В России в самом разгаре призывная кампания в Вооруженные силы, этой весной “под ружье” должны встать 135 тысяч мужчин. Министерство обороны страны рапортует о последовательном снижении количества преступлений в армии, связанных с неуставными отношениями: в 2014 году оно сократилось на 16 процентов, в 2016 – еще на 40 процентов. Однако реальные данные о потерях личного состава в российской армии в мирное время сейчас засекречены.
По итогам 2018 года в Главной военной прокуратуре России заявили, что число правонарушений среди солдат уменьшилось на 11,2 процента, в частности, по фактам рукоприкладства – на 45 с половиной процентов. Однако официальные цифры о количестве погибших в армии (суицид, убийство, ДТП, несчастные случаи, смерть в бою и на учениях, болезнь, и т. д.) – тайна за семью печатями. В последний раз военные отчитывались перед обществом почти десять лет назад: так, в 2008 году по этим причинам умер 471 человек, в 2009 и 2010 годах – 470 и 478 человек соответственно.
В 2015 году президент страны Владимир Путин подписал указ, в соответствии с которым данные о потерях личного состава в Вооруженных силах в мирное время были отнесены к сведениям, составляющим государственную тайну. Таким образом, за разглашение подобной информации стала грозить уголовная ответственность.
Несколько правозащитников, юристов и известных репортеров (Аркадий Бабченко, Тимур Олевский, Григорий Пасько и другие) тогда обжаловали этот документ в Верховный суд России, который в итоге поддержал позицию главы государства. Представитель суда добавил, что засекречивание потерь не ущемляет право журналистов на доступ к информации и права человека в целом.
В отсутствие конкретных цифр бравировать процентами – лукавство, считают правозащитники. “Используется такой прием, при котором количество подменяется на процент. А этот процент невозможно проверить”, – констатировал юрист проекта“Гражданин и армия” Арсений Левинсон. Так что главным источником информации о случаях гибели военнослужащих стали общественные активисты и журналисты.
Самый громкий случай в 2019 году произошел в Воронежской области, где при странных обстоятельствах в палатке на военном полигоне “Погоново” умер 19-летний рядовой Степан Цымбал. Его руки были связаны скотчем, на голову был надет пакет, а шея была обмотана скотчем.
Экспертиза показала, что это был суицид. Тем не менее следователи установили, что незадолго до самоубийства спавшего Цымбала избил офицер, который “озаботился” утратой из его личного автомобиля двух ящиков водки. Что произошло после рукоприкладства, пока неизвестно – идет следствие.
Теперь смысл неуставных отношений сводится в основном к выколачиванию денег
Исходя из нашей многолетней практики, приходится констатировать, что доказать причинно-следственную связь между избиением и суицидом военнослужащего довольно сложно. Как правило, СК ограничивается расследованием факта рукоприкладства, и виновный получает наказание только за этот эпизод, а не за доведение до самоубийства (ст. 110 УК РФ).
Так было, например, в Пермском крае, где сержант заставлял рядового отжиматься и наносил удары, и через некоторое время тот покончил с собой. В Санкт-Петербурге командира роты отправили в колонию за издевательства над солдатом-срочником, который впоследствии также наложил на себя руки.
Если раньше “дедовщина” в армии, по умозаключениям отдельных командиров, способствовала “поддержанию порядка”, то теперь смысл неуставных отношений сводится в основном к выколачиванию денег. Согласно докладу организации “Гражданин и армия”, количество жалоб на поборы в войсках увеличилось на 7 процентов. Хочешь позвонить родителям – заплати, хочешь, чтобы тебя не били, – заплати.
Большинство подобных преступлений имеют латентный характер: солдаты отказываются жаловаться в официальные инстанции, боясь, что будет только хуже. Эти факты вскрываются в основном при расследовании других правонарушений. Так что при армейских суицидах следователям легче ухватиться за версии, связанные с трудной адаптацией к военной службе или семейными проблемами (например, расставание с девушкой), а не копать глубже.
Вне поля зрения следственно-надзорных органов остается деятельность военных психологов, в чьи обязанности входит контроль за психоэмоциональным состоянием личного состава.
В ноябре 2017 года рядовой Игорь Галченков покинул территорию воронежского полигона “Погоново” (там, где погиб Степан Цымбал) – его труп нашли повешенным спустя несколько часов в близлежащем садовом товариществе.
Эксперты подтвердили, что смерть наступила из-за асфиксии, но на теле обнаружили кровоподтеки и ссадины. В ходе следствия выяснилось, что Галченков по телефону рассказывал близким о конфликте с сослуживцем и неоднократно просил перевести деньги. В материалах дела имелись два заключения военных психологов о прижизненном состоянии Галченкова, выводы которых противоречат друг другу.
Первый полагал, что степень суицидального риска у рядового отсутствовала. Второй же указывал на интровертированность, социальную дезадаптацию Галченкова и не рекомендовал его к несению службы с оружием. Никаких дополнительных обследований солдата не проводилось.
Комплексная судебно-медицинская экспертиза, назначенная следователем, установила: конфликт с сослуживцем, который отказывался возвращать смартфон, вызвал у Галченкова “состояние выраженной фрустрации с последующей деструктивной формой реагирования в виде импульсного ухода из части и возможного совершения аффективного суицида”. Позиция экспертов не повлияла на решение Следственного комитета, прекратившего дело о доведении до самоубийства.
Юристы “Зоны права” подали от имени матери погибшего заявление в Следственный комитет о преступлении в отношении военных психологов. Но СК отказался даже рассматривать это обращение, а суды признали реакцию следователя законной.
Во всех пяти случаях речь идет о неудовлетворительной работе военных психологов
Сейчас “Зона права” готовит жалобу в Европейский суд по правам человека по случаю с Галченковым. И в ближайшее время ожидает решения ЕСПЧ по коммуницированной жалобе родственников пяти солдат, покончивших с собой в ходе несения военной службы в различных регионах (от Орловской области до Хабаровского края) в 2005–2006 годах.
Во всех пяти случаях речь идет о неудовлетворительной работе военных психологов и отказа властей расследовать случившееся. По нашему мнению, должностные лица нарушили две статьи Конвенции о защите прав человека и основных свобод – ст. 2 “Право на жизнь” и ст. 13 “Право на эффективное средство правовой защиты”.
“Картина выглядела примерно так, – рассказывает адвокат Рамиль Ахметгалиев, представляющий интересы родственников погибших в Страсбургском суде. – Женщина работает психологом шесть месяцев, по образованию она искусствовед. Мужа перевели в эту часть, она поехала с ним. Была вакантная должность психолога. Она один раз пообщалась с солдатом, который сказал ей, что у него психологических проблем нет. Она так и записала. На мой вопрос “Есть ли у вас психологическое образование?” ответ был отрицательным…”
В самой большой стране мира всего несколько правозащитных организаций, которые на постоянной основе оказывают юридическую помощь пострадавшим от армейского произвола. Их можно пересчитать по пальцам одной руки: “Зона права”, фонд “Право матери”, правозащитные организации “Гражданин и армия”, “Солдатские матери”. Действенный механизм общественного контроля в воинских частях (по примеру работы Общественных наблюдательных комиссий, имеющих право на беспрепятственный доступ в спецучреждения МВД и ФСИН) так и не был сформирован.
В марте 2019 года Владимир Путин подписал федеральный закон, по которому при несении службы солдаты должны пользоваться только кнопочными телефонами (на которых нет возможности сделать фото, записать аудио или видео, а также нет выхода в интернет). Сделано это было якобы в целях защиты от утечки сведений о расположении и передвижении войск и от информационно-психологического воздействия на военнослужащих. Каким же образом солдату тогда фиксировать факты неуставных отношений, остается неясным.
Складывается ощущение, что в условиях такой секретности военным легче откупиться от родственников погибшего, тем более что размер единовременного пособия за смерть солдата на этот момент составляет 3,8 миллиона рублей. Выявлять же причины и условия, способствующие совершению преступлений (читай: спрашивать с командиров и наказывать их), в Минобороны, видимо, не хотят.
Автор: Булат Мухамеджанов, координатор правозащитной организации “Зона права”; Радио Свобода