Накануне Нового Года из плена контролируемых Россией «ЛНР» и «ДНР» освободили 76 украинцев. Цена их возвращения была высокой. Процесс обмена сопровождался скандальными событиями: Украинские власти освободили из-под стражи террористов, которые 2015 году взорвали людей во время «Марша Достоинства» в Харькове. Тогда погибли четыре человека, среди них – ребенок. Также освободили пятерых бывших “беркутовцев”, обвиняемых в убийстве 48 и ранении 80 человек на улице Институтской 20 февраля 2014. Их выпустили на свободу без приговора.
Когда борт с освобожденными заложниками сел в Киеве – одни не скрывали возмущения, мол, зачем на таксистов поменяли убийц. Другие плакали – потому что не видели родных годами. Татьяна Гончарова отсидела в застенках «ДНР» три года и семь месяцев. Ей 41, у нее семьи и свой выбор стать информатором ГУР она сделала сознательно. В интервью LB.ua Татьяна рассказала о крови и зубах в «Изоляции» и крикливых сепаратистах, которых получила украинская сторона 29 декабря. Далее – ее прямая речь.
Татьяна Гончарова. Фото: предоставлено автором
До войны я занималась оптовыми продажами канцелярских товаров. Сама родом из Донецка, и вся семья еще с деда оттуда же. У меня там мама-пенсионерка, она пожилого возраста и привязана к дому, где прожила всю жизнь. С первых событий в Крыму весной 2014 у меня появился страх, что будет война. Такая как в Грузии или Чечне. Пока был Майдан, еще была надежда, что все как-то разрулится в стране. А потом – все, стало ясно, что мирно не будет.
Почувствовала, что город захвачен, на митинге, когда убили Диму Чернявского (руководитель пресс-службы местной ячейки ВО «Свобода», который был убит пророссийскими боевиками на митинге за единство Украины 13 марта 2014-го года в Донецке – Авт.). Мне тогда повезло, что фанаты «Шахтера» отвели нас немного в сторону, а потом побежали к милицейскому автобусу, где избивали людей. Им тогда очень сильно досталось.
Донецк в 2014-м разрушался прямо на глазах. Закрылись все магазины, химчистки, даже цветы и продуктовые. Все жили за счет маленьких киосков, открывались ненадолго, и рынков. До сих пор вспоминаю иногда, как быстро бежишь с работы домой и сразу в интернет, и читаешь, где кто стреляет. Или сама пишешь, что вот, мол, прошла колонна техники у меня под окнами. А дальше в панике летишь искать, где же купить продуктов, потому что тот киоск, что вчера работал у тебя под домом, уже не работает. И все это – на фоне постоянных обстрелов, когда все вокруг взрывается.
Было очень тяжело, работы становилось все меньше. Тем более, что мама украинскую пенсию перестала получать с начала войны, а то, что называется «пенсией ДНР», согласилась получать только где-то с конца 2015-го, ну, то ведь надо выживать. И даже эти несколько тысяч рублей или сколько они там дают сейчас, были не лишними.
Медсестра готовит пищу на огне из-за нехватки газа в больнице, Донецк, 17 декабря 2014. Фото: EPA / UPG
Сначала во мне жила вера, что вот-вот город освободят, как Мариуполь. И скажу честно – даже думалось, что пусть пострадают единицы среди мирных жителей, но это – ничто из того, что может быть, если не освободят. К сожалению, за эти 5 лет пострадало столько людей, и посчитать трудно. И вот теперь я четко понимаю, что можно юридически вернуть Донецк в Украину, но каша у людей в головах как была, так и останется. Если даже наступит мир, то я уже не вернусь полностью туда – буду разве ездить наездами. Так, прогуляться, все посмотреть, проведать маму, но опять жить – нет. Трудно было бы жить в окружении людей, которые тебя ненавидят. И особенно – встречать тех, которые тебя пытали, а они там спокойненько будут ходить.
В разведку – через интернет
Работать на ГУР (Главное управление разведки Министерства обороны Украины – Авт.) начала через интернет. Все тогда общались в тематических группах, все выкладывали то, что видели. И я сидела в такой, патриотов Донецка, в «Вконтакте». Да, понимали, что это российская сеть, но она тогда была массовой, поэтому ее и использовала как средство быстрее донести информацию до большого круга людей. Естественно, что когда ты выкладываешь много интересного, то на тебя обращают внимание и потом выходят с предложениями, так сказать.
С моим будущим куратором меня свела знакомая, которая уже была на украинской территории. Я так понимаю, увидели, что я владею большим количеством информации, потому что езжу по работе по многим районам Донецка. Ну, вот знакомая звонит и так завуалировано говорит – мол, ты же все равно пишешь, то нет смысла это просто в сеть выкладывать, там слишком много фейков, дезинформации, просто огромного количества сообщений, среди которых все это просто потеряется. Так не хотела бы ты это людям, которым эта информация была бы нужной и полезной, напрямую передавать? Ну, и потом на меня вышел непосредственно человек из ГУР МО, и где-то с конца 2015-го начала работать на них. Мы с ней общались тоже через интернет, но также и по телефону, с помощью защищенной сим-карты. Кстати, до сих пор вживую с ней не виделись, даже после обмена, хотя общались, конечно. Хотелось бы с куратором наконец в жизни встретиться.
Работали мы вместе с еще одним парнем, Романом Писанцом, программистом по специальности. Но работали отдельно: я только снимала, а он еще и занимался прослушкой, каждый получал и выполнял свои задачи автономно, хотя куратор у нас был один. Его настоящего имени мы не знали, он общался с нами под ником. Мы с напарником встречались в жизни, по обычным, не рабочим вопросах говорили – туда поехать, там продуктов достать, ну, вы понимаете. Арестовали впоследствии его первым, а уже потом меня. Поменяли нас тоже одновременно, сейчас, под этот Новый Год.
Самолет с освобожденными украинцами направляется в Борисполь, 29 декабря 2019 года. Фото: Офис Президента Украины
Нам предлагали деньги, но мы сразу отказались. Ведь все это делалось для страны, а не для заработка. У меня все же была еще работа, поэтому не было необходимости в средствах. Поэтому на вопрос о том, нужны ли, мол, деньги, даже не в плане зарплаты, а на расходы какие-то типа проезда, сразу ответила, что не нужны.
Я не боялась все это делать. Ведь надеялась, что кого-то где-то это может спасти. Я сразу понимала – вот идет колонна техники, которую я могу зафиксировать. Значит, через пару часов будет обстрел по нашим солдатам. Так что – просто сидеть и смотреть на это? Вот я и занималась фото- и видео-фиксацией техники, желательно – с номерами и маркировкой. Ведь в первые годы войны постоянно заходила российская техника с открытыми, а не замазанными опознавательными знаками, поэтому, я имела задачу собирать доказательства их пребывания здесь. Даже форма интересовала – ведь сначала у наших местных сепаратистов не было ничего своего, поэтому они носили открыто российское.
Не скажу, что удалось снять «Бук», ехавший сбивать «Боинг». В кадр попадала в основном обычная техника. Все это происходило примерно так. Центр города, улица Артема, я стою в магазине. Вдруг слышу, что идет военная колонна. Обычно, идут какие-то тентованные КАМАЗы и Уралы, ну и бронетехника – БТРы, танки и тому подобное. Естественно, что на дверях машин – российские опознавательные знаки, определенные символы военных частей и всего такого, российские автономера. Достаешь тихонько телефон, так, чтобы не заметили, что снимаю. Обычно, делала вид, что кому-то звоню или листаю фотографии. И фиксируешь. И потом еще сообщаешь как можно скорее – колонна двинулась из пункта А в пункт Б. А пункт Б – это, скорее всего, аэропорт, потому что именно туда в то время постоянно колонны гоняли.
Снимала почти каждый день по несколько раз и каждый день что-то передавала. У меня, например, под наблюдением было несколько постоянных точек, где стояла техника. И, проезжая по работе, параллельно я могла отмечать любые изменения – стало ее больше, какая стоит, какая поехала. Поэтому постоянно что-то сообщала в течение дня, по возможности. Все, что военное и движется, было для меня целью. Вспоминаю, как они открыли в здании детсада военную базу. Поставили технику, расселились. И я просто случайно проходила мимо. Посмотрела и сразу поняла, что у нас новая военная точка в городе. Конечно, все фиксируешь и пытаешься оценить количество людей.
Горжусь тем, как удалось зимой 2015 года снять колонну «Спарты» (незаконное вооруженное формирование российских боевиков, возглавляемое покойным террористом «Моторолой»). Мы их прослушивали и зафиксировали, что пошла техника. Как обычно – в сторону аэропорта. Мы передали эту информацию, и через некоторое время нам сообщили, что благодаря этому удалось отвести наших ребят оттуда, и они не попали под обстрел. Было очень приятно, что помогли.
Арест «МГБ ФСБ ДНР»
Нас достаточно быстро заметили и потом, как оказалось, «МГБ» 8 месяцев следило за нами. До сих пор не знаю, почему так долго не арестовывали. Причем, мы об этом знали, хотя в дальнейшем нам так и не сказали, как они на нас вышли. Но мы видели одни и те же машины и людей во дворах, которые менялись день через день. Если я передвигалась машиной, то за мной ездили одни и те же 2 машины с теми же номерами. Моему знакомому они даже прикрепили на машину маячок. Который он же собственноручно снял и поехал с ним к ним – типа, посмотрите, за мной кто-то следит, разберитесь, пожалуйста. Те пообещали, что разберутся. И даже на 2 месяца вроде бы слежение прекратилось. Ну, или просто мы его не видели. Но после этих 2 месяцев нас как раз и взяли.
Сначала, 31 мая 2016-го, арестовали, как я и говорила, моего знакомого Романа. Я сразу это поняла, когда он перестал выходить на связь – а мы всегда утром созванивались. Стало понятно, что происходит что-то не то. Потом он мне позвонил-таки: спросил, можно ли встретиться. Но во время этого разговора он сказал кодовое слово, которое означало: «Не приходить».
Поняла, что я под подозрением, никуда не убегу и проще таки пойти на эту встречу. Было очевидно, что как только попробую побежать – меня примут, и будет еще хуже. И я пришла на встречу на проспекте Ильича. Он сидел в «Ланосе» с «мгб-шниками» – двое впереди, и один на заднем сиденье с моим напарником. Меня вежливо спросили: «Вы Татьяна? Тогда пройдемте побеседовать по поводу вашего знакомого». Повезли к бывшему зданию СБУ, где теперь «МГБ». По дороге поговорить с ним не удалось.
Первый разговор был спокойным, мне даже сделали чай. Все было культурно. Беседу вел явно русский, у него был ужасный московский акцент, назвался он Славиком. ФСБшник, хотя и в гражданском, лет до 30. Все спрашивал, как давно я знаю своего напарника, знаю ли, чем он занимается, известно ли мне о его сотрудничестве с украинскими спецслужбами и тому подобное. Некие общие вопросы. Зато ни одного вопроса лично обо мне вообще не было задано. Я пыталась на все отвечать просто «да/нет». Мило пообщались так минут 30, и меня отпустили.
Приехала домой в панике и не знала, что делать – бежать или оставаться. Мы, конечно, проговаривали с куратором вопрос эвакуации. Но уже просто не было смысла – они были со всех сторон, и никаких шансов вырваться у меня не было. Фальшивых документов или конспиративных квартир у меня тоже не было – это уже как-то слишком. Куратор сказал сразу собираться и уезжать, но я ответила, что вокруг «хвосты». Тем более, очень явные, даже для человека, который далек от всех этих подробностей. Но мужчин за 30 в черном полуспортивной одежде и обуви с вечными сумочками-«бананками» на животе видно всегда и очень четко. Куратор порекомендовал на допросе «косить» под девочку-дурочку, делать вид, что не понимаешь, чем напарник занимался и до последнего не рассказывать все до конца. То есть, ни что делали, ни фамилии – если они не знают, то самому лучше не говорить.
2 июня, через день, меня опять с самого утра вызвали на повторную беседу в «МГБ». Я захожу в кабинет … и сразу, без предупреждения получаю сильный удар в голову. Мне даже не пришлось изображать слезы, потому что был разбит нос, и все потекло. Это был другой следователь, я потом узнала, что местный, из Донецка. Итак, он ударил меня и сказал: «Садись и пиши». Спрашиваю – так а что писать? Он отвечает: «Все, что ты знаешь, что делала, все, что делал напарник». Я вижу, что они уже все знают. Но попыталась сопротивляться – мол, я не знаю, что он делал, могу говорить только за себя. Признала, что только фотографировала – мол, шла по улице, щелкнула, и все. Мол, да, была знакома с этим молодым человеком и знала о его проукраинских взглядах, но не думала, чем он занимается. Перечитал он то, что я написала, ему не понравилось и он вышел.
На его место зашло сразу 8 человек. Половина россиян, половина местных. Они расселись вокруг меня и начали бомбардировать вопросами – одними и теми же: «Что ты делала, кому передавала, для чего передавала». И так по кругу. Ты даже не успеваешь отвечать, потому что это спрашивает то тот, что прямо перед тобой, то тот, что за спиной сидит. А время от времени подходят и бьют, достаточно сильно, как для девушки – или по голове, или по ребрам. Ну, если не нравится, как ты отвечаешь. А я все пыталась упирать на то, что просто выкладывала все в группу “вконтакте”, и понятия не имела, куда там дальше эта информация шла. Все это продолжалось часа два.
Изоляция пытками
После группового допроса мне надели мешок на голову и увезли «на базу», «на подвал». То есть, на «изоляцию» (территория бывшей арт-галереи в Донецке, которую российские боевики превратили в тюрьму и «базу МГБ» – ред.). Сами «МГБшники» называют ее «военно-секретной базой». Меня сразу спустили в подвал и, не снимая мешок, начали пытать. Без каких-либо предупреждений подключили электрический ток к пяткам. Я почти сразу потеряла сознание, поэтому даже не знаю, сколько это продолжалось и говорила ли я что-то. Другим подключали электроды и к другим местам – голове, гениталиям, зубам. Мой напарник Роман пострадал гораздо больше меня – у него и ребра несколько раз ломали, и с головой у него проблема.
Мучили уже не те, которые привезли – там был свой персонал палачей. Тюремщиками были военные танкисты «ДНР». База «МГБ», но персонал – типа военные. Кто-то мог принести еды или вывести в туалет, а кто-то занимался пытками. Сначала я 3 месяца вообще была единственная женщина там, вокруг одни мужчины.
Украинские заложники в штабе боевиков Луганска
Руководитель этого ужасного места, Кулик Дмитрий Павлович, сейчас находится под арестом в Украине и с комфортом живет в СИЗО. Он местный, из Донецкой области. Как оказалось, пока я сидела в заключении, он выехал на подконтрольную Украине территорию – кажется, здесь родители у него, и его арестовали. И я очень боюсь, что пройдет суд и его поменяют как «беркутовцев». Или даже без суда. Когда начали выводить на работы, то видела его почти каждый день, особенно когда приходилось мыть его кабинет. Он собственноручно пытал людей. Иногда мог просто напиться, ему становилось скучно, и кого-то выдергивали из камеры, чтобы зверски бить.
На момент, когда я попала в «Изоляцию», туда не завозили еду и одежду. То есть, первые месяцы я отсидела в том, в чем была, когда меня арестовали. В кофте, джинсах и балетках на босу ногу. Ни о каком мытье речь вообще не шла – я волосы полтора месяца руками расчесывала. Если хочешь в туалет, то есть разве что необрезанная 5-литровая фляга из-под воды. Уж простите за подробности, если мужчинам туда попасть можно, то женщинам – нереально, не говоря уже о большой надобности.
Если очень повезет, то раз в 3 дня могли вывести на 5 минут в туалет, где ты мгновенно умылась, сходила в туалет, постирала наскоро белье – и все, обратно в камеру. Даже когда есть сокамерники, говорить ни о чем серьезном нельзя, ведь везде видеокамеры с хорошим звуком и изображением, все фиксируется круглосуточно. Условия там улучшились разве в последний год-два – девушки рассказали, которые там были. Будто в камерах появились раковины и туалеты, и даже поставили стиральные машинки. Такое впечатление, что «днр-овцы» к чему-то готовятся – может, сами там будут сидеть.
Здание бывшей арт-галереи в Донецке. Фото: izolyatsia.org
Впоследствии меня начали использовать на хозяйственных работах – в основном, отмывать от крови комнаты, где только что мучили человека. Заходишь туда – а там лужи крови повсюду, даже на потолке, и зубы, и куски костей. Тебе дают щеточку, немного больше зубной, отбеливатель и говорят – мой. И становись на стульчик, лезь на потолок, и чтобы все вымыла начисто.
Как-то выхожу в холл – мне тогда поручили пищу другим пленникам разнести. А прямо под ногами в холле лежат два каких-то парня, забитые уже не знаю до смерти ли – но рядом валяется полностью погнутая металлическая бита, и стульчики металлические кривые, потому что ими явно били. И пришлось их просто переступить и идти дальше. Там трупы почти каждый день выносили. В общем, я провела год и три месяца в «Изоляции». Все это время у меня не было никакой связи ни с кем, туда доступ запрещен.
После первых пыток меня подняли в «стакан». Это такая очень маленькая комнатка, где можно сделать максимум два маленьких шага от стены к стене. Я там пролежала 2 суток. Они иногда подходили и спрашивали, нормально ли я себя чувствую, приносили чай и хлеб. Правда, я его не ела, потому что, как я тюремщикам потом сказала: «А смысл мне есть что-то, если вы меня все равно начнете бить и будет тошнить?».
На следующий допрос снова приехал «фсбшник» Славик – тот, что был вежливым на первой беседе. Говорит: «Нам надо, чтобы ты под видеозапись сказала четко все, что ты делала – снимала, прослушивала. Без всяких этих «помню-не помню» и валяния дурочки». Показал мне фотографию водительских прав моей подруги, которая меня свела с куратором из ГУР. Стало очевидно, что они знают все, поэтому я и перестала играть в игру «я – не я, и корова – не моя». Ну, назвала им «ник» моего куратора в сети, но что это им дало? Они сказали – хорошо, через неделю у тебя запись. И перевели меня из «стакана» в комнатку два на два метра – хоть немного больше. Там полки для канцелярии превратили в спальное место, очень узкое, где можно было спать только на боку.
Неделю просидела тихо, и потом повезли опять на допрос к «МГБ». Там включили камеру, и я начала говорить. Но совсем скоро выключили и этот Славик сказал, что, мол, я не так говорю как надо, не теми словами. А я отвечаю: «Ну извините, у нас с моей подругой в лексиконе нет такого, чтобы она говорила, что дала мне задание». А он потребовал, чтобы я сказала именно то, что они хотят – то есть, что я разве что не суперагент, что мне здесь давали большие задачи, я вообще военнослужащий и так далее. В конце концов, мне просто написали на листе, что именно говорить. Через день устроили целый экзамен – выучила я или нет. Ну, и вот только после этого меня снова повезли в «МГБ», где я уже на камеру сказала, что им надо, их же словами. Ну, и все – сиди и жди, пока так называемые суды начнутся. В «Изоляции». Где я 3 недели сидела даже после того, как у меня был приговор на руках.
Фото: предоставлено автором
В «Изоляция» сидели довольно разные люди. Были и их, «днр-овские военные». Было немало тех, из которых они выбивали деньги. Было немало таксистов, которых где-то в чем-то заподозрили, теперь пытали, и люди знать не знают, за что. Были, конечно, и проукраинские. На моих глазах никого не убили, но знаю, что таких было немало среди тех, кто сидели в других камерах. А о трупах мы узнавали очень просто – охранники, не прячась громко вызвали скорую, так что было слышно, как они говорят, что труп. Вспоминаю, как-то приехавшие медики спрашивают: «А кто это?». А тюремщик такой кричит другому в другой конец коридора: «А кого нам вчера привезли, кто это вообще был?». А тот отвечает: «Да я что, знаю? Потом МГБ скажет». То есть, забили человека, даже не зная за что.
В качестве идейной меня даже уважали. На одном из первых допросов спросили: «Да ты идейная типа?». Я говорю, что да. И добавляю – разве это плохо, так вы, наверное тоже, за свою «ДНР» идейно, то в чем вопрос? Они – ну да, мы тоже. Да, говорю, чего вы ко мне это с презрением говорите – об идейности, а о себе – с каким-то пафосом? Или еще интереснее, когда сидит типа следователь, меня допрашивает, с украинским паспортом и пишет в документе: «Гражданка враждебного государства – Украины». Я переспрашиваю – так у вас же самого какой паспорт? Он отвечает – есть украинский. Ну, спрашиваю – как же вы с паспортом враждебного государства в «МГБ» работаете? Он улыбается – «Давайте не будем на эту тему, Таня».
Вспоминаю как на «Изоляции» меня выводил из камеры какой-то их танкист и начал ругаться в спину – мол, «шлюха ты». А я ничего не отвечаю. Он в конце концов спрашивает: «Почему молчишь?». А я говорю: «Так а мне что говорить, если то, о чем вы говорите, не имеет ко мне никакого отношения? Вот если бы вы меня шпионкой или «укропкой» назвали – тогда да, это про меня, не вопрос. А так, что мне сказать?». Тот так посмотрел на меня и говорит: «Ну извини, если обидел». И больше никогда не ругался на меня шлюхой или проституткой.
Суд и тюрьма
Суды длились обычно 5-10 минут. Что-то там зачитали – и обратно в тюрьму. Свидетелей никаких не было, разве однажды пришел какой-то человек, который присутствовал при открытии машины моего напарника. И когда его спросили, что вы видели, так тот даже сказал – не видел ничего, отошел покурить. Судил нас так называемый «военный трибунал ДНР» из числа бывших украинских судей, судья – Людмила Стратейчук, прокурор – Кротова. Дали мне 14 лет в колонии общего режима в Снежном, ведь других для женщин на оккупированной территории просто нет.
В СИЗО, куда меня наконец перевели, гораздо лучше, чем на «Изоляции». Да, там к тебе тоже не очень хорошо относятся – косо смотрят на твою статью, не дают связи. Но там тишина и покой. И хотя бы раз в месяц к тебе могут прийти твои родные. Условия в камере гораздо лучше, и основное – никого не бьют и не убивают. Нас не разделяли с уголовниками, поэтому сидела в камере с воровками, наркоманками и тому подобное. И они как-то не обращали на нас внимание, никаких проблем с этим в СИЗО не было.
А вот в колонии у меня начались проблемы. Как только я вышла из карантина и зашла в спальное помещение, то сразу услышала, как одна из заключенных говорит другой – а она обстреливала дома и убивала людей. То есть, ясно, настраивает людей против меня. Потом у нас начался конфликт с наркоманкой, которая имела пожизненное. У нее был зеленый свет от руководства – могла бить кого угодно и где угодно. Ну, потому что сотрудничала с начальством, которое, кстати, то же самое, что и при Украине. И ей явно дали задание на меня. Как-то она села на мою кровать, я сделала ей замечание. И сразу бросилась на меня – мол, ты стреляла, ты убивала. И, наконец, ударила в лицо. Я решила не отвечать, потому что потом меня же бы и сделали виновной и отправили бы в карцер. Ну, а этой наркоманке ничего за драку не было.
Вообще старалась не вмешиваться в политические разговоры. Ну так какой смысл – еще и донесут начальнику, что я что-то там не то сказала. Тем более, там люди весь конфликт просидели за решеткой, и слышали обо всем только из российских каналов. Даже путают экстрадиции и обмен – думали, что обменивать и их будут. Хотя, кстати, многие хотят перевестись в Украину досиживать срок. Там и комфортнее, и больше шансов на УДО. Которого в «ДНР» вообще не бывает, ну, или за несколько недель до окончания срока заключения.
Приходилось очень много и тяжело работать. Если в «Изоляции» было тяжело психологически, то здесь – физически. Носила шлакоблоки, природный камень, арматуру, железо, 50-килограммовые мешки с мукой, натягивала сетку-рабицу на жаре и тому подобное. Как только надо что-то тяжелое делать, то из-за моей статьи сразу отправляли меня. Единственная работа, от которой я наотрез отказалась – это грузить навоз. Условия там вообще – чуть лучше, чем в концлагере. Воду дают несколько часов в день и только холодную, дают 2 литра в день на человека, хочешь – пей, хочешь – мойся. Туалет – дыра на улице, которую чистят летом сами заключенные.
Обмен и свобода
Постоянно надеялась, что меня поменяют. Например, в конце 2017 года, когда был большой обмен. И меня должны были поменять. Моя мама связывалась с Морозовой (Дарья Морозова, так называемая «уполномоченная по правам человека» так называемой «ДНР» – ред.). И ей подтверждали – да, в списках, да, будем менять. Со мной на тот момент уже в СИЗО сидели 2 женщины – медсестра из Докучаевска Галина Гаева и Валентина Бучок. И вот за 2 дня до обмена их начинают выводить – писать о помиловании, чтобы они подписали, что не имеют претензий к СИЗО. А меня – нет. Звоню маме, говорю, что наверняка не будет обмена. Она снова связывается с «днровцами» и те подтверждают – уже не меняем. Почему? До сих пор не знаю. У меня тогда была истерика, ревела 2 дня, особенно жаль было маму, которая очень ждала этого обмена. А потом успокоилась, и ждала – от Минских до Минских. Трудно было в сентябре, когда все снова ждали обмена, но оказалось, что это было 35 на 35 с Россией.
В этом обмене было где-то 50 на 50 между такими как я и, мягко говоря, случайными людьми. Далеко не всех поменяли из тех, кто реально что-то пытался сделать для Украины. Зато, например, поменяли женщину, которая активно участвовала в так называемом «референдуме 11 мая». Она даже была госслужащим в «ДНР», и на ней сделали примерное дело, как мы типа наказываем тех, кто ездит в Украину. Еще какая-то мошенница из Луганска, которую совершенно непонятно почему включили в список. Тот же Савин, который сейчас кричит на всех каналах, но по сути своей – сепаратист. Есть еще несколько сепаратистов откровенных, по которым у меня куча вопросов. Например, несколько человек, которые якобы имеют статью “шпионаж”, но, во-первых, по моей информации, работали за деньги, а во-вторых, помогали на «Изоляции» бить заключенных. То есть, нас. И они сейчас с нами лечатся в одной больнице, им всем те же услуги предоставляются. Например, некий Максим Теорентер, которого обвинили якобы в покушении на Захарченко. Так вот, он лично избивал людей на «Изоляции», помогал вот этому палачу Палычу (Кулику) пытать людей.
У меня есть свой список на месть. Мне будет очень горько, если того же Дениса Палыча Кулика отдадут в «ДНР» и он будет там спокойно ходить. Я понимаю, что его поменяют, чтобы вытащить с той территории нормального человека. Хотя могут снова под шумок в общую массу впихнуть то, что надо и не надо. Я хочу узнать о людях из своего личного списка, что где-то по карме оно им все вернулось. Своими руками что-то с ними делать, может, и хотела бы, но тогда получается, что я опустилась бы до их уровня.
Даже не знаю, что сказать родственникам погибших на Майдане или в харьковском теракте. Надо долго думать, чтобы найти какие-то слова. Ведь нас поменяли на убийц их родных.
Хочу начать свою жизнь заново подальше от Востока. Найти жилье, работу. Ну, вы понимаете.
Мне важно, под каким памятником встречаться – Тарасу Шевченко или Захарченко.
Ни о чем не жалею ни секунды. Единственное, если бы знала, сколько придется отсидеть в тюрьме – то фотографировала бы еще больше.
Авторы: Марина Данилюк-Ярмолаева, Богдан Буткевич; LB.ua