Рабский труд, избиения, сексуальное насилие в тюрьмах России

Сергей НиконоровФото: архив МРОО "КПП"

В феврале 2014-го года в оренбургском аэропорту меня встречает инспектор Комитета — Тимур Рахматулин. На его крепких плечах дубленка, на мощный лоб надвинута шапка. Где-то далеко идут сочинские Олимпийские игры, а в Оренбурге машины неуклюже вязнут в сугробах и брюхом садятся на ледяные наросты. Ощущение, что здесь никак не согреться, не покидает меня до самого возвращения домой. Тимур рассказывает, что ему удалось собрать несколько историй об использовании рабского труда в колониях, и нам предстоит опросить возможных свидетелей и посетить объекты, которые, как утверждают в своих жалобах зеки, им приходилось строить или убирать.

«Мы не планировали заниматься рабским трудом», — поясняет Тимур, пока его машина ползет сквозь сугробы к офису КПП. — «Наша специализация — борьба с пытками, за другие дела мы не беремся. Но когда начали распутывать историю Никонорова, оказалось, что пытки и рабство в местных колониях часто сопровождают друг друга».

Правозащитная организация, которая раскрыла сотни случаев пыток и стала едва ли не злейшим врагом Рамзана Кадырова, в Оренбурге ютится в небольшой комнатке. Вздувшийся линолеум в коридорах, тяжелые железные двери. Сюда 26 июля 2013-го года пришла Ирина Балашова, которая за несколько лет до этого вышла замуж за Сергея Никонорова. Она — повар расположенного в Орске кафе «Пили-ели» и познакомилась с ним по переписке. Сергей показался Ирине «каким-то надежным и веселым», она поверила в то, что уголовное дело против него сфабриковано, во время редких свиданий они обсуждали, как будут жить вместе в Орске после его освобождения.

Фото: Дмитрий Ткачук

Никоноров вспылил и отказался, а в тот же вечер очутился в психиатрическом стационаре. Затем, как утверждала Балашова, начался ад: ее мужа регулярно избивали члены местного «актива» — заключенные на подхвате у руководства колонии. Делали они это якобы по прямому приказу Хусаинова, объясняя, что не следует закатывать скандалы, а лучше быть сговорчивее. Так КПП занялся расследованием рабства в оренбургских колониях.

«Мне очень нравится, что я не юрист и не адвокат, а обычный человек, просто с интересной работой. По сути, мы остальным показываем, что добиваться соблюдения своих прав может любой, кто хоть чуть-чуть понимает в Уголовном кодексе. У меня нет каких-то исключительных прав, просто я делаю то, что может делать каждый», — монолог Тимура на заснеженных выселках Оренбурга звучит впечатляюще.

Впереди у нас — ночная дорога в Орск. В окрестностях областной столицы были найдены другие свидетельства эксплуатации заключенных. Неподалеку от города расположен частный сектор — дачи, большие дома. Из трубы особняка местного прокурора уютно поднимается струйка серого дыма. В нескольких сотнях метров от него живет главный свидетель — пожилой сторож, который видел, как в поселок заезжали фургоны с мужчинами в ватниках, в сопровождении камуфлированного конвоя.

Пока мы идем мимо бытовок, тени в их мутных окнах замирают, а затем скрываются за шторами, отрывисто звучит собачий лай. Кажется, что оказался в новом сезоне True detective, но украшенном русской деревенской готикой.

Пожилой мужчина в телогрейке и с косматой бородой — тот самый сторож — рассказывает нам, что машину с зеками видел: «Они сначала ветки расчистили на въездах, а вдоль дороги их конвойные с автоматами охраняли. Потом к дому прокурора группку отрядили, чего-то ему достраивать пошли». Из какой именно колонии привозили заключенных, сторож не знает. Чтобы не терять время, мы решаем ехать в Орск, где сидит Никоноров и еще несколько зеков, которые могли бы рассказать о рабстве.

Ночная дорогая до Орска занимает больше четырех часов. Кажется, будто движешься сквозь черное ничто, только фары выхватывают несколько метров то серой, то белой от засыпавшего ее снега бетонки. Согреться, даже несмотря на работающую на полную мощь печку, не получается. Спрашиваю у Тимура, не надоела ли ему такая работа. «Нет, конечно: ты же, по сути, следователем работаешь, только хорошим», — усмехается он.

Фото: Дмитрий Ткачук

Про Орск местные жители шутят, что его название никак не связано с рекой Орь, а является аббревиатурой: «Отдаленный район ссыльных каторжников». С учетом того, что город действительно окружен разнообразными СИЗО и колониями, народная версия кажется ближе к истине. Мы отправляемся в кафе, где работает жена Никонорова.

Ирина Балашова — крупная, подвижная женщина в фартуке, с тонким, но волевым голосом — рассказывает, что ее мужа не только избивали, а ужесточили режим и отправили в местное СИЗО: «Это я все начала. Сережа построил дачу Хусаинову, а потом он сказал ему строить новый объект, а он отказался. Ну отказался и отказался. Мне рассказал на свидании, а я пошла к Хусаинову скандалить. Все ему высказала, сказала, что напишу заявление», — виновато теребя фартук, говорит Балашова. Главным итогом встречи, по ходу которой Балашова безостановочно приносит с кухни гигантские порции еды, становится согласие Никонорова на общение с прессой — по закону, этот документ должен обеспечить нам беспрепятственный доступ к нему.

В СИЗО, куда перевели Никонорова, мы снаряжаемся ранним утром. За окном темень, в машине вместе с нами Балашова. Автомобиль тащится по узким дорогам куда-то на выселки. Мы едем около часа, пока перед нами не вырастают вышки и колючая проволока. В покрашенном бледно-зеленой краской предбаннике СИЗО толкутся заспанные женщины с набитыми едой и теплыми вещами сумками. В коридорах весело гогочут ФСИНовцы, пахнет столовой. Если не обращать внимание на решетки, то обстановка в здании напоминает школьную: будто бы женщины с баулами ждут, когда у детей закончатся уроки.

У меня на руках согласия Никонорова и еще двоих заключенных — К. и Д. Их истории похожи, только они подверглись сексуальному насилию, поэтому из этических соображений я не привожу здесь их полные имена. Однако встреч с заключенными не будет: сначала их нужно согласовать с начальником СИЗО.

Это Михаил Дементьев, который очень похож на актера Мадянова и голосом, и мимикой. Он доброжелательно выслушивает мою легенду о том, что я пишу для «Коммерсанта» о том, как ФСИН удается легально зарабатывать, привлекая к производству заключенных. Достаю бумажку с подписью Никонорова, объясняя, что мне ее случайно дали местные правозащитники. Дементьев, продолжая доброжелательно улыбаться, рассказывает о конюшне при СИЗО, которая «помогает заключенным реабилитироваться за счет трудовой деятельности», про обязательные работы и про «некоторых осужденных, которые не желают социализироваться и отказываются от работы».

Однако к Никонорову он меня пустить никак не может — не было отмашки из Москвы: «Вот знаете передачу «Честный детектив» по «Росссии-2″? Они такой хороший репортаж про наше СИЗО сняли. Приехали к нам со всеми разрешениями и от руководства, и от центрального аппарата и мы так хорошо поработали», — улыбается Дементьев, но в его глазах видно растущее раздражение.

Тимур отказу Дементьева не удивляется. Он выяснил, что буквально на днях здесь на производстве погиб заключенный. Якобы он участвовал в ремонте, и ему на голову упала прислоненная к стене доска: «Все здорово, но я узнал: экспертиза показала, что смерть наступила от удара в голову, только вот у человека еще все яйца были синие. Сомневаюсь, что он об доску еще и ими ударился», — говорит Тимур.

Фото: Дмитрий Ткачук

Грузный мужчина в дубленке выслушивает наш рассказ и говорит, что да, конечно, он помнит таких осужденных. Действительно, строили, забирал их сотрудник ФСИН: «Да и лучше, чтоб они у меня поработали, я им супу вкусного налью, шашлыков дам, сигарет — все лучше баланды. Ну там же приезжали ребята, которые сбили кого-нибудь нечаянно, еще что-то. По неосторожности оступились, у них будущее есть. А чего ты всяких насильников защищаешь — я не пойму. Херней страдаешь, лучше работу найди», — заканчивает он свою речь, обращаясь к Тимуру.

По сути, Полунин подтверждает все, о чем рассказывают в записках заключенные, разве что не пытки, о которых он знать не может. Но есть загвоздка. Предприниматель настаивает, что зеков к нему возили законно — в 2011-м году, когда руководство колоний имело право заключать договора с заказчиками напрямую. К примеру, нужно местному предпринимателю построить забор — он может обратиться в стройфирму, а может — в колонию-поселение. Там составляется договор, рабочая сила стоит намного дешевле, колония зарабатывает — все, по идее, довольны. Эту практику прекратили в 2012-м, когда все контракты стали заключаться через центральный аппарат с помощью тендеров, чтобы избежать коррупции на местах.

Фото: Дмитрий Ткачук

Тот под зеков стелился, а этот их в узде держит. Как с ними еще, если они наглеют? Он для поселка — подарок, а вы за деньги каких-то структур его сваливать приехали, ты мне не заливай», — Полунин смотрит на Тимура. Комитет против пыток в России принято обвинять в связях и с США, и с европейскими фондами, которые спят и видят, как развалить Россию. Тимур улыбается, вежливо прощается с Полуниным и идет к машине.

При других обстоятельствах Хусаинову стоило бы бояться таких как Тимур больше лихорадки Эбола, но Хусаинов не боится, потому что он явно чувствует себя то ли мэром, то ли шерифом. Окружающая действительность этому способствует. Поселок при ИК-11 — это то самое место, где непонятно, кого и с кем закрыли. В хрущевках посреди деревянных лачуг живут сотрудники ФСИН. Рядом — заключенные. Летом зэки окапывают деревья в яблоневых садах, и тут же носятся дети надзирателей.

Когда видишь Хусаинова вживую, то понимаешь, что наводить железный порядок для него — призвание. Мы встречаемся ним у входа в рабочую зону. В углу небольшого зала — продмаг, поодаль покосившиеся столики для ждущих свидания родственников, по стенам нарисованные от руки плакаты с подробным описанием того, что запрещено к передаче.

Хусаинов, услышав о визите московского журналиста, сначала заставляет прождать его около 40 минут, а затем входит в зал быстрой уверенной походкой и строго глядит на меня. Пока я рассказываю ему, что привело меня в Орск, он буравит меня взглядом и играет желваками. Услышав фамилию Никонорова, он взрывается и чеканит: «Такого. Заключенного. В. Моей. Колонии. Нет». Он не кривит душой: его же собственным приказом Никоноров был переведен в СИЗО-2, — но разговор совсем перестает клеиться.

«Лучше. Займитесь. Делом. Вы про меня приехали гадости писать? Я не буду с вами общаться. Покидайте помещение», — широко расставив ноги заканчивает наше общение Хусаинов. Похоже, заключенные не врали. Описанные ими в жалобах детали построек совпадают, а раздражительность Хусаинова достаточно показательна. Выслушав подробности нашей встречи, Тимур усмехается: «Не зря, не зря он так нервничает. На меня вообще кричал», — говорит он. И становится ясно, что нервничающие от одного его вида начальники колоний, надзиратели и полицейские – лучшая  компенсация за часы, проведенные в ледяной пустоте среди колючей проволоки.

Уже в Москве, собрав все письма и справки, несу их в центральный аппарат ФСИН. Но там привыкли говорить о тех, кто жалуется на надзирателей одно и то же: «А вы же знаете, по какой статье он сидит?». Тем не менее через несколько месяцев дело все же возбуждают. Но не по факту пыток, а по факту превышения должностных полномочий неустановленными сотрудниками колонии. То есть факты эксплуатации заключенных были, но кто этим занимался — следователи не знают. Да и потерпевшими тех заключенных, чьи свидетельства собрал Тимур, то признают, то нет. Правда, в ближайшее время сотрудники КПП планируют обратиться к следствию с новыми ходатайствами, а затем дойти до суда.

Фото: Дмитрий Ткачук

В каком статусе КПП будет участвовать в деле Никонорова и в нескольких других сотнях судебных разбирательств — теперь неясно. В среду глава комитета Игорь Каляпин принял решение о ликвидации организации. Просуществовав с начала 2000-х, КПП успел посадить не один десяток полицейских и тюремных надзирателей, пока в 2014 году не был признан иностранным агентом, но носить этот статус не пожелал.

В качестве иллюстраций использованы фотографии, которые не имеют прямого отношения к материалу, и были сделаны в различных ИК Тюменской области.

 Автор: Григорий Туманов, Такие дела