Последний бой Ивана-Пахана

Побег двенадцати каторжан из колымского лагеря, описанный Варламом Шаламовым в знаменитом рассказе «Последний бой майора Пугачёва», имел место на самом деле. Только всё в действительности обстояло совсем по-другому, чем в повествовании

Рисунок бывшего заключенного ГУЛАГа, американского художника Томаса Сговио «Работа зимой»
Заключенные колымских лагерей, 30-е годы
Писатель Варлам Шаламов, автор «Колымских рассказов»
Золотой прииск на Колыме

Два года назад в «Совершенно секретно» был напечатан мой очерк «Первый, решительный» – о героическом восстании заключенных одного из сталинских лагерей (№7, 2009 г.) Это был исключительный эпизод в истории сопротивления узников ГУЛАГа. Гораздо известнее случай, описанный в рассказе Варлама Шаламова «Последний бой майора Пугачёва».

«Колымские рассказы» – вообще нелёгкое, даже мучительное чтение. Но «Последний бой…» ближе, понятнее читателю, чем другие рассказы: в нем есть активный протест против тирании, страстный порыв к свободе, надежда на спасение и героическая гибель в финале.

И в то же время это самый загадочный рассказ Шаламова, и вот почему. Шаламов говорил, что роман и вообще художественная литература изжили себя, что читатель доверяет преимущественно документальному отображению действительности. Поэтому в «Колымских рассказах» изображены реальные люди, приведены подлинные судьбы и события. Автор утверждал, что «любой факт в «КР» неопровержим».

Так ли это? Ниже – рассказ о реальном событии, которое послужило сюжетной основой «Последнего боя майора Пугачёва». Читатель может сам сопоставить шаламовское повествование с невыдуманной историей вооружённого побега.

«Иван-Пахан»

Ивану Тонконогову недавно исполнилось двадцать восемь лет. До войны он работал фотографом на Украине, первый срок получил в шестнадцать лет за хулиганство. Через два года вышел, вёл жизнь беспутную и снова угодил под суд, уже как «социально опасный элемент» (СОЭ). Вышел в сорок первом – и тут война.

Мобилизовать его не успели, в Сумскую область вошли немцы. Тонконогов добровольно поступил служить в полицию. По оценке оккупационных властей, Иван был хорошим полицаем. Он, например, лично арестовал семью Костенко, мужа и жену, за связь с партизанами, при этом избивал и мучил обоих. Допросы всегда проводил с пристрастием, до крови.

Люди видели, как Тонконогов конвоировал людей на расстрелы, но стрелял ли сам, неизвестно. Однажды полицаи отняли у вдовы рыбацкую сеть, она пришла жаловаться. Тонконогов выпорол её шомполом, чтоб неповадно было жаловаться на представителей новой власти. За служебное рвение Тонконогова повысили в должности до инспектора городской полиции, затем до адъютанта начальника, наконец, он сам стал начальником полиции.

В сорок четвертом, при наступлении наших, он сумел затеряться. После освобождения Украины был призван в Красную Армию. Но уже через два месяца его нашли и арестовали. Трибунал приговорил Тонконогова к двадцати пяти годам каторжных работ (КТР). Летом следующего года Тонконогов попал на Колыму, прииск имени Максима Горького, лаготделение №3 в пятидесяти километрах от поселка Ягодное.

Несмотря на молодость, Тонконогов был уже опытным человеком, знал, с кем и как себя поставить. Умел быть нужным начальству, с блатными вел себя «по понятиям», с сильными водил дружбу, а слабых не щадил. Вскоре он стал бригадиром, получал благодарности и грамоты. В бараке у его бригады был свой отсек, а в нём отгорожена личная «каюта», как говорили зэки.

У бригадира появились предметы неслыханной в лагере роскоши – гитара и патефон. Чифирь не переводился, случалась и водка. Тонконогов держался «паханом», окружённым «шестёрками», к нему захаживали на угощение даже охранники. Со временем отсек бригады перестали запирать на ночь, за порядком следил дневальный, назначенный бригадиром. Тонконогов даже не ходил в общую столовую – по договоренности с начальством, дневальный приносил продукты и готовил еду в отсеке.

В общем, устроился Тонконогов наилучшим образом для лагеря. Да ещё какого лагеря – особого, каторжного, в котором содержались осуждённые за особо тяжкие! Но когда Тонконогов вспоминал, что ему трубить ещё двадцать лет с гаком, готов был по-волчьи выть. В сорок восьмом году он начал разрабатывать план побега и подбирать сообщников.

Надёжная компания

В «каюту» Тонконогова зачастили зэки. Чифирили, слушали песни хозяина под гитару, что-то потихоньку обсуждали.

Не все соглашались с планом Тонконогова. Его дружок, уголовник-рецидивист Носов, отказался бежать, сказал: гиблое дело. Некоторых Тонконогов отсеял сам: просто не предупредил о дне и часе побега.

Постепенно подобрались надёжные люди. Большинство из его бригады и барака. Только двое из всех работали в шахте, остальные неплохо пристроились: ещё один бригадир, дневальный, хлеборез, портной, сапожник, парикмахер, художник, водонос – по-лагерному, «придурня».

Девять человек – украинцы, преимущественно «западенцы», полицаи, ОУНовцы и бойцы УПА: Янцевич, Худенко, Клюк, Сава, Бережницкий, Маринив, Пуц, Демьянюк, Гой. Одни, действительно, сражались с оружием в руках, были даже командирами; другие только снабжали банды, агитировали против Советов или служили связниками. Сроки они имели от пятнадцати до двадцати лет каторжных работ.

Дневальный Игошин был русский, но мало чем отличался от бендеровцев: сдался немцам в плен, добровольно поступил в полицию города Николаева, окончил школу полицейских, дорос в чинах до начальника одного из районных отделений полиции.

Только Солдатов – единственный кадровый военный, флотский инженер-лейтенант. Он воевал с первого дня, был награждён орденом «Красной Звезды» и медалями. В ноябре сорок четвёртого года Солдатов крепко выпил и пришёл в комендатуру береговой базы в Таллине, устроил там дебош, завязал драку с командиром, оба схватились за пистолеты. Командиру всё же удалось выставить Солдатова за дверь.

Но инженер-лейтенант не успокоился, выпил ещё спирту и отправился куролесить по городу. Угрожая пистолетом, остановил трамвай и приказал вагоновожатому гнать без остановок на предельной скорости. На конечной остановке Солдатов вышел и тут же начал приставать к молодой эстонке. Подошёл милиционер и потребовал прекратить хулиганство. Солдатов набросился на милиционера и начал его избивать, а потом выхватил пистолет и выстрелил в упор.

Трибунал приговорил Солдатова к расстрелу. Президиум Верховного Совета, получив ходатайство о помиловании, учёл прошлые заслуги офицера и заменил ему высшую меру на двадцать лет каторги.

Нечего терять

Зэки считали, что Тонконогов и Солдатов друзья. На самом деле они были слишком разными людьми и в свободной и мирной жизни вряд ли сошлись бы. Но в особом лагере – особый мир, свои законы. И если ещё сохранились мечты, кроме сытости, тепла и бани, – это мечта о воле. Она объединила всех.

Мечты – мечтами, но почему они решились на такой отчаянный шаг? Казалось, положение почти всех беглецов неплохое. Но в каторжном лагере ничего нельзя загадывать наперёд: сегодня ты придурок, сытый и небитый, а завтра – доходяга в забое или в шахте. Выбьешься из сил – путь один, «под сопку».

Все они, даже признавшие отчасти свою вину, считали, что осуждены несправедливо. Василий Худенко, не рядовой бендеровец, а офицер штаба УПА одного из округов, так писал в дневнике:

«…воспоминания о прошлых молодых годах приводят к грустным размышлениям. Сколько я учился. Недоедал. Сидел на стипендии. Окончил. Началась война. Не жил ещё совсем. И вдруг фронт. Бремя армии. Плен. Ужасы у немцев, побои, голод. Наши. Тюрьма. Лагерь. Боже мой! А годы уходят…»

Так думали все: жалели свою загубленную молодость, проклинали войну. А приговор считали либо вовсе несправедливым, либо слишком жестоким. И кто поручится, что органы не нароют ещё чего-нибудь? Возможно, кто-то из тех двенадцати, к примеру, не только конвоировал, но и приводил в исполнение. Тогда новое дело «по вновь открывшимся обстоятельствам», и – было пятнадцать, стало двадцать. А то и все двадцать пять.

Наконец, большинство беглецов были молодыми и сильными. Они уже преступали не только закон, но и высшие заповеди. Они держали в руках оружие и знали его гибельную власть. Первоначальная цель – вырваться из лагеря – казалась осуществимой: режим в лаготделении № 3 постоянно нарушался, надзирателей и охранников не хватало, даже на вышках по периметру зоны не было часовых. Охрана будто сама провоцировала зэков на побег.

Правда, бывалые сидельцы говорили: с Колымы бежать нельзя, даже если уйдешь от погони, дальше тайга – «зелёный прокурор»: не выпустит. Но молодые зэки им не верили.

Наконец, ещё одна мысль словно подталкивала к решительным действиям: а что нам терять? Ведь за год до этих событий смертная казнь была отменена. После чудовищных тягот войны пресловутая «эра милосердия», действительно, многим казалась возможной, близкой, даже представителям немилосердной власти.

Теперь по «расстрельным» статьям давали двадцать пять лет. Наказание за побег полагалось небольшое. Конечно, вооружённый побег – другое дело, это уже восстание, мятеж, 58-я статья, можно было получить прибавку лет на десять. Но и в этом случае действовал принцип «поглощения»: если новый срок не превышал предыдущего, то осуждённый оставался со своим первоначальным сроком.

Правда, именно эти послабления, казалось, облегчавшие задачу беглецов, на самом деле таили смертельную угрозу. Охранники лагерей, бойцы частей НКВД, привлечённые к поиску и погоне, при малейшей возможности вершили суд и расправу: в перестрелке или во время конвоирования, якобы «при попытке к бегству». Один выстрел в затылок, другой в воздух. Если кто слышал выстрелы, скажет: первый был предупредительный, второй на поражение. Какой смысл охране тащить беглеца в лагерь? Отдать под суд? Больше двадцатки не дадут, дальше Колымы не пошлют. Нет, притащить его мертвого и бросить у ворот лагеря – смотрите, с вами то же будет!..

Поэтому Тонконогов предупредил своих: «Впереди у нас либо смерть, либо воля!»

Летом 1948 года группа Тонконогова начала подготовку к побегу. Хлеборез и дневальный откладывали и прятали продукты: запасли двадцать буханок хлеба, ведро сливочного масла, мясные консервы. Сшили специальные заплечные мешки-«сидоры», чтобы нести все эти припасы. Почти каждый запасся небольшим количеством золотого песка, по сорок – шестьдесят грамм. В побеге эта валюта самая ходовая.

Выступление группы Тонконогова было назначено на первое августа.

Концерт по заявкам

Незадолго до назначенного срока парикмахер Михаил Сава пришёл брить бойцов охраны. Иной раз думал: «Эх, так и полоснул бы тебя, падлу, от уха до уха!» А вместо этого скоблил вохровскую щетину, улыбался, балагурил.

Кто-то спросил:

– «А что так часто у Тонконогова собираться стали?»

– «К концерту готовимся», – ответил Сава.

– «Хороший хоть концерт?»

– «Такой, что вся Колыма о нём заговорит».

Узнав об этом разговоре, Тонконогов встревожился. Двадцать пятого июля передал по цепочке: сегодня в ночь. Кто был назначен в ночную смену, тех сумели подменить.

В двенадцатом часу ночи хлеборез  Солдатов окликнул сержанта охраны Васильева:

– «Пойдём к Тонконогову, чифирнём».

И Васильев пошёл. В «каюте» сидели Тонконогов, Пуц и Сава. Не успел Васильев расположиться, как Солдатов схватил его за руки, а сзади ему на шею набросили ремень и стали душить. Труп положили на койку.

Тонконогов и Сава пошли к домику вахты у ворот лаготделения. Там находились только вахтёр Перегудов, вооружённый наганом, и собаковод Светкин – не только без оружия, но и без собак. Дремали эти двое или запросто впустили зэков, но захват произошёл легко и быстро: Перегудова задушили, а Светкина связали, заткнули кляпом рот, уволокли в свой барак и положили на ту же койку. Телефон на вахте оборвали.

Тут к вахте приблизилась жена Перегудова, Серафима. Её схватили, связали и отправили туда же, в каюту Тонконогова. Она не догадывалась, что лежит рядом с трупом мужа.

В это время Солдатов и Игошин пришли на кухню, чтобы загрузиться продуктами. Но там ещё возились повар с подручными. Угрожая тесаком, заговорщики загнали повара с командой в кладовку и заперли.

Около часа лагерь был во власти беглецов. Они сами следили, чтобы никто не поднял тревоги. И вот когда в распоряжении группы оставались считанные минуты, Тонконогов послал в другой барак за Янцевичем и Клюком. Бригадир Янцевич тоже был «в авторитете», а Клюк работал у него звеньевым. Но главное, Янцевич имел доступ к золоту. Он мог скопить не жалкие граммы, а солидное количество «рыжевья». Возможно, он нёс «золотой запас» группы, но об этом знали только он и Тонконогов.

Наконец, все двенадцать собрались на вахте. Они ждали конвоира, который в это время должен был вести бригаду зэков к шахте, в ночную смену. И вдруг во всём лагере погас свет. Неизвестно, выпал ли беглецам козырный туз или у Тонконогова был ещё один, тайный сообщник. Возможно, бригадир изменил день и час нападения именно с учётом возможности обесточить лагерь.

Боец Грызункин с винтовкой на плече вошёл в помещение вахты. Сава схватил винтовку за ствол, Тонконогов приставил наган к животу: «Руки вверх!» Конвоира быстро связали и отправили к остальным. Только теперь беглецы заперли барак снаружи.

Теперь им предстояло захватить помещение охраны лагеря, находившееся снаружи, недалеко от ворот. Беглецы построились в колонну по двое, будто бригада идёт в шахту. Могли бы и не строиться: тьма стояла кромешная.
Подошли к казарме, постучали в дверь. Дежурный Рогов спросил: «Кто там?» Он должен был поднять тревогу ещё раньше, когда погас свет, но не сделал этого. Тишина за дверью настораживала.

Раздался звон стекла, нападавшие высадили окно, ворвались в дежурное помещение и начали стрелять из нагана и винтовки. В смежном помещении, где спали бойцы, поднялась паника, охранники в одном белье выскакивали в окна. Беглецы взломали «пирамиду» и расхватали автоматы. Хватило не всем, чуть не передрались. Тут выяснилось, что Тонконогов в темноте и суматохе ранил в руку Гоя: тот был в вохровской шинели, вот и нарвался на пулю.

Оружия и боеприпасов взяли много. Но стрельба не входила в их планы. Все кинулись к дороге на Ягодное. Впопыхах даже бросили сумки с провизией. Беглецы рассчитывали перехватить какую-нибудь машину. Но в ночное время прождать можно было и до утра. Через десять минут бессмысленного ожидания решили свернуть в тайгу.
На этом везенье беглецов окончилось. Но они этого не знали, всё ещё надеялись, что подфартит.

Первый бой, последний бой

Услышав выстрелы, начальник лагеря Аким Проскурин выглянул в окно своей избы. «Побег?» – подумал он. Темные фигуры, метнувшиеся от казармы к дороге, он принял за своих бойцов, бросившихся в погоню. Начальник оделся и побежал на вахту. Там он увидел разгром и оборванный провод телефона. Тут вернулись бежавшие бойцы взвода охраны. Вскоре нашли Светкина, Грызункина, жену Перегудова и самого вахтера, окоченевшего. Посыльный уже мчался в дивизион, расположенный в полутора километрах.

Тем временем начальник лагеря скомандовал побудку. Зэков быстро пересчитали. Отсутствовали двенадцать. Быстро узнали, кто именно бежал.

Прибыл лейтенант Кондратов с дивизионом – двадцать два бойца, с ними собаки. Овчарки сразу взяли след.

В темноте шли не быстро, опасаясь напороться на засаду. Собаки рвались с поводков. Утром пойдут скорее: все бойцы молодые, сильные и злые…

…Беглецы шли низкорослой колымской тайгой. Старались не потерять направление: посёлок Эльген – и дальше тайгой до Якутска. В пути надеялись разжиться картой у геологов.

Шли всю ночь, всё утро. Днём сделали короткий привал. Худенко достал тетрадь, послюнил карандаш и начал писать: «Скоро сутки, как мы свободные граждане. Как-то легче дышится, иначе светит солнце. Ты идёшь, дышишь на полную грудь и рассматриваешь по сторонам. Боже мой! Как дорога воля человеку, и сколько бывает нужно переносить страданий, горя прежде, нежели опять испытывать это трепетное биение сердца.

Животное, птица и те хотят на волю, если они в клетке, а то человек… Но бог с ней, со всей той прошлой жизнью, – живем настоящим. Нас 12 чел. Имеем пулемёт, 7 автоматов, 3 винтовки, 3 нагана, бинокль, компас и достаточное количество амуниции. Сегодня весь день проходит в усиленном марше. Нас, конечно, преследуют. Мы очень уставшие, но бодрые духом и в настроении. Враг настигает, примем первый бой».

К вечеру дистанция между беглецами и преследователями сократилась. Тонконогов приказал залечь в кустах вдоль берега ручья. Договорились: команда «Вперед!» – будет означать «отходим».

Показались солдаты. Беглецы ударили из всех стволов. Преследователи залегли и тоже открыли огонь. Вскрикнул и схватился за лицо Пуц, между пальцами лилась кровь. Тонконогов крикнул: «Вперед!» Группа начала отходить.
Трое из двенадцати – Худенко, Игошин и Янцевич – отошли ещё раньше. Преследователи обходили их справа, вот они и отступили. На условленное место не попали: путь преградило болото.

Основная часть беглецов остановилась. Оказалось, что при отступлении бросили ручной пулемет. Раненый Пуц был без сознания. Тонконогов достал наган и выстрелил ему в голову. Сказал: «Пошли!» Весь этот день другой раненый, Гой, старался не попадаться командиру на глаза. Всё-таки попался. Тонконогов отобрал у него автомат и дал вместо него наган.
 Восемь беглецов мало спали, совсем ничего не ели, кроме ягод. К вечеру следующего дня совсем выбились из сил и повалились на траву. В караул назначили Бережницкого, он крепился несколько минут, но тоже уснул. Тонконогов вдруг проснулся – не услышал, а словно почуял: идут!

На этот раз перестрелка длилась дольше. Преследователи опять попытались обойти беглецов с флангов. В это время лейтенант Кондратов неосторожно высунулся из укрытия и тут же получил пулю в голову. Ещё двое бойцов были ранены. Наступала темнота. Обе стороны отошли.

Во время отхода ещё трое беглецов отбились от основной группы – Гой, Демьянюк и Солдатов. Да и эти трое вскоре рассеялись по тайге…

К тому времени уже были перекрыты дороги, расставлены засады. Спасти беглецов могло только чудо.

На четвертый день случился последний бой группы Тонконогова. Он, Клюк, Бережницкий, Маринив и Сава бились насмерть. Подстрелили двоих бойцов. Как проходил и как окончился этот бой, неизвестно. Согласно протоколу, в тайге, недалеко от посёлка Эльген, обнаружено пять трупов в разном положении. Только один из них погиб от ранения в грудь. Остальные застрелены в голову…

Врассыпную

…А группа Худенко, Игошин и Янцевич двигались на север. Уже наутро после первого боя Худенко записал: «Оказалось, что Тонконогов хороший организатор, но как военный командир никуда не годится…» Ещё через день: «Хочем сильно кушать…»
Стали попадаться косцы – заготовители из окрестных лагерей, но еды у них не было. На привалах беглецы варили грибы. П

ервого августа неунывающий Худенко отмечал: «Сегодня неделя, как мы на воле. Как хорошо, как приятно. Мы бодрые, но заметно ослабели. Сегодня будем стеречь подводу с продуктами для сенокоса. Миша приболел. Это меня очень беспокоит».
Болезнь Янцевича была некстати.

На другой день Худенко с Игошиным пошли на дорогу караулить подводу, а Янцевич остался в стогу сена. Подвода оказалась с секретом: в ней сидел охранник с автоматом, он открыл огонь. Худенко и Игошин бросились обратно в тайгу, вернулись к стогу, где оставили Янцевича, но того и след простыл. Может, он убежал, заслышав выстрелы, а может быть, ушёл ещё раньше?..

Худенко с Игошиным пошли дальше. На берегу Мылги лодочник-перевозчик позвал их в свою сторожку. Там ждала засада. Взяли обоих тихо. Наутро повели пленных в ближайший райотдел МВД. По пути, как сказано в показаниях сержанта, старшего по команде, «задержанные воспользовались густым лесом по обе стороны тропы и хотели скрыться в лесу». Сержант и ефрейтор стреляли якобы вдогонку, с расстояния двадцать метров. Один уложил свою цель с первого выстрела, другой со второго.

…В конце июля Демьянюк и Гой вконец обессилели. Решили сдаться. Для начала спрятали оружие – автомат и наган. Дошли до какой-то реки и рухнули на песок, уснули.

По реке сплавлялась группа работников совхоза «Эльген»: боец охраны сержант Киготкин, пожарный из бывших з/к и какая-то женщина. Они заметили двух лежащих мужчин, пристали к берегу. Сразу заметили лагерные номера на одежде. Демьянюк и Гой признались, что они из банды, рассказали, где спрятали оружие. Присутствие свидетелей, женщины и бывшего зэка, возможно, спасло им жизнь. Их посадили на плот и повезли. Беглецы вели себя смирно, только ужасно материли всех подряд.

…Потерявший своих Солдатов брёл по тайге, спустился к реке Таскан. На берегу стоял заброшенный барак. Солдатов вошёл и упал на нары. Около четырех часов утра он проснулся – где-то слышался разговор. Выглянул в окно и заметил человека, выстрелил в него из винтовки, не попал. Появился второй, с автоматом. Солдатов выстрелил, опять промазал. Выскочил наружу через другое окно. Увидел двух лошадей, вскочил на одну и поскакал в заросли. Вдогонку неслись автоматные очереди.

Лошадь унесла Солдатова куда-то в сопки. Он отпустил поводья, надеясь, что лошадь сама вывезет его к жилью. Но когда он уснул, лошадь тихонько ушла. Оказалось, что она всё время возила всадника вокруг посёлка Лыглыхтах. Первого августа (на этот день первоначально был назначен побег) Солдатов пошёл в посёлок сдаваться. Специально прошёл по людным местам, чтобы его все видели. Сержант Ефимов задержал беглеца. При нём была винтовка, 39 патронов и 65 грамм золота.

Спасительное золото

Почти через месяц после побега Янцевич объявился за сотню верст, в соседнем районе. Приближалась осень, жить в тайге становилось всё труднее. Янцевичу нужна была карта, продукты и тёплая одежда. Надо было на что-то решаться. Он пришёл на заготовительный пункт посёлка «Сопканья», у него был автомат с тремя дисками. Сторож Рахманов уверял потом, что Янцевич пытался его убить, но автомат дал осечку. Но затем они как-то поладили, и Янцевич остался с Рахмановым дожидаться охотников-заготовителей.

Двадцать шестого августа пришли трое охотников. Они видели в тайге следы Янцевича, видели следы и других беглецов-одиночек, знали, что основная группа Тонконогова уничтожена. Рахманов сказал охотникам, что беглец на реке ловит рыбу. А дальше начинаются чудные дела. Охотники будто бы пошли арестовывать Янцевича и ненароком убили его. Потом закопали труп и отправились дальше охотиться.

Только через месяц Рахманов сообщил о происшедшем по начальству. Допросили охотников. Труп был доставлен из тайги ещё через полтора месяца. Опознать его было невозможно. В протоколе медицинского осмотра сказано, что доставлен труп «предполагаемого з/к КТР Янцевича». Только вот покойный был среднего роста и нормального телосложения, а Янцевич – всего-навсего 155 см росту и щуплый. Но дело давно пора было закрывать, и его закрыли.

Янцевич был хитрый, самый хитрый из беглецов. Он неспроста откололся от группы Тонконогова в первом бою и неслучайно бросил Худенко с Игошиным. У него было золото, а с ним и в тайге не пропадёшь. Он решил выдать какого-нибудь мертвеца за себя. Сговорился с Рахмановым, поладил с охотниками. Найти труп в тайге – это, конечно, не грибы искать, но бывалые люди найдут.

Всё, был Янцевич – и нету. Возможно, те же охотники не только снабдили его всем необходимым, но и провели до Якутска. А там, в довольно большом городе, можно затеряться, а со временем и новые документы выправить…

Так что, возможно, Янцевич – единственный из двенадцати, кому удалось невозможное: бежать с Колымы, обмануть «зелёного прокурора».

Опять 25

Так окончился побег двенадцати каторжан. Пять трупов с места последнего боя привезли обратно в лагерь и бросили у ворот для всеобщего устрашения.

Арестованным Солдатову, Демьянюку и Гою, кроме побега, предъявили: бандитизм, хищение оружия, контрреволюционный саботаж (они во время побега уклонялись от каторжных работ), вооружённое восстание, хищение государственного имущества (золото).

В прокуратуре одни обвинения сняли, другие, наоборот, прибавили, и в результате все обвиняемые получили по совокупности по двадцать пять лет.

Ещё десять зэков из этого лагеря были привлечены к ответственности. Одни как соучастники, другие как пособники, прочие – за недоносительство.

В середине пятидесятых каторжные лагеря ликвидировали. Заключённые были переведены в обычные ИТЛ, многие на материк. Реабилитация не коснулась осуждённых за измену родине, но общее смягчение уголовных наказаний повлияло на судьбу всех осуждённых. Максимальный срок наказания сократился до пятнадцати лет. Солдатов вышел на свободу в 1957 году, отбыв двенадцать с половиной лет.

Гой – в 1963 году после восемнадцати лет заключения. Демьянюк – в 1964-м, отсидев девятнадцать с половиной. Им было от сорока трех до сорока пяти лет. С наступлением «гласности» они могли ещё прочитать «Последний бой майора Пугачёва».

Интересно, узнали они себя в героях рассказа?

***
В том, что это именно та история, нет сомнений. Совпадают время и место, многие имена и обстоятельства побега. Этот случай упомянул и А.И.Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ», и П.З.Демант в «Зекамероне XX века», и многие бывшие колымчане в своих мемуарах – и все с ошибками, неточностями, домыслами. Потому что известия о побегах передавались из уст в уста, как легенды.

В тот год Варлам Шаламов работал в госпитале фельдшером. Позади был ад забоя, мертвящей стужи, голода, побоев и унижений. Медленно восстанавливались физические и духовные силы, вспоминались стихи, зарождались собственные замыслы.

Однажды в госпиталь поступил тяжелораненый – красивый мужественный человек, уже с печатью смерти на бледном лице. Его круглые сутки охранял часовой. Говорили шёпотом: это бывший майор, он руководил побегом. Шаламов навсегда запомнил это лицо. Это было сильное впечатление, которое хранилось где-то в глубине памяти. Писатель знал: такие люди в лагерях были, и они способны пойти на смерть ради свободы. Теперь к этому знанию прибавился зримый образ.

Десять лет спустя Шаламов написал рассказ «Последний бой майора Пугачёва».

Он знал, что дело было не так.

Но он страстно желал, чтобы было так.

Автор: Сергей МАКЕЕВ, СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Tweet