Участковый из Гомеля — старший лейтенант беларусской милиции Иван Колос записал видеообращение к силовикам, в котором напомнил им о присяге народу Беларуси, призвал коллег «не наставлять оружие на мирных граждан» и не исполнять преступные приказы. Колос заявил, что Александр Лукашенко насильственно захватил власть, а Светлана Тихановская — законно избранная президентка.
Колос выложил в сеть свое видео 12 августа — на тот момент в Беларуси уже четыре дня силовики пытались жестоко подавить мирные гражданские протесты, которые начались из-за обширных фальсификаций на выборах президента. Милиция вместе с ОМОНом задерживала участников митингов и случайных прохожих; людей избивали, пытали и незаконно судили. Около семи тысяч человек попали в изоляторы, известно о смерти четырех протестующих.
В ответ на волну насилия в беларусских телеграм-каналах стали появляться обращения силовиков, в первую очередь, бывших: они выбрасывали свою форму в мусорку, постили фото удостоверений и увольнительных из органов. Иван Колос, который проработал в милиции с 2015 года, заявил в своем видео, что увольняться не собирается. Однако через 20 минут после его публикации, к милиционеру домой приехало начальство: у него потребовали сдать форму, удостоверение и значок. Той же ночью, опасаясь задержания, Колос вместе со своей женой Анастасией бежал из Беларуси в Россию, а через некоторое время переехал в Украину.
В Киеве милиционер рассказал изданию «Ґраты» о недавних событиях, режиме Лукашенко и о том, как силовики готовились к протестам на примере Майдана.
Ожидание протестов
ОМОН во время протестов в Минске. Фото: Василий Максимов, Ґрати
Власть понимала, что на этих выборах будет не так, как в 2010 и 2015 годах. Поэтому каждую неделю на протяжении полутора месяцев нас собирали и тренировали. В Гомеле на территории войсковой части на плацу делали макет центральной площади. Мы выстраивали цепочки, выполняли различные команды на случай, если в нас будут какие-то палки кидать; щиты учились правильно ставить. Нам говорили, что есть информация о неких прозападных личностях, говорили даже, что это из России может исходить, и что эти неблагоприятные элементы общества будут дестабилизировать обстановку.
Я проходил переподготовку в учебном центре милиции в 2015 году, и уже тогда было много информации про Майдан: как действовал «Беркут», как действовали протестующие. Все обучение строилось с отсылкой на опыт Украины. У нас был опыт 2010 года, но тогда не так много людей вышло [протестовать]. Нас учили, что нужно действовать изначально жёстко, и говорили, что «Беркут» действовал очень пассивно, и из-за этого протест захлестнул. У нас же сразу еще до выборов всю технику согнали в Минск из областных центров. Армию подняли, спецназ. Он (Александр Лукашенко — Ґ ) решил на корню зарубить это все, решил повторить сценарий 2010 года — быстро разогнать за 3 дня и все.
Но когда 80% народа не согласны с действующей властью, такое подавить нельзя. И репрессиями, наоборот, их обозлили. В первый день не так много людей вышло. То есть, когда люди увидели всю эту жесть, которая происходила на улицах наших городов, многие просто не могли остаться в стороне.
Лукашенко ждал Майдана. Он хотел этим показать: вы лучше не рыпайтесь, сидите у себя там тихо, потому что у меня, смотрите, какие водомёты ездят по городу, сейчас всех вас…
День голосования
Мне не говорили, за кого голосовать. Намекали, но конкретно не говорили. Но, например, у нас запрещено проводить сбор подписей в административных зданиях. А у нас в РОВД замполит говорит: «Так завтра все с паспортами придём — будем ставить подписи». Сотрудники приходили — там две девочки сидели за партой, им давали паспорт и они говорили: «Так, все, здесь распишитесь, подпись за президента». Потом ЦИК объявил, что Лукашенко два миллиона подписей насобирал. Ну таким макаром — конечно! Я принципиально не ставил свою подпись: первый раз сказал, что забыл паспорт, второй раз у меня был выходной — я не пришел.
У нас очень много сотрудников, которые кроме установок наших командиров и БТ (главный государственный телеканала «Беларусь-1» — Ґ ) ничего не видят и не смотрят, и им в принципе больше ничего не надо. А я сам проезжал возле пикетов по сбору подписей, видел сколько людей выстраивается. Этим же вечером смотрю новости, а президент говорит, что там было сто человек, максимум, и они друг за другом машины гоняют — перевозят из одного квартала в другой. Я же понимаю, что это откровенный бред.
В день голосования я видел очень много людей с белыми ленточками. У нас это был символ перемен, скажем так, символ того, что человек хочет проголосовать за Тихановскую (Светлана Тихановская — лидер объединенного избирательного штаба оппозиции, по неофициальным подсчетам, — победившая президентка Беларуси — Ґ ). Я действительно видел много таких людей. Они шли, голосовали, и в конце выборного дня там, где я дежурил, Тихановская 100% победила. Председатель на участке №22, где я дежурил, мы с ним достаточно близко общались, сказал: «Если бы были честные выборы, победила бы Тихановская, у нее 90%». Но записали все с точностью до наоборот. Я не знаю, какие результаты вывесили в итоге на участке. Они, наверное, вообще не вывешивали. Но я не встревал в это.
Мы вмешивались в том случае, если человек нарушал общественный порядок. Например, председатель говорит: «Вот он мешает нам работать». Мы, соответственно, сначала выясняли: если человек просто стоит на избирательном участке, а он может там хоть день стоять, это его право. И нас инструктировали: если он просто стоит и ничего не делает, тогда объяснять председателю, что нарушения нет и мы не можем человека выдворить. Но если человек начинал что-то делать, портить бюллетени… Фотографировать — такой момент: у нас вроде бы как фотографировать можно, с разрешения председателя избирательной комиссии . Но если председатель запрещает, а человек не подчиняется — это уже нарушение общественного порядка и его надо было выпроваживать. Но у меня таких эксцессов не было. Был один наблюдатель от оппозиции, но его не допустили. Он стоял за пределами участка и вел для себя счет, сколько человек были с белыми ленточками (символ оппозиции — Ґ ). Он ничего не нарушал, просто стоял и смотрел.
Разгоны и задержания
Задержания протестующих в Минске. Фото: Василий Максимов, Ґрати
После голосования нас вообще никак не инструктировали. Закончились выборы, мы все приехали в РОВД. И все, Ермошина (Лидия Ермошина, председатель ЦИК Беларуси — Ґ ) объявляет, что у Лукашенко — 80%, и отрубают интернет.
Человек знает, что все его родственники, практически все его окружение голосовали за Тихановскую, а официальная информация — совсем другая. При этом все вырублено, кроме официального государственного телеканала. И люди с этими мыслями остались один на один и вышли, соответственно, высказывать свое мнение, хотели добиться правды, потому что всем было очевидно, что это фальсификация, причем в таких масштабах, которой никогда не делали вообще в истории. Я допускаю, что у Лукашенко было 20%. Не 3%, конечно, как оппозиция говорит, у него и прозвище такое было интересное, но 20% у него было. Вот люди из-за этого и вышли: сказать, что мы не согласны, мы хотим перевыборов. Это законное требование, законное право.
И вот мы приезжаем в управление, уже десять часов вечера, а нам говорят: «Так, надо 30 человек в парк на площадь для охраны общественного порядка». Мы в белых рубашках, 30 человек отобрали, меня, в том числе — нас загружают в военный МАЗ, везут на площадь без ничего — просто фуражка, белая рубашка, брюки. Приезжаем туда, а нам говорят, что на другой площади в двух километрах от того места, где нас высадили, собралась толпа митингующих. И мы пешком пошли туда, в белых рубашках.
Нам все сигналили. Ты идешь и все такие вокруг: «Фу!». Чувствовал себя не очень, если честно. Я понимал, что такое мнение в обществе к сотрудникам объективно. Милиционеры перегибали даже во время предвыборной кампании, когда ОМОН заставлял людей, которые стоят, хлопают, задерживать, составлять липовые протоколы — якобы, что они участвовали в массовых мероприятиях. Причем, протоколы без какой-либо доказательной базы, просто на основании рапорта сотрудника ОМОН, что человек оказал неповиновение. И все — человеку 10-15 суток давали ни за что.
Падение диктатора. Зондеркоманда Лукашенко
В общем мы пришли [на площадь], все такие в белых рубашках. Стоят граждане, и, что самое интересное, никто агрессии к нам не высказывал. Протестующие кричали: «Милиция с народом». То есть не «фу, уходите!». Нам только сигналили, когда мы туда шли ровненьким строем. Нам командуют: выстраиваемся, разделяем их, задерживаем; а у меня в голове переключается: «А чего? Чего я их буду задерживать? Что они делают?». Никаких погромов нет, это просто много людей на площади. Они вышли на мирный митинг высказать свое мнение. Почему я должен их задерживать — я не знал, и в тот момент все, что я мог сделать — все-таки при погонах и сказали задерживать — когда ОМОНовцы передавали мне человека, чтобы тот сел в автозак, я отводил его чуть в сторону, отпускал и говорил: «Беги». На тот момент это был максимум, что я мог сделать.
Я отпустил пять человек и только одного завёл в автозак, потому что вёл его с коллегой вдвоём. С моей стороны перегибов никаких не было, я никого не заламывал, просто вел человека рядом, держал за руку, проводил к автомобилю. Задержали в тот день много — тридцать с чем-то человек. Всех доставили в РОВД. Там ребята составляли протоколы на них, как за несанкционированный митинг. На следующий день я пытался с кем-то общаться, искал сторонников. Вообще мало кто откликнулся. Больше отвечали: «Да их надо убивать, да они там непонятно кто, безработные». Хотя у каждого человека, которого мы задержали, была работа. Еще бытовало мнение, что им всем платят по 150-200 евро за выходы.
Аресты
Задержание протестующих в Минске. Фото: Василий Максимов, Ґрати
Прямо на планерках нам начальники говорили, что им (протестующим — Ґ ) платят, и они все это за деньги делают. Да, я не спорю, возможно, чтобы поддержать протест, есть какие-то координаторы. Как-то это все должно координироваться все-таки. Просто так это тоже не делается. Но у нас большинство, именно подавляющее большинство встало, просто потому, что не согласны, хотят перемен, хотят вернуть свой голос, чтобы он у них был. Есть, конечно, и координаторы, и те, кто деньги платит, кто получает, но их совсем мало. Подавляющее большинство выходят потому, что они не согласны, без какой-либо финансовой выгоды.
Всех задержанных отправляли в ИВС (изолятор временного содержания — Ґ ). Знаете, как проходил суд?
«Так, ты согласен?» — «Да» — «10 суток». «Не согласен?» — «15!».
То есть никакой доказательной базы. К примеру, есть рапорт сотрудника, где указано, что задержанный оказал неповиновение, хотя человек обычно, когда ты его берешь, идёт и не оказывает никакого неповиновения. Просто за неповиновение сразу административный арест. Вот [показывают суду] рапорт сотрудника и протокол опроса товарища, которого задержали, который говорит: «Да нет же, я просто шел с девушкой, я не согласен!». И все, никаких видеозаписей, свидетелей, ничего вообще не принималось в расчёт [в суде]. Просто: «Согласен? — 10! Не согласен? — 15».
В первый раз суды проходили онлайн, по скайпу. Потому что все сидели в ИВС, он уже был весь битком набит. А на второй день, когда к нам вообще 70 человек привели — 30 еще как-то распихали в ИВС, а 32 человека судили в актовом зале нашего РОВД. Всех протестующих, кого задержали, поставили на колени, лицом в пол, некоторых били. И вот в этот момент у меня с товарищами возник спор. Я им говорил: «Вы ведете себя, как фашисты. Они безоружные лежат — зачем к ним какое-то еще насилие применять?». Но в ответ опять: «Да это все убийцы, наркоманы, алкоголики, их убивать надо, они дестабилизируют страну».
Я сейчас объясню, как это было в нашем РОВД. Привели людей, никого из омоновцев нет, составляется материал, протокол и начальник говорит: «Пишите рапорт — образец для ОМОНа, чтобы потом уже не писали». Я напечатал рапорт и поставил не свою фамилию, а образца «Иванов И.И.». Ко мне начальник подходит:
— А кто это такой?
— Это образец.
— Пиши, свою фамилию ставь!
— Я не буду, меня там не было! — говорю. — Я человека не задерживал, и он мне неповиновения не оказывал.
— Ставь свою фамилию, а то в суде будут вопросы.
— Я не буду — меня там не было!
— Ну ты конченое ссыкло! — сказал он на меня и ушел.
То есть, я так понял, никто рапорта эти не переписывал, и на основании этих сфальсифицированных рапортов принималось решение в суде.
Прошло 10 число, 11-го нас опять начали созывать, потому что уже ввели усиленный вариант службы. Я приехал домой, поспал и снова на работу. На третий день я прямо сказал, что не буду никого задерживать, не буду в этом участвовать. А меня все равно насильно поставили в группу задержания. Я просто собрался и уехал. Готов был уже к тому, что меня уволят, хотел видео записать с призывом к сотрудникам. Но, не знаю, как так получилось, меня вообще не заметили. На следующий день, 12 числа, меня опять вызвали в РОВД, снова определили в группу задержания. И вот тогда я выпустил уже видео.
Видео
Я смотрел информацию со всех телеграм-каналов и видел, что происходит в Минске, в Бресте, в Жодино — местах, где больше всего было насилия. С Окрестино (СИЗО в Минске, откуда массово поступали сообщения о пытках и избиениях задержанных — Ґ ) на тот момент еще не было никаких видео. А потом, когда я уже записал видео и уехал в Россию, появилась аудиозапись, где задержанных били — они кричали, стонали.
И я записал видео с обращением. Протест нарастает, эскалация конфликта нарастает. И надо как-то это прекращать, потому что сотрудники действительно бесчинствуют, не понимают, на что идут. Я хотел своим примером показать, что не надо бояться говорить «нет». Я хотел своим видео подчеркнуть, что я действующий сотрудник. Что это не так, что я скинул китель, ксиву положил, ушел и дома уже записываю. Нет, я — действующий сотрудник, я записал видео, а мне начальник звонит: «Ну что ты? Где? Когда приедешь?».
И тут раз — мое видео выходит. Через 20 минут уже приехали ко мне.
Вся милиция сидит в этой «нехте» (телеграм-канал NEXTA_live, освещающий акции протеста в Беларуси — Ґ ) практически, читают, смотрят, что происходит. Когда «нехта» опубликовала мое видео, мне ребята рассказывали, что два раза его просмотрели, потому что с первого раза не осознали, что это я. Через 20 минут ко мне приехали два начальника и два сотрудника с ними. Они пытались зайти в квартиру под предлогом «мы просто поговорить». Но я же тоже сотрудник и понимаю, чем чревато это «просто поговорить». Я не открыл дверь. Тогда они придумали предлог «нам надо твоё удостоверение и жетон забрать». Я сказал, что сброшу с балкона. Взял удостоверение, жетон и сбросил. Предлоги закончились. Начальство уехало к родителям домой, а сотрудники остались караулить. Потом мне мать позвонила, сказала, что начальники забрали всю мою форму под опись и уехали. А сотрудники остались ждать.
Спецсредство, оставшееся у Колоса после побега из Беларуси. Фото: Стас Юрченко, Ґрати
Конечно, их это видео испугало! Они в течение трех дней говорили на планерке, какой я плохой, какой я предатель, и вообще нерадивый сотрудник. Не просто так они форму забрали у меня. Форму, когда сотрудник увольняется, никогда не забирают, она остается при нем. А у меня забрали почти все. Только китель, фуражка и палка остались в машине в багажнике лежать. Палку я всегда в машине с собой возил — на планерках проверяли ее наличие. Я хранил ее в машине рядом с сидением. Но никогда ее не применял, вообще за всю службу ни разу не доставал.
Побег
Иван Колос в Киеве. Фото: Стас Юрченко, Ґрати
Я понял, что медлить нельзя, потому что придумать, за что возбудить дело, они могут быстро. Поэтому я этой же ночью тайными путями вышел из подъезда, сел в машину, и мы вместе с супругой уехали. Планировалось так, что супруга приедет назад — она просто проводит меня. Но на следующий день мне мои же коллеги, кто со мной нормально общается, скинули скриншот чата, где были фразы, что надо меня отловить, супругу отловить. И мы приняли решение, что она станется со мной. Уже будучи в России нам сказали, что лучше ехать в Киев. Я и сам понимал, что Россия выдаст нас в любой момент. Как случилось со следователем, которого задержали в Пскове и передали беларусским властям. Я отмониторил, что не в розыске — и мы быстро пересекли границу. Сейчас мы здесь.
Возвращаться в Беларусь сейчас… Там обозлены. Периодически у моего дома, у дома супруги караулят сотрудники в надежде, что мы приедем.
Сотрудники обсуждали это между собой. Но дело в том, что нас, кто искал какую-то альтернативную информацию, — немного, буквально 20% со всего РОВД, где 270 сотрудников. Было несколько человек, которые сомневались: а может «да», а может «нет». А всех остальных товарищей можно назвать ярыми «пролукашенцовцами». Для них самое основное — стабильность, «у нас все стабильно». Когда ты им говоришь, у нас же всё стабильно плохо — стабильная рецессия в экономике, в политической жизни, в культурной, везде, у нас везде плохо.
Мы из самого перспективного региона СНГ превратились в самый упадочный. И когда ты это объясняешь, тебе отвечают: «Зато у нас войны нет». Я говорю: «Товарищи, мы в XXI веке живем, какая война, сейчас уже особо никто нигде не воюет, кроме того, как Россия Крым по бесу отжала и на Донбассе войну развязала, ну Сирия — но это Ближний Восток. А мы в центре Европы, какая война?». Но вообще никак не пробиться: там [в правоохранительных органах] практически весь народ за Лукашенко. Нам говорят на планерках: все, кто выходят — это какое-то маргинальное меньшинство, это просто потерянные люди, наркоманы, люди с криминальным прошлым.
С ОМОНом мы нормально, адекватно общались. Ну мы же все как бы сотрудники. Но вот они — настоящие идейные или просто не хотят думать. Есть же такой стереотип, что у ОМОНовца три извилины. Честно, слушая, как они говорят, как они действуют — начинаешь думать, что это так. У них, как и у нас, проходит идеологическая подготовка. Постоянно впаривается идеология государства. Что наш президент самый правильный, что он такой хозяйственник — приедет всех коров посмотрит. Вот вы следуйте за президентом, и у вас все будет хорошо.
Мне стыдно носить форму в Беларуси, потому что есть такая организация, как ОМОН. Ее должны переименовать или вообще реорганизовать во что-то другое, потому что слово ОМОН сейчас звучит, как фашист. Как их отбирают — я не знаю. Просто физически крепких ребят набрали, без какого-либо образования. Достаточно просто прийти и сказать: «Я хочу быть в ОМОН, сдать нормативы и здоров». И все.
Перед выборами Министр внутренних дел (Юрий Караев — Ґ) записал обращение к сотрудникам, где он так завуалированно сказал: «Мы вам все простим — делайте, что хотите!». Мне кажется, это тоже подтолкнуло многих сотрудников, они почувствовали себя безнаказанными. Раз министр сказал, что государство за нас, значит можно все делать. Как говорят, на войне победителей не судят. Кто останется у власти, тот и будет прав. Сейчас уже больше 450 заявлений об избиениях, а Следственный комитет ни одного дела не возбудил. Я же общаюсь и с сотрудниками Следственного комитета — от начальника прямое распоряжение волокитить материалы, то есть максимально продлевать проверки, причем рассматривать не с нормами Уголовно-процессуального законодательства, а с нормами закона «Об обращении граждан», а это никаких правовых последствий за собой не несет.
Понятно, почему руководство так говорит — им хорошие деньги платят, а при новой власти им места нет. У нас очень высокий уровень коррупции. Но, скажем так, коррупция у нас позволительна с согласия президента, а если человек ему неугоден — сразу же отправится в тюрьму. Если ты друг президента, то ты царь и Бог — можешь решить любой вопрос. А если нет, если дорогу президенту перешел — все, сразу же… Закон никак не действует.
ОМОН в Минске во время разгона протестов. Фото: Василий Максимов, Ґрати
С нашего РОВД семь человек уже уволилось и еще человек десять сказали, что не будут исполнять преступные приказы, если такие поступят. Просто скажут нет и уйдут. Я им объяснил, что в случае, если такое произойдет, им помогут: контракты, учеба — это все оплатят, дадут денег на первое время на поиск работы. Нас бесплатно переобучают — правда, на профессию только в IT области. Фонд с программой «By soul, by help, by change».
By change — помощь с работой, by soul — это для сотрудников, которые лишились работы из-за своих политических взглядов, by help — для пострадавших от репрессий со стороны милиции. Уже порядка двух миллионов долларов собрали. С этого фонда выделяются деньги на оплату штрафов людям, для сотрудников — если у него есть долги по учебе. Потому что нужны космические суммы, чтобы человек закончил Академию МВД — порядка 20-30 тысяч долларов, которые надо выплатить, если ты уходишь из органов раньше окончания контракта. И все расходы берут из этого фонда.
По сути, мы все на экономическом крючке. У нас бесплатное образование, но потом нужно отработать. У меня тоже так было после университета, но я пошел в милицию — два года отслужил, отработал.
Я думаю, если найти подход, то можно как-то воздействовать на сотрудников. Они, по сути, совершали преступления, и я считаю, надо до них донести, что это преступление, причем тяжкое. С одной стороны им говорят: «Вы можете совершать все, что угодно — мы простим, вас прикроем», а с другой стороны им говорят: «Вы совершаете преступление — мы вас накажем». Им выгоднее оставаться с тем, кто прикроет.
Нужно разговаривать с ними или амнистировать. Ну понятно, если человек сделал что-то ужасное, палки, как говорят, засовывал в женщин, насиловал, то понятно — их надо судить. Но гарантировать им объективный суд, а не суд Линча, где их подвесят на пику. А объективный суд, — гарантировать защиту их близким, потому что на родственников тоже сейчас нападки будут. Только так. Те сотрудники, которые перегибали не сильно — их можно простить, потому что они тоже действовали со своей точки зрения: что они военные, им дали приказ — они его исполняют. Мы подчиняемся, у нас есть дисциплинарный устав, приказы, и мы должны их исполнять.
А те, кто просто увольняются, им Мария Колесникова (представитель объединённого штаба Светланы Тихановской и член президиума Координационного совета беларусской оппозиции — Ґ ) гарантировала восстановление в службе.
Тут опять-таки все зависит от того, что совершил человек. Кого-то просто уволить, кого-то оставить — есть же люди, которые просто составляли протоколы. Они не участвовали в разгонах, насилии — почему бы их не оставить? Это те, кто применяли физическую силу и насилие просто из какого-то своего удовольствия, их, как минимум, уволить, как максимум — посадить.
Я не знаю, как у всех. Я расскажу, как у нас в семье. Я не говорил, когда приходил домой: «Я составил три протокола, дорогая». Я говорил: «Там происходят ужасы. Я против этого всего». И у меня тоже есть долговые обязательства, но в тот момент я сказал, что должен уйти потому, что я не могу на это смотреть. Я не хочу в этом участвовать со стороны карателей. То есть я не разделял позицию нашей власти с самого начала — даже на момент предвыборной кампании, когда шли сборы подписей и агитация. Я даже ходил на митинг Тихановской, когда она в город приезжала. Без маски пошел. Камер поналепливали на столбы, а я просто так пошел.
С 9 числа (9 августа 2020 года — день выборов президента Беларуси —Ґ ) мне стыдно за то, что я милиционер. Если раньше я мог спокойно в магазин в форме пойти, то теперь переодевался, потому что мне было стыдно носить форму. У меня не было идей. Я понимаю, когда война, нападает другое государство и ты понимаешь, что ты защищаешь свое государство, ты идешь на войну, исполняешь приказы, кого-то даже убиваешь, но это война. У тебя есть идея — за что ты воюешь. А тут у меня идеи не было. То есть мирные люди, которые хотят отстоять свое право избирать, хотят отстоять свой голос, и я должен их бить — за что? У меня просто не было идеи, за которую я должен это делать.
Соседи ничего не говорили, но было видно их отношение. Хотя многие знали мою позицию — не провластную. Они знали, но все равно то, что я ношу эту форму… Может быть, боялись. Ну они молча так, сквозь зубы: «Мент пошел…».
Я шел в милицию как в орган правопорядка, для которого законность на первом месте. Честно, на тот момент мне было 22 года, я не думал, что там о законности речи не идёт. Там законность может быть на каких-то самых минимальных уровнях, а дальше: есть деньги — законности нет. Работая в милиции, я понимал, что со своей какой-то даже правой позицией, я никогда не смогу побороть систему. У меня было очень много моментов, когда я хотел даже на систему в суд подавать, за неправомерные действия по отношению ко мне: отгулы не давали или переработка не оплачивалась. О законности речи не шло. И это все началось буквально с первых месяцев службы. Я понял, что эта система неправильная, в принципе. Хотелось все с начала побороть: я постоянно вставал, высказывал свое мнение, недовольство — в итоге, меня постоянно наказывали за мое мнение.
Когда в Украине был Майдан, я еще не совсем политически созрел. Я смотрел, в основном, только со стороны беркутов, что им баллончиком стекло забрала замазывали, чтобы сотрудник потом открывал шлем и ему наносили травмы. Я тогда не совсем понимал, за что идет борьба. Я слышал, что Янукович отказался от евроинтеграции и из-за этого все началось. И только потом, когда я пошел на службу в милицию, я начал интересоваться всем этим. Понял, чего хотел украинский народ, из-за чего вообще революция. Пришел «Беркут» и избил мирных студентов, которые пришли тоже высказать свое мнение — и потом уже вся страна встала, все приехали в Киев.
У нас в Беларуси очень сильная российская пропаганда. События в Крыму, на Донбассе — все это нам преподносится в таком ключе, что это Украина неправильная, что там пришли к власти фашисты, бандеровцы. У нас в стране «бандеровец» — это сродни фашисту.
Насчет страны: я не хочу, чтобы у власти оставался этот человек, который у нас просто как царь в Европе, последний диктатор. У нас автократия — псевдодемократия: власти делают вид, что мы что-то выбираем, но по факту, когда в парламент ни одного человека из оппозиции не выбирают, как в прошлом году, — все понятно. За страну страшно, что экономика вообще… Я не знаю, какой сейчас мрак будет в экономике. Может, Европа поможет, они обещают.
Я сейчас переобучаюсь на новую профессию и еще хочу политубежище получить, чтобы меня не выдали. Буду думать. А если поменяется ситуация в стране, то вернусь, конечно. Но пока назад дороги мне нет. Как только пересеку границу, на меня наручники наденут сразу.
Честно, я не жалею о своем поступке вообще ни разу. Зато я детям скажу, что не был фашистом, принял правильную, верную для меня точку зрения — и не побоялся это сделать.
Я чист перед своей совестью, что я в этом не участвовал.
Авторы: