«Испытание Победой»: Великое военное переселение народов

Великая Отечественная война вызвала гигантские и разнообразные перемещения человеческих масс, во много раз превосходившие масштабы Великого переселения народов. О человеческом измерении последствий жутчайшей из войн.

Разговор с  доктором исторических наук Еленой Юрьевной Зубковой о явлениях, порожденных Второй мировой, о плодах Победы и новых испытаниях, выпавших на долю народа в результате окончания войны, состоявшийся в  московской студии Свободы.

Тема эта многообразна. На все аспекты ее не хватит и года радиопрограмм. Давайте поэтому сосредоточимся на том, о чем обычно говорят реже и меньше остального, и на, так сказать, человеческом измерении последствий войны. Об этом говорят нечасто. Да и мы о многом не успеем. Но – как получится…

Сюжет первый. Демографический. Он ведь связан не только с колоссальными людскими потерями, о которых часто говорят и уточняют их величину до сих пор. Война вызвала гигантские и разнообразные перемещения человеческих масс, во много раз превосходившие масштабы Великого переселения народов. А если вспомнить, что оно происходило с последней четверти IV века (обычно его начало датируют вторжением гуннов в Европу – 375-й год) и длилось почти до конца VII века, а Вторая мировая – «всего-то» с 1939 по 1945 год, то даже само такое сопоставление покажется неуместным.

Поскольку мы сосредоточили свое внимание на Советском Союзе, то нужно помнить не только о мобилизации и движении воинских контингентов на Запад, но и о беженцах, эвакуированных, пленных, остовцах, а затем и о репатриантах…

Елена Зубкова: Пленные подлежали после войны репатриации. Вообще всего Советский Союз должны были вернуться больше 5 миллионов, точнее 5,5 миллионов человек. Из них примерно 1,8 миллиона военнопленных и где-то 3,4 миллиона гражданских лиц – это вот те, кто насильно, как правило, был угнан на работу в Германию и в другие страны. Они должны были вернуться, сначала пройти процедура проверки в проверочном фильтрационном лагере, проверить и отфильтровать, кого куда. И после этого уже в этом проверочно-фильтрационном лагере решалось, будет человек дальше следовать к своему месту жительства, то есть домой, либо в какой-то другой район, либо, если за репатриируемым были с точки зрения органов НКВД какие-либо грехи, тогда человек мог быть отправлен в лагерь.

Однако это не значит, что все репатрианты автоматически отправлялись в лагеря. (Именно об этом можно иногда почитать у нас, что всех их пересылали в лагеря, точно так же как военнопленных.) По разным подсчетам, в лагеря попали от 10 до 12 процентов военнопленных, остальные вернулись… я не могу сказать – к нормальной жизни, потому что это было бы большим преувеличением. У этих людей, которые были в плену и на оккупированной территории, грубо говоря, уже была испорчена анкета, значит, они не могли получить никакие престижные профессии, проблематично было учиться в вузе. То есть в анкете всегда стоял пункт о том, был ли человек в плену или на оккупированной территории, и это был очень нехороший пункт.

Владимир Тольц: Надо бы нам сообщить слушателям хотя бы минимум конкретной информации – тогда им легче будет представить проблему. Ну, вот, к примеру: репатриантов пропускали через проверочно-фильтрационные пункты (ПФП), которых уже к июлю 1945-го было создано 19 (все в пограничных городах). Как и в немецких лагерях, в ПФП репатрианты жили за колючей проволокой, спали на нарах, а то и на полу (чего не было в Германии), часто содержались в непосредственной близости с осужденными коллаборантами-власовцами. В секретной справке о проверочно-фильтрационных пунктах, подготовленной летом 1945-го для секретаря ЦК Маленкова указывалось:

»…Отдельные работники ПФП ведут себя по отношению к репатриированным непристойно, а иногда просто преступно. От советских граждан, находившихся в ПФП в г. Рава-Русской и Мостикс, поступают жалобы на грубое обращение с ними работников пункта, на вымогательство, а от женщин – на принуждение к сожительству. В Кибартайском ПФП 8 из 25 работников пункта – коммунистов уже привлечены за подобные злоупотребления к партийной ответственности. На этом пункте одним из сотрудников пункта в ночь с 30 на 31 мая с.г. была изнасилована и ограблена репатриантка. Однако начальник пункта, полковник Тимофеев, не придал серьезного значения этому случаю, заявив работнику Управления пропаганды товарищу Бахмистрову, что молодые женщины, прибывающие из Германии, являются большим соблазном, от которого трудно удержать его подчиненных.

…Стая спекулянтов постоянно вьется вокруг репатриируемых, принуждая продавать вещи за бесценок. Ночью из-за отсутствия охраны их нередко обкрадывают. Отчаявшись попасть в пассажирские поезда, репатрианты садятся в хопперы угольных составов и таким образом следуют к месту назначения. Никакой политической работы на крупнейших железнодорожных узлах с репатриированными не ведется».

Владимир Тольц: При этом репатрианты оказывались в большинстве случаев объектами слежки, все их нетривиальные высказывания о недавнем зарубежном жизненном опыте бдительно фиксировались и часто интерпретировались как крамола и антисоветчина. Вот примеры:

«Приехавшие в Рославльский район Смоленской области из В. Пруссии Борькина Д. и Шумилина М. рассказывают односельчанам: «В Германии мы жили в несколько раз лучше, чем здесь. Крестьяне живут в Германии хорошо, одеваются так же, как и в городе, разницы между городом и деревней нет». Прибывшие из Германии в Людиновский район Калужской области рассказывают: «Германия и ее порядки произвели на нас очень хорошее впечатление. Дом самого обыкновенного крестьянина хорошо благоустроен: электрическое освещение, отопление, прекрасная мебель. У нас такие дома редко встречаются только у наиболее интеллигентных людей. Немцы слишком культурны. Работать у помещика было нетрудно и питание очень хорошее». Колхозницы из сельхозартели «Авангард» Жиздринского района, прибывшие из Берлина, говорят: «Зачем Гитлер шел за нашими дерюгами, когда у них в Германии всего довольно».

Владимир Тольц: О возвращениях репатриантов можно говорить часами. Но сама проблема возвращения касалась не только их…

Елена Зубкова: Часто людям просто было некуда возвращаться. У них не было дома. И не только разрушения были тому виной. Не будем брать случаи, когда просто дома оказались разрушены в ходе военных действий. Были такие регионы, где практически 80 процентов жилого фонда было разрушено. Но часто люди возвращались либо в качестве репатриантов, либо люди, которые были эвакуированы на восток, и обнаруживали, что их дом просто занят другими людьми. Хотя когда люди эвакуировались вместе со своими заводами, то муниципальные власти обещали, что квартира будет за ними сохранена. Но это было в 1941 году, никто же не ожидал в 1941 году, что война продлится еще четыре года. Поэтому ситуация поменялась, квартиры уплотнялись, просто люди теряли право на жилье. Давайте вспомним, что все жилье у нас было государственным, муниципальным, то есть человек не имел права фактически на это жилье.

Владимир Тольц: Да, проблема возвращения в родной дом – это коснулось и демобилизованных, и эвакуированных…

Елена Зубкова: Проблема дома, возвращения домой в таком широком смысле – это одна из самых таких больших проблем после войны. И конечно, она очень остро стояла перед теми людьми, которые оказались по своей воле, добровольно эвакуированы на восток или прост мобилизованными, особенно кадровые рабочие. И опять-таки в 1941 году. Основной поток эвакуированных – это 1941-42 год, 17 миллионов человек тогда было перемещено на восток. И в 1941 году тоже еще было неясно, что с ними будет после войны. Даже, наоборот, считалось, что после войны как раз все эти производственные мощности вместе с людьми будут возвращены назад. Но за четыре года много что изменилось, и за годы войны в Сибири были созданы очень мощные оборонные заводы, танковые, авиационные, и уже на последнем этапе войны стало ясно, что никто эти заводы обратно возвращать не будет. И встал вопрос: а что же делать с людьми? Судьба людей решалась в самую последнюю очередь. То есть на момент мая 1945 года она была не решена. И тогда люди просто стали самоэвакуироваться, что делать было категорически запрещено, потому что это я называю «самоэвакуация», а вообще-то это было дезертирство.

Владимир Тольц: Давайте вновь обратимся к документам. Из информации Наркомата государственной безопасности СССР о положении рабочих заводов города Омска (цитаты из перлюстрированной частной переписки):

«14 августа 1945 года. »…Условия жизни на заводе жуткие, люди бегут с завода пачками, особенно ленинградцы. За последнее время убежало около 400 человек. Приказ наркома Малышева: всех беженцев направлять снова в Омск, на завод № 174 и судить их. Ждем, что будет дальше. Неужели правительство примет сторону деспота Задорожного, неужели не обратят внимание на то, что он создал такие скотские условия для своих рабочих?»

(Юсупова А.И., гор. Омск-Сталинский, поселок, ул. Горького № 52 — Юсупову А.И., П[олевая]П[очта] 92616)».

«Август 1945 года. »…Кончилась война, а улучшения никакого нет, работаем 12 часов, питание неважное, насчет отъезда в Ленинград директор завода сказал: «Забудьте думать, как работали, так и работать будем» «Из нашего завода бегут каждый день, но я не могу решиться, наверно придется подохнуть на этой проклятой работе и на этом заводе».

(Глазко М.А., гор. Омск-Ленинск, завод № 174, цех 12 — Дмитриеву В.А., П[олевая]П[очта] 38112-А)».

«Август 1945 года. »…Если меня не отпустят, то тоже поеду беглым путем, мне при таких условиях надоело жить. Талонов на промтовары не дают никаких, весь оборвался, заработок мал, что же дальше делать – приходится бежать, а одному жить дальше нет никаких сил, здоровье плохое, питание тоже плохое, получаю в месяц 200 рублей, что это за жизнь? К родной семье и то не пускают, на фронте искалечили, а на заводе совсем хотят угробить, чтобы семьи не видел».

(Никитин В.П., гор. Омск, Молотовский р-н, ул. 3-я Линия № 114 — Никитиной О.Т., Калининская обл., гор. Бежецк, Крутицкий р-н, д. Кладово)».

Елена Зубкова: За такого рода самоэвакуацию можно было получить от 5 до 8 лет лагере, и тем не менее, люди бежали. Люди собирали чемоданы и уезжали домой, потому что для них 9 мая 1945 года – это был сигнал: все, война закончилась, мы отработали, теперь мы можем по домам. А тут еще и амнистия подоспела 7 июля 1945 года в связи с победой над Германией, и люди как-то меньше стали бояться. Больше боялись начальники, потому что вот за такую потерю рабочей силы с них могли спросить, и очень серьезно спросить.

Владимир Тольц: Еще один важнейший разворот темы – демобилизация. Но об этом в одной из следующих передач нашего цикла «Испытание Победой» будет рассказывать участник Войны Михаил Иванович Суханов. А мы сейчас давайте несколько о другом. В программе «Документы прошлого» мы уже начали разговор о демографическом «перекосе» военной поры: довоенный массовый террор, призыв в армию, человеческие потери в боях привели к острому дисбалансу в соотношении полов… И это лишь одна сторона проблемы.

Елена Зубкова: Да, я думаю, мы не сильно преувеличим, если скажем, что война вообще поставила страну на грань демографической катастрофы. Во-первых, конечно, 27 миллионов погибших – это колоссальная цифра. Недостаток мужчин. Ведь гибли прежде всего в армии, понятно, мужчины наиболее продуктивного возраста. И после войны возникли колоссальные демографические перекосы. Они были тоже разные в разных регионах Советского Союза, но в деревне это было точно один к трем, то есть на одного мужчину приходилось три женщины, и в городах ситуация была немногим лучше. И стало совершенно понятным, что очень много женщин, если не большинство, просто не устроят свою женскую судьбу.

Владимир Тольц: О попытке решить проблему законодательными нововведениями 1944 года о семейно-брачных отношениях, матерях-одиночках и безотцовщины мы тоже уже говорили. Но ведь и это не все.

Елена Зубкова: Да, надо еще не забывать о том, что война перекорежила не только демографические балансы. Война очень серьезно перестроила семейную и личную жизнь. Четыре года…

Владимир Тольц: Естественно, сам рисунок отношений между полами, когда оказывается, что на одного мужчину три женщины, естественно, меняется.

Елена Зубкова: И не только это. Представим себе, что четыре года мужчина не был дома. Ведь в советской армии, единственной из всех воюющих армий, не практиковались отпуска, постоянные отпуска. Значит, вполне возможно, что мужчина мог уйти в 1941 году, если ему повезло продержаться до конца войны, вернуться в свои семьи уже через четыре года. Конечно, все очень стремились домой, в семью, и ждали, особенно выживших, их же тоже было не так много. Но вот эта разлука, она тоже по-разному сказывалась на семейных отношениях. Кроме того, у многих фронтовиков завелись другие семьи.

Владимир Тольц: «Военно-полевые жены», вы имеете в виду, такт это называлось?

Елена Зубкова: Да, то, что называлось «военно-полевыми женами», но часто это были очень серьезные отношения. То есть иногда это были действительно так, романчики, да, когда говорили, что война все спишет, но очень часто были отношения серьезные. И мне приходилось просто в архиве читать письма, панические письма от жен. Больше всего, конечно, паниковали жены генералов, – им было что терять,- которые остались здесь, в тылу, и вдруг их мужья привезли с собой в качестве трофеев новых жен, боевых подруг. Я здесь говорю абсолютно без какой-либо иронии, потому что этот боевой опыт, совместная жизнь в условиях войны, она много стоило.

Владимир Тольц: Ну, хоть времени и действительно в обрез, познакомим все же слушателей с анонимным письмом некоей жертвы войны и страсти, замечательно, на мой взгляд, иллюстрирующим проблему:

«Война кончилась. Четыре года мы ждали своих мужей. Сейчас, кажется, даже и те, кто остались в живых, домой и не хотят возвращаться. Забирать к себе своих жен тоже не в их интересах. Я говорю о генералах, у которых есть возможность забрать к себе жен, но, к сожалению, они за это время обзавелись другими женами. Как правительство на это смотрит?

Есть случаи, что мужья похоронили сами себя, то есть не дают о себе ничего знать семьям. Жена хлопочет о помощи, а муж жив-здоров, наслаждается с другой. О фактах разврата среди наших больших начальников знают везде, знает также и правительство.

24 года я прожила со своим мужем, была хорошей женой, хорошей матерью. Сейчас муж нашел за эти годы другую, молодую, жену: ему 46 лет, жене 20, а сыну моему 22 года. Можно простить молодым офицерам, но генералам это уже непростительно. 24 года я прожила с мужем, за эти годы было много всего – и хорошего, и плохого. Плохого больше, много пережили вместе. Не генералом он был, когда я выходила за него замуж, и не мечтала быть женой генерала, и вот пришлось – и большого счастья в этом не вижу. К сожалению, не гордость испытываю, имея мужа-генерала, а стыд, и не только за своего мужа, а за всех больших «начальников», какими они себя ставят, считая, что им все можно.

У нас женщину раскрепостили, подняли ее на большую высоту – и с этой высоты бросили и растоптали солдатским сапогом. У нас нет домов терпимости, зато чуть ли не в каждом штабе армии, корпуса и даже фронта – легальные проститутки. К ним не придерешься: машинистки везде нужны, секретарь также. Их генералы и возят за собой как незаменимых.

Я знаю, что своего мужа я уже не верну, хотя он свой разврат старается прикрыть всяческими причинами, вроде того, что он долго не жил с семьей и за это время отвык от жены, привык к другой. У него, правда, была возможность вместо этой другой взять меня с собой, но все говорит о глубоком разврате наших генералов, не он один такой. Остановить вовремя некому. Не за себя теперь я прошу, а прошу за всех попавших в такое же положение.

Подписываться не буду, я не хочу, чтобы знали меня, но если дело дойдет до развода, до суда, я подробно напишу все».

Владимир Тольц: Эхом отгремевшей войны оказалась и послевоенная «эпидемия разводов», которую современные исследователи отслеживают по объявлениям в тогдашних вечерних газетах.

Елена Зубкова: Причем, знаете, что интересно, – разводились люди с большим, относительно большим семейным стажем – 8, 10 лет и более. Конечно, это объясняется не только вот этим новым военным опытом, новыми привязанностями, и вот чисто такими новыми личными отношениями. Как ни странно, под эту «бракоразводную эпидемию» была подведена законодательная база. Дело в том, что, по Семейном законодательству 1926 года, а это законодательство действовало вплоть до 1944-го, фактический брак был приравнен к юридическому, то есть можно было регистрировать свои отношения, а можно было не регистрировать – никаких правовых последствий эта ситуация не для жен, ни для детей за собой не влекла. А вот в 1944 году появляется указ: ныне только зарегистрированный брак порождал права и обязанности супругов и, условно говоря, привязывал мужчину только к одной женщине и связывал его обязательствами по содержанию детей только в отношении тех детей, которые были рождены в законном браке.

Владимир Тольц: Ну, об этом мы уже говорили в программе «Документы прошлого». А ведь о многом еще не успели поговорить – и об инвалидах, и битве с ними государства после войны (вот уж настоящее «испытание Победой»), и о детях, родившихся на «временно оккупированной территории», бывало, что и от оккупантов…

Елена Зубкова: Да, это одна из больших проблем, и знаете, одна из самых закрытых. Я уже несколько лет пытаюсь найти документы о судьбе детей, рожденных на оккупированных территориях и просто рожденных от немцев. Один документ на этот счет все-таки есть – это письмо посла Советского Союза в Англии Ивана Майского. И вот он в 1945 году первый почему-то озаботился судьбой этих самых детей, он называл их «немчата»: «Что мы будем делать с «немчатами»?..»

Автор: Владимир Тольц, радио СВОБОДА