующими на обнаружение запрещенных предметов. Какие к черту предметы могли быть таким образом обнаружены? Где? Это все было так смехотворно для них и очень унизительно для меня. Унижение – это единственная цель, которую преследовали предатели. Удивительно. Еще несколько месяцев назад они служили Украине, а сегодня по приказу ФСБ готовы издеваться над любым человеком. Особенно над теми, кто не принимает оккупацию и устои варварской России. Я не присидал. А они ждали. Смеялись. Насмехались и шутили. Так я провел много часов подряд в холодном подвале, стоя голым перед работниками изолятора временного содержания.

Конвоиры и сотрудники ФСБ покинули изолятор. Им надоело. Они пресыщены такими зрелищами. Со временем это надоело и ИВСникам. Схватив за волосы, они повели меня голого в камеру. Было страшно. Я не представлял, что меня там ожидает. Меня поставили к стене лицом. Приказали не смотреть по сторонам, а только перед собой, и ждать последующей команды. Открыли дверь, завели внутрь и пренебрежительно кинули одежду вслед за мной.

Дверь в камеру захлопнулась, а за ней – и моя свобода. Я больше не владел своим временем

Камера была пуста. Приблизительно двенадцать квадратных метров. На двоих. Слева и справа – приваренные к полу кровати, в тюремном обиходе – нары. По середине – маленький столик, конечно же, приваренный к полу, а над ним – символическое маленькое окошко с металической решеткой, такой, что и руку не просунешь.

Окно до конца не закрывается. Специально. Чтобы холоднее было в этом тюремном полуподвале. В углу камеры – небольшая изгородь, за ней – уборная, «дальняк» по-тюремному. На выходе из этого живописного места – умывальник. Над «дальником» – камера наблюдения. Большой Брат наблюдает двадцать четыре часа в сутки. Неутомимо. Зорко. Постоянно. Ко всему этому «интерьеру» в стиле минимализма – пошарпанные стены, наполовину побеленные и покрашенные в зеленый цвет. Вот, собственно, и все. Вся эта тюремная атрибутика была более чем символична для меня в тот момент…

Дверь в камеру захлопнулась, а за ней захлопнулась и моя свобода. Я больше не владел своим временем, не принимал решения, моей жизнью распоряжались чужие люди в погонах. В те мгновения в голове не укладывалось все произошедшее со мной, то, что я уже не юрист, не фотограф и даже не менеджер туристического агентства, а арестант, заключенный, подследственный, подсудимый, преступник. А ведь я все еще ощущал себя свободным. Этого не может быть. Все это происходит не со мной. Тюрьма – это не про меня. Заключение – это не я. Абсурд. Все это сон. Все это невероятно. Но это была суровая правда…

Дверь в камеру захлопнулась, а за ней – и моя свобода. Приказ из-за изгороди: «выбери свое место и больше его не меняй!» Но в камере больше никого не оказалось…

Я быстро оделся, выбрал правую нару и сел на нее. В одно мгновение ощутил жуткий холод – он передавался от ледяной железной кровати, от промерзших стен и воздуха, от бесконечного сквозняка из приоткрытого сверху зарешеченного окошка…

Свет не гас. Он больше никогда не гас. К этому трудно привыкнуть. Сердце не покидало чуство тревоги. Я понимал, что дальше будет больше. Смотрел на лампочку до ослепления, закрывал глаза – и снова смотрел. Усталость брала свое. Бесконечные всплески адреналина, страха, отчаянья, длительные побои и допросы…

Свет не гас. Он больше никогда не гас. Сердце не покидало чуство тревоги

Лег. Не прошло и минуты, как к камере примчался охранник: «Спать до команды «отбой» нельзя! Встать!». Когда будет эта команда «отбой», я не знал – часов не было. Временем я больше не владел – оно владело мной. Реальность меня покидала.

Сижу. Уставший, вспотевший от нервного потрясения. Холодно. Подвал вбирает в себя всю сырость исходящего мира. Во мне возрастала меланхолия. Услышал команду «отбой». Громко. Резко. Свет лампочки сменился на более тусклый – такой, что нельзя было читать. На металлической кушетке было слишком холодно, чтобы уснуть. Можно было только сидеть, подобрав кофты под себя. Но накопившиеся за день эмоции окончательно клонили в сон – тяжелый и грузный.

Я пытался заснуть, но тут же раздавался стук в дверь

Закрыл глаза, проваливаясь в забытье… Но спать мне охранники так не дали. Стук ключом в дверь. Громкий. Настойчивый. Агрессивный. «Вставай, сука, тебе спать никто не разрешал!». В панике поднялся, сел. Что происходит? Открылось окошко для кормления. Из него смотрело наглое лицо охранника.

«Подойти и назвать фамилию, имя, отчество, а также статьи, по которым ты обвиняешься! Бегом!». И так бесконечное количество раз. Я в спешке подходил к охраннику и называл данные. Как же иначе? Я был вынужден подчиняться. Называл себя, а статьи и знать не знал. «Кормушка» закрывалась, я шел назад к своей «шконке». Я пытался хоть ненадолго заснуть – сидя, лежа, стоя – не важно. Но как только это замечала стража, тут же раздавался стук в дверь. Требование было всегда одно – подойти и назвать имя, фамилию, отчество, а также почему я здесь нахожусь. И так до самого утра…

Минута за минутой, секунда за секундой – все на счет. Камеры фиксировали каждое передвижение. Больше не было личного времени и пространства. Не было свободы. Не было меня… Но было посеяно семя перерождения меня как личности, воспитания силы духа и стойкости. Сейчас оно медленно, но взрастает. Политое болью и страданием.

Больше не было личного времени. Не было свободы. Не было меня…

Рано или поздно, но всегда наступает рассвет. Для меня это мгновение приближалось бесконечно долго. Бесконечно! Долго! Утро. И крик на все камеры: «Подъем! Всем построится у входной двери!». В абсолютном безумстве после проведенной первой ночи я встал возле двери.

Дверь открылась – и из затворков коридора в камеру влетел тухлый запах какой никакой, но свободы. В камеру вошли «зрители» – пять или шесть наблюдателей разных чинов и полов пришли посмотреть на «террориста», «особо опасного преступника». Чувствовал себя так, словно нахожусь в зоопарке и являюсь зверем особо редкого экземпляра. Эта формальность превратилась в любимую традицию местных колоборационистов…

Сложно представить, какая ненависть была в сердцах тех людей

Ушли. Началась раздача завтрака. Звон тарелок и чашек, брошенных внутрь. Еда. Для всех, но не для меня. Словно меня не существует. Сложно представить, какая ненависть была в сердцах тех людей.

Я знал, что действия системы направлены на устранение неугодных людей – активистов, патриотов своей страны, которой Россия обьявила войну. Негласную, подлую, исподтишка. Прикрываясь детьми, женщинами и лживыми речами, льющимися из зомбоящика. Им не нужны митинги, протесты и какие-либо возражения. Им нужно молчаливое стадо под названием народ Крыма. С опущенными головами и согласными с политикой партии и правительства. Все это походило на цирк, где людей, словно животных, удерживали, дрессировали и погоняли кнутом…

Автор: Геннадий Афанасьев, крымчанин, гражданский активист, бывший политзаключенный, Крым.Реалии

Фотограф Геннадий Афанасьев был арестован в оккупированном Симферополе 9 мая 2014 года. Проходил по сфабрикованному российской ФСБ делу «террористов группы Сенцова». Под жесточайшими пытками палачи заставили его подписать признание во всем, что они требовали, в том числе в намерении взорвать мемориал «Вечный огонь» и памятник Ленину в Симферополе. Во время суда над режиссером Олегом Сенцовым и общественным активистом Александром Кольченко Афанасьев нашел в себе мужество отказаться от показаний против них.

Предыдущие записи: