Как американская журналистика описывала советских рабочих и колхозников

Повальное пьянство и воровство, апатия и смиренность. Такое описание людям на советском производстве давал американец Дэвид Саттерн, работавший в Москве корреспондентом газеты Financial Times с 1976-го по 1982 год.

 Советская пропаганда в годы холодной войны описывала американскую действительность как беспрерывный ход ужасов капитализма: линчевание негров, борьба индейцев за свои права (случай Леонарда Пелтиера), голодовки протеста (случай доктора Хайдера), безработица, беззаконие спецслужб.

Такой же «монетой» оплачивала советскому агитпропу американская пропагандистская машина. Характерным примером являются записки американца Дэвид Саттерна, работавшего в Москве корреспондентом газеты Financial Times с 1976-го по 1982 год. За эти 6 лет он совершил более 100 поездок по советской глубинке, взяв интервью примерно у 1 тысячи советских граждан.

К примеру, Саттерн мог приехать в Вологду, чтобы отыскать там место производства и продажи знаменитого вологодского масла. Но на прилавках он обнаруживал только глыбы смёрзшейся кильки и маргарин. Одни простые вологжане объясняли ему, что всё масло сжирает Москва, другие – что в трудностях в стране виновата международная напряжённость.

В 2001 году Саттер по итогам своей работы в СССР издал книгу «Age of delirium. The decline and fall of the Soviet Union» (в вольном переводе «Век безумия. Распад Советского Союза»). Книга была издана Yale University Press.

Мы приводим отрывки из книги, в которых Саттерн описывает свои впечатления от посещения советских заводов и колхозов.

«Владимир Танчук устроился на работу на Московский трубный завод. Его внимание сразу привлекли две вещи: пол в цехе завален грудой материалов, и то, что почти каждый был пьян.

Начало работы было в 8.00, день начинался с ожидания материалов. Первым важным событием был перекур в 10.00. В курительной комнате стояли большие столы и скамьи, висели плакаты о вреде пьянства. Вдоль всей стены тянулась красная лента с обращением к рабочим по выполнению правил техники безопасности. Рабочие на трубном заводе имели привычку спать под плакатами, а будучи пьяными, вытирать о ленту руки.

После первого перекура рабочие думали только о еде. В 11.25 работа замедлялась, и в 11.45 все уходили на обеденный перерыв. После обеда кто-то приносил пива или вина, хотя алкоголь был запрещён. Когда обеденный перерыв заканчивался, рабочие оставались на своих местах – в курилке за домино, пока не приходил начальник цеха и не просил их подняться.

В 13.30 работа начиналась опять, но в 14.00 был другой перекур. Обычно после обеда рабочие чувствовали потребность выпить ещё и посылали кого-нибудь за водкой. После того, как практически каждый «принял» что-нибудь днём, работа на заводе заметно притормаживалась. Хлебнувшие лишнего начинали качаться и, чтобы не упасть, зажимали верстаком свою рубашку с двух сторон и так работали.

Оборудование на трубном заводе было иностранного производства, по идее, оно должно было облегчать работу, но, выпив, рабочие были не в состоянии обращаться с ним правильно. Одно из заданий заключалось в нарезке труб 5-метровыми кусками. То и дело рабочие нарезали трубы или на полметра короче, или на полметра длиннее. Это приводило к огромному перерасходу материала.

В те моменты, когда работы не было, относительно трезвые рабочие пытались сделать что-нибудь на территории завода для себя. Танчук обычно шёл в литейный цех, чтобы изготовить консоль для велосипеда. Другие выполняли случайные работы, например разгружали грузовики за 5 рублей каждый.

В 16.00 рабочие заворачивали в бумагу всё, что хотели взять домой: отвёртки, гвозди, карандаши – оставляли свёртки на полу в раздевалке. Ко всему относились как к общему, принадлежащему всем.

Рабочий день заканчивался в 17.30, а в 18.00 на трубный завод заступала ночная смена, где люди работали без присмотра начальства. Если продуктивность днём была и без того низкая, то в ночную смену она падала окончательно. Рабочие тоже пили, но в отличие от своих товарищей из дневной смены, обычно и приходили уже пьяными. Единственным представителем руководства в ночное время был дежурный, который следил за несколькими цехами. Большую часть времени он спал.

Ночью тяжёлые партии скользких труб таскали туда-сюда ничего не соображающие из-за алкоголя люди. Женщина, работавшая на кране в цеху, кричала: «Петька, уйди оттуда!»,- а рабочий, глупо улыбаясь, глядел на неё из-под проплывавших над его головой труб. Как только погрузка заканчивалась, рабочие садились пить водку или чифирь.

В ночную смену постоянно происходили несчастные случаи. Однажды ночью, когда Танчук был начальником смены, рабочий потерял фалангу пальца. Он сунул палец в трубу, которую внезапно поднял кран. Пьяный рабочий протянул Танчуку руку и, показывая, на торчащую кость, пробормотал: «Смотри-ка», – будто повредил не собственное тело, а оборудование.

Танчук хотел отвести рабочего в медпункт, но его остановил заместитель. Если зарегистрируют несчастный случай, то рабочему не оплатят бюллетень, поскольку он находился в нетрезвом состоянии. А Танчука обвинят в том, что он позволил пьяному работать. Рабочий же подошёл к Танчуку и заявил:

– Я воспитал двоих детей в духе преданности народу.

– Вот почему Гитлер проиграл войну, – сказал мне Танчук впоследствии. – Рабочий смотрел на свой палец не как на часть своего тела – оно было казённым имуществом.

Но иногда несчастные случаи всё же регистрировались. Однажды ночью глухая уборщица упала под поезд. Её тело было изувечено. Ясно, что такое нельзя было скрыть.

***

Архивист Евгений Поляков, приехав в колхоз «Заря» в Калужской области, заметил, что колхозники больше походили на кучу подневольных рабочих, чем на нормальных рабочих.

Рабочий день начинался в 5.00, когда сонная доярка уходила доить коров. Доярка шла мимо гигантских плакатов с изображением Ленина и мускулистых ударников труда. Коровник был полон неубранного навоза, поэтому его можно было найти по запаху.

В 7.30 правление колхоза встречалось с председателем и разрабатывало план на день. На дальних полях разворачивалась колонна тракторов. Сперва они прокладывали глубокие борозды по краям поля, но затем, удаляясь глубже, борозды становились мельче. Первые борозды были 20-25 см, чуть дальше становились 12-15 см, а в центре, там, где трактористы были уверены, что их труд никто не проверит, борозды оказывались глубиной 5 см. Такая работа позволяла трактористам быстрее выполнять план.

Женщины работали в курятнике. Им приходилось соскребать с пола засохший птичий помёт и бросать в прицепы. Пыль, которая стояла в курятнике, напоминала туман. Женщины носили марлевые повязки, но они слабо защищали от пыли.

Многие колхозники сразу после обеда начинали отлынивать от работы. К 2-3 часам дня в колхозе уже трудно было кого-нибудь найти. Все колхозники либо спали в полях, либо сидели дома пьяные, либо храпели на сеновале.

В колхозе постоянно витал дух всеобщей забастовки. Колхозники половину дня проводили в нетрезвом состоянии; каждый делал всё возможное, чтобы избежать работы, остро интересуясь, увиливают ли другие, собирая сведения даже о бригадире.

Колхоз «Искра» располагался в Старице Калининской области. В колхозе жил иконописец Александр Лякин. Грязи там было столько, что даже в сапогах было трудно ходить. На полях после сбора урожая оставались неровные островки неубранного зерна.

Сквернословие для колхозников было делом обычным. Казалось, что они ничем не интересуются и оживляются, только если речь идёт о краже или о выпивке.

После 9.00 на изрезанных колеями дорогах появлялись тракторы. На них висели знаки «Людей не сажать», но никто не обращал на это внимание. Почти все тракторы везли за собой прицепы с рабочими. Иногда прицепы переворачивались и люди гибли, особенно когда их вёз пьяный водитель.

К 10.00 Лякин обычно натыкался на группу из 10-15 человек, обсуждавших, где достать водку и выдадут ли аванс. У них на лицах всегда было напряжённое выражение, как будто они обдумывали что-то важное, и они очень раздражались, если им кто-то задавал вопросы. Групповая пьянка начиналась немного погодя, когда колхозники собирались в лесу, кустах или гараже. Вскоре над колхозом нависало настоящее спиртовое облако: толпы людей шатались, передвигаясь по улицам, в магазине то и дело вспыхивали перебранки.

Колхозникам приходилось постоянно воровать. Воровали и взрослые, и дети. Войдёшь в дом, набитый проводами, молотками, гвоздями, косами, машинным маслом, пиломатериалами, и поймёшь: среди всего этого нет ни одной купленной вещи.

Молочницы каждый день оставляли себе полведра или ведро молока. Молоко тащили трактористы, убиравшие навоз, и водители, перевозившие бидоны. Лякин подсчитал, что ежедневно воруется 10% колхозной продукции, и чтобы скрывать это, молоко разбавляли водой (позже молокой ещё разбавлялось водой в магазине). Если доярку заставали за кражей, то молоко выливали обратно, а кувшин или ведро уничтожали».

Источник: Толкователь