«Аттракцион садизма». Как устроена машина подавления в Беларуси: освобождение

– Я советовалась с адвокатом, эта бумажка ничего не значит, – говорит Ольга Павлова.

Перед освобождением всех узниц камеры #18 заставляли дать расписку в том, что они не будут больше участвовать в протестах и не будут разглашать подробностей своего содержания под стражей. Кто нарушит это обещание, тому, дескать, уголовная статья и длительный тюремный срок – так говорил некий человек в штатском, который, прежде чем отпустить женщин, вел с ними воспитательные беседы.

Беседы выглядели комически. Женщин заводили по одной в некий кабинет. Прямо напротив двери стояло зеркало, смотреть надо было именно в зеркало. А разговаривать надо было с таинственным человеком, который сидел в дальнем углу за спиною у воспитуемой. Смотреть на этого человека запрещалось, и выглядело все это ужасно смешно, потому что смешно, когда человек, не умеющий составить протокол без грамматических ошибок, тщится применять тут методы глубинного психологического воздействия и нейролингвистического программирования. Или, может быть, смеялись просто от хорошего настроения, а настроение поднималось от того, что понятно стало: не убьют, отпустят.

Олеся С. откровенно кривлялась. Крутилась перед зеркалом и восклицала: «О! Как я похудела тут прекрасно на вашей диете!» Олеся говорит, что этот таинственный нейролингвистический программист даже надулся на нее как-то по-детски, поняв, что методы психологического воздействия даются ему не лучше, чем правила написания «не» с глаголом. Прочие узницы подписывали. Или отказывались подписать. Насте Б. таинственный человек показывал даже уголовное дело, которое якобы было заведено на нее в Солигорске аж в 2015 году, то есть за пять лет до описываемых событий. А Настя впервые об этом своем уголовном деле слышала.

• «Твари, я здесь власть»: три истории о том, что пережили женщины в ходе протестов в Беларуси

После воспитательной беседы и подписания женщинам объявляли, что освобождают их, но… отводили в камеру и держали еще полдня. В камере они всерьез обсуждали, насколько расписка о прекращении протестной деятельности и неразглашении условий ареста накладывает на них юридические обязательства. Решили, что нет, не накладывает. Пришли к общему мнению, что в случае продолжения протестов возбудить против них уголовное дело на основании данных ими расписок нельзя. Удивительно, насколько не наступившее еще, а лишь приближающееся освобождение вселило в узниц камеры #18 утраченную было веру в существование законности на территории Беларуси.

Как же не смогут возбудить уголовное дело на основании расписки, если Насте Б. только что показывали уголовное дело, возбужденное вообще без всяких оснований? Если против каждой из 36 смогли возбудить административное дело на основании написанных под копирку и насквозь лживых протоколов задержания, то почему же не смогут возбудить уголовное дело, хоть на основании конфетного фантика?

Так думается стороннему наблюдателю и слушателю их историй. Но узницы камеры #18 самим фактом обсуждения расписки допускали, что произвол должен вот-вот прекратиться, попранные законы отчего-то вновь должны начать действовать, правосудие должно восторжествовать, даже если на их опыте не торжествовало ни разу.

Возможно, им просто хотелось верить во все хорошее, потому что в воздухе витало: не убьют, отпустят. И никому в голову не пришел вопрос: почему отпускают-то? почему отпускают раньше срока? Или захлебнулась система, подавилась заглоченными людьми? Или освобождает место для второй волны – для тех, кому уже не сутки сидеть, а годы?

Катакомбы

Их выводят из камеры и ставят лицом к стене. Вроде уже освобождать ведут, но все равно лицом к стене, все равно шагать строем, глаза в пол и руки за спину. Впрочем, на некие вольности тюремщики не обращают внимания. Ганну Л., например, ведут под руки, потому что очки отобрали, не вернули, и на плохо освещенных лестницах Ганна почти ничего не видит.

Их ведут не на выход, их ведут в подвальные коридоры. На этот раз узницы не думают, что в подвальных коридорах их расстреляют, потому что очевидно: их ведут искать отобранные при задержании и перепутанные личные вещи.
Подвальные коридоры и комнаты личными вещами завалены – как тут найдешь свое?

Свитера, куртки, ремни, очки, цепочки, часы, паспорта, телефоны. Некоторые телефоны все еще брякают сообщениями: «Ты где? Ответь!», все еще кто-то из близких пытается вызвонить потерявшегося абонента. В день ареста отобранные телефоны звонили хором. До дня освобождения лишь у немногих телефонов дожили батарейки.

• Отряды киберпартизан и деанон силовиков-извергов в Беларуси

И еще свитера, куртки, ремни… Еще очки, еще – интересно, скольких освобождаемых сейчас близоруких людей ведут под руки вот так же, как Ганну Л.? Среди перепутанных вещей Настя Б. видит гриль, решетку для шашлыков. И диджейский пульт. Интересно, какое безумие должно было охватить человека, чтобы он потащил с собою на протестную демонстрацию шашлычницу и диджейский пульт?

Свитера, куртки, ремни, очки… Плюшевый мишка. Черт! Они арестовали плюшевого мишку или уж по крайней мере арестовали человека, который шел по улице с плюшевым мишкой в руках. Что это за экстремист, который идет свергать государственный строй с плюшевым мишкой? И ведь тоже, наверное, заставили написать расписку – никогда больше не буду ходить по улицам с плюшевым медвежонком.

Личные вещи свалены беспорядочно в комнатах. А в коридоре вдоль стен – вдоль всех стен в несколько рядов – стоят передачи. Продуктовые пакеты, которые родственники и волонтеры любовно собирали для узников и которые так никогда и не были донесены до камер. Что с ними делать? Взять с собой? Это ведь нам передавали, думают узницы все вместе. Но ведь не лично мне, думает каждая по отдельности. И все эти пакеты, все эти батоны копченой колбасы, консервы, салфетки, тюбики с зубной пастой, книжки – так и остаются лежать на полу в тюремных подвальных катакомбах.

Воля

Удивительно, что никто из узниц камеры #18 не помнит собственно дверь на волю. Что там было? Решетка с гремящим замком? Турникет? Шлюз, в котором дверь позади освобождаемого человека запирают – и надо ждать, пока откроется дверь спереди? Никто не помнит этого момента, последнего шага из тюрьмы на волю, как никто не помнит собственного рождения.

Шаг – и тюремный удушливый шум сменяется вольным, веселым человеческим шумом. На улице полно людей. Узниц камеры #18 освобождают ближе к ночи, но все равно полно людей, никто не уехал спать, у многих в руках фонари, и в свете фонарей – целый лагерь.

Зонтики, палатки, штабеля бутылок с питьевой водой и надпись над ними: «Берите воду». Ящики и надпись на них: «Ссобойки для освобожденных». «Ссобойки» – это то, что можно взять с собой, еда, одежда, маленькие подарки.

Впрочем, ничего этого взять не получается. Вода и ссобойки сами прыгают в руки, несколько людей одновременно суют каждой освобожденной все что ни попадя. И все куда-то зовут.

• Як опричникі агрофюрера поводяться з жінками, затриманими на протестах у Білорусі. «Бити об стіну — найлегше покарання»

Можно немедленно пойти к адвокату, о чем сообщает приклеенная скотчем к дереву надпись. Можно пойти к психологу, ну и что, что ночь? Можно прямо сейчас пойти на молитву, направление указывает соответствующая надпись и стрелочка. Туалет – направо. Потерянные вещи – налево. Списки людей, которых еще не выпустили, с датами их предполагаемого освобождения занимают целый стенд величиною с городской рекламный щит. Чуть поодаль стоят молодые люди, у каждого в руках листок А4, и на листке написано: «Водитель». Волонтеры-водители стараются быть деликатными, не навязываются никогда. Ну почти никогда: девушка, давайте я вас отвезу.

В этой суете Лена А. почти сразу находит родителей. Настя Б. – мужа и свекра. Юля Г. – сестру. Никто не спешит поскорее уехать от тюремных врат. Стоят, едят что-то, беседуют с психологами, сверяют списки, обсуждают, по какому бы маршруту лучше проехать через центр города, чтобы посмотреть на протестующих женщин с цветами и в белых платьях. Состояние освобожденных и волонтеров можно назвать даже эйфорией.

Только Олесю С. никто не встречает. Она освобождается позже остальных. Ее, российскую гражданку, задерживают в тюрьме, чтобы вернуть отобранные вещи и тем избежать предполагаемого дипломатического конфликта. Но ни вещей не находят, ни конфликта не случается – просто выпускают, когда толпа освобожденных и встречающих отхлынула уже от ворот.

– Я тоже освободилась, – неуверенно кричит Олеся, чтобы обратить на себя внимание.

Все волонтеры к ней спиной, не слышат, заняты.

– Я тоже освободилась!

Одна голова поворачивается в толпе, вторая, кто-то уже бежит к Олесе:

– Гля! Еще одна наша! Я чую!

Тут Олеся понимает, что волонтеры узнали ее по запаху. Признали своей благодаря уникальному смраду, что сопровождает человека, проведшего хотя бы пару дней в тюрьме. Ваш неповторимый аромат – Окрестина #18.

И Олеся улыбается.

Источник: НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ