Самогон. По России – на самосвале: этапы Большого Пути. Часть 2

…Дико жаль, что в России нет нормальной дороги. ПРОСТО нормальной. Главным в пути будет борьба с российской дорогой. На ней столько кочек, ям, бугров, трещин, ремонтов, объездов, дыр, что вскоре понимаешь: дорога – твой главный враг.

100 км. до Иркутска

У Байкала – десятки объявлений «продаётся копчёный омуль». И начинаются хитчхайкеры, много хитчхайкеров. Обычно это пара, мальчик и девочка. Они стоят на обочинах и голосуют, голосуют, отставляя по-американски большой палец вверх. У них с собой рюкзаки, свёрнутые пенки и палатки, но я не успеваю приглядываться, потому что начинается серпантин и я едва успеваю крутить рулём и включать ретардер на спусках.

Мы спускаемся в Слюдянку и я вижу то, от чего напрочь отвык за последние дни: светофор. Видимо, тягач тоже испытывает некоторый шок, потому что ровно на этом самом светофоре без всяких видимых причин он глохнет. В течение нескольких минут, пока я лихорадочно кручу стартёр, половина федеральной трассы М-55 надёжно перекрыта: на узенькой дорожке объехать грузовик сложно. Потом без объяснений тягач заводится, я догоняю ругающегося Митмитрича, и начинается бесконечное вползание к перевалу.

Машин много. Скорость не превышает 30 км/ч. В верху подъёмов приходится останавливаться и ждать теперь уже самосвал – машина Митмитрича еле ползёт вверх. Серпантин – хорошее испытание для психики. Не хуже разбитых грунтовок федеральных трасс. Одометр как замирает. Ты едешь, едешь, едешь, не выходишь из кабины час, и другой, и третий. Все песни перепел вслух, все стихи вспомнил, все мысли передумал. Вечность прошла. Смотришь на одометр – а он говорит, что вечность равна 37 километрам.

До Иркутска остаётся меньше сотни, но надежда доехать до него сегодня тает. После перевала в самосвале загорается лампа давления масла. Мы останавливаемся и привычно поднимаем кабину. Масло есть. Давление есть. А лампа горит. Митмитрич находит перегоревшие и замкнувшие провода датчика давления и в течение часа лечит их. У меня кое-как держится компресс из жвачки, изоленты и проволоки, но магистраль всё равно сифонит и его хватает еле-еле: при выключенном двигателе ресиверы опустошаются за пять минут.

Мы спускаемся вниз, и в сумерках проезжаем Иркутск с его цивилизацией и хозяйственными магазинами, в которых полно нужных нам фитингов и изоленты. Везде, и справа, и слева, очень много следов лесных пожаров. Тут горело даже больше, чем в Амурской области. И прекрасно ловится радио «Шансон». В наступающей на нас темноте неизвестная певица ставит нас в известность, что:

«…Дикая яблоня стала такой не со зла,

Дикая яблоня сладость сберечь не смогла…»

Стоянка. Ночь. Замолкает двигатель. Туалет в кустах. Верхний спальник. Выключение сознания.

Примерно 700 км. до Красноярска

Слева и справа огромные, насколько глаз хватает, поля фиолетовых цветов, много квадратных километров цветов, как застывшая причудливым цветом лава. Четвёртый день пути, и дождь прямо с утра, свинцовые тучи, хмарь. Этот дождь не льёт, а идёт – обречённо, затяжно и долго. И вот брезжит рассвет, и там, где он, на кромке между небом и землёй, проглядывает на минуту солнце, похоже на похмельный глаз во всей этой свинцовой беспробуди. Который день мы первые уезжаем со стоянок. Вот брезжит – и мы поехали. Спим мало. Мы приезжаем – все фуры дальнобойные уже стоят, спят. Мы уезжаем – они ещё стоят, спят.

На заправке я беру похожую на зубило большую отвёртку, молоток, и наконец-то вырубаю стальной стакан в горловине бензобака. Он мешал мне заправляться все эти дни: всё время срабатывали отсекатели на пистолетах колонок. Стакан с грохотом падает на дно бака. Митмитрич глядит одобряюще. Свой стакан он выломал в первый же день. Тут же, на заправке, опять подходят знакомиться сизо-коричневые бичи. Они ничего не хотят и не просят – только спрашивают, откуда мы едем и куда. Услышав ответы про Благовещенск и Москву, мрачный пожилой водитель КРАЗа, заливающего бак на соседней колонке, без лишних вступлений, хрипло сообщает:

– С Благовещенска? На Москву? З******сь! КРАЗ вон ***** *** * ***** ****** не доедет. Да и КАМАЗ тоже… – добавляет он, погружаясь в мрачные раздумья.

Потом, уже после Набережных Челнов, я действительно увижу много новых КАМАЗов, едущих самогоном к новым владельцам. Они часто стоят на обочинах с поднятыми кабинами и разложенными вокруг инструментами. Мы теряем на поломках 1-2 часа в день, но машины продолжают ехать.

Дико жаль, что нет нормальной дороги. ПРОСТО нормальной. Сама по себе необходимость ехать подряд столько тысяч километров – уже вполне достойная задача: в любом случае ты должен бороться с собой, с рутиной, со сном, с поломками, с погодой; летом – с жарой и кипящими движками, зимой – с морозом и застывающей соляркой. Но главным будет борьба с российской дорогой. На ней столько кочек, ям, бугров, трещин, ремонтов, объездов, дыр, что вскоре понимаешь: дорога – твой главный враг.

Она будет выкидывать тебя на встречку необходимостью обгона; она задушит тебя в пробках у чинящихся мостов; она не даст тебе ни нормальных кафе, ни человеческих сортиров, ни дешёвых мотелей. «Дураки и дороги» – чем больше проезжаешь по России, тем страшнее кажется это полушутливое высказывание. Это как «муж пришёл…» из анекдота. Смешно будет только, пока не услышишь сам, холодея под одеялом голым телом, застывая в её бёдрах, как поворачивается ключ в двери. Про дураков смешно, только пока их нет рядом. Про дороги – только пока не попытаешься пересечь страну.

450 км. до Красноярска

Участок трассы М-53 «Байкал» между Иркутском и Красноярском. Я пытаюсь найти слова, чтобы проговорить их в диктофон, и не нахожу их. Это жуткий гибрид брусчатки и грейдера. Внутри болит всё. Внутренности вопят после этого участка М-53. Местами она такая, потому что ремонтируется. Местами – потому что старая, с разваленными, раздавленными плитами. Средняя скорость движения не превышает 40 км/ч. Нас опять пытают.

Первым бугры и дыры с грохотом преодолевает самосвал. Я иду вторым поодаль, чтобы не всасывать поднятую самосвалом пыль. Левое плечо ощутимо болит от ремня безопасности: с такой силой дорога старается кинуть тебя вверх, к потолку. Тут все идут с одной скоростью. Втыкаешь 8-ю передачу, ногу убираешь с акселератора и прыгаешь, как лягушка. Это неописуемый кошмар. Через два-три часа такой езды невыразимо хочется попасть к психиатру, чтобы пожаловаться на собственное безумие.

Многочасовая изматывающая болтанка выливается в чуть облегчающую душу сложную матерщину. Я строю этаж за этажом, умещая в сложносочинённые предложения министров транспорта и дорожного строительства, их подчинённых, подрядчиков и исполнителей; всех, кто украл на строительстве дороги хоть ведро песка, кто её проектировал и прокладывал. Дитмар Эльяшевич Розенталь ещё преподавал, когда я начинал учиться в университете, и я делаю всё, чтобы он мог мной гордиться.

Трассы М-55, М-53 и иже с ними дарят жуткое осознание: наша страна, если представлять её как организм, является лежащей парализованной тушей. Её маленький московский мозг практически никак не связан с забайкальскими конечностями. Подо мной – одна автомобильная дорога, а рядом есть ещё, кажется, одна – железная. И всё. Случись конфликт с любым потенциальным агрессором – две авиабомбы совершенно прекратят сообщение между западом и востоком. Вот и вся война. Сюда никто не сможет перебросить войска. Если не считать воздух – их не по чему перебрасывать. Мы уже разорваны. Полтела уже отрезано.

Меж тем мы доезжаем до Канска. Что такое федеральная трасса? – вот, например, в Канске – это грязная маленькая улочка. Официальный объезд, проулок посреди каких-то жутких, дощатых, обгорелых бараков и лесоскладов. Указатель «Красноярск» на табличке размером с женское предплечье. Ямы по полкуба каждая. Меня не покидает надежда, что мы не туда свернули, ведь не может же шоссе превратиться вдруг вот в ЭТО, наверняка сейчас этот проулок закончится тупиком и спуском к реке, Митмитрич выматерится, я промолчу, и мы найдём настоящую федералку.

Нет. Строго следуя указателям, мы объезжаем Канск и продолжаем путь уже по асфальту. От такой дороги на шинах полопался корд: гармошкой пошла резина на обеих негружёных машинах. Список доступных в дороге развлечений между Иркутском и Канском пополнился ещё одним: заметить, когда между скатов впереди идущего грузовика застрянет булыжник размером с кулак, и ждать – когда и куда он вылетит. Единственное интеллектуальное занятие в отсутствие радио «Шансон».

103 км. до Ачинска

Уже в полной темноте вчера мы попали на красноярскую объездную, где нет ни обочин, ни стоянок. Последний час езды был явно лишним. Мы с Митмитричем, полумёртвые, валимся спать на первой же площадке после города, и спим 6 часов вместо обычных пяти. Утром наши несвежие лица привлекают внимание проснувшихся водителей: на площадке ночует довольно много народу. Подошедший водила здоровается, жмёт руки и закуривает.

– Это вы во сколько подъехали-то?

– К часу. В час ночи.

– ** *** ****! Мы ложились спать – вас не было. Просыпаемся – а вы уезжаете уже… Откуда-куда?

– С Благовещенска. В Москву.

– ***** ****** ******! А чего ж вы так мало спите-то?

– Да перегон…. Время поджимает.

– Мдаа. Жёстко вы… – в его голосе слышно сочувствие, – а я вон в Новосиб волоку, – и водила кивает в сторону своего самосвала. В кузове у него, занимая всё пространство от борта до борта, стоит японский джип. Сзади на жёсткой сцепке – тяжёлый трёхосный УРАЛ.

– Вдвоём шли. А УРАЛу ****** . Ну, так доволочём, чо! Зато меняемся теперь за рулём, понял? – и он довольно подмигивает сквозь дым.

Мужик прощается, отходит, и я слышу, как он рассказывает кому-то, кивая в нашу сторону: «…. китайский КАМАЗ вон и головастик… которые поздно встали вчера…. а с Благовещенска… ** **** ****!». Вообще, в долгой дороге с одними и теми людьми в течение дня видишься несколько раз: на завтраке, на обеде, на заправках. То они тебя обгонят, то ты их; товарищи по несчастью. К вечеру мы всегда вырываемся вперёд, потому что встаём на ночь позже всех. Водителя замысловатой инсталляции самосвал/джип/УРАЛ мы больше не встречаем.

Начинается дождь. Первые минуты, когда пытаешься смыть останки сотен мух и бабочек с лобового стекла – очень тяжёлые. Когда дождь нагоняет тебя – это хорошо, моешь машину и стёкла. Когда же он идёт навстречу – беда. Сверху уже не льёт, а ты отматываешь десяток километров за десятков по мокрой грязной дороге. Ни видимости нормальной, ни сцепления с асфальтом.

Вчера в районе Тайшета видели странную группу: несколько стоящих на обочине старых иномарок, а вокруг них взволнованно бегают восточного вида люди и призывно машут руками, предлагая остановиться. За обедом старшой объясняет, что это работают группы так называемых греков. Если останавливаешься, «греки» на ломаном русском говорят, что они туристы из Греции, сломались, и просят спасти их финансово – например, купив вот такие замечательные часы. Или перстень какой-нибудь. На перстне будет написано, разумеется, Tiffany, а на часах – Longines.

– Жулики – это ещё ничего, – замечает Митмитрич, – там раньше бандиты останавливали, у Тайшета. Лучше там не тормозиться.

Когда есть просто шоссе с обычными ямами – господи, какое же это счастье! Когда ты трясёшься за рулём в обычном режиме, а не летаешь как насекомое в банке в руках у озверевшего от болезни Паркинсона энтомолога. Мы промахиваем Ачинск и въезжаем в Кемерово, где нас встречают по-военному чёткая роща, высаженная и растущая правильным прямоугольником строго по уставу, и два плаката. Первый извещает, что «Автомобильная дорога такая-то строится по инициативе губернатора А.Тулеева и партии «Единая Россия».

На втором написано – «Дорога была хорошей? Поблагодари…» – и указан адрес круглосуточно работающего для подаяний храма. Буквально через пару километров виден и сам храм, где предложено поблагодарить. Православный севен-элевен. Восторг от честных талантов этой коммерческо-клерикальной структуры совершенно перекрывает эмоции от первого плакатика. Всё ведь по-честному, правда? Пробил колесо, чуть не замёрз насмерть и ограбили? – ну ладно, не останавливайся. Не пробил колесо, ехал в тепле и живой? – ну так….зашёл бы, а?

262 км. до Новосибирска

На сравнительно пустынном участке в очередной раз ломается самосвал. Мы идём близко, и я тоже, сквозь грохот собственного двигателя, слышу звонкий лязг чего-то отлетевшего от машины Митмитрича. Мы встаём на обочине. Старший поднимает кабину – эти несколько десятков движений стали уже привычными. Я разворачиваюсь и медленно еду в обратном направлении, ища улетевшую деталь. Как ни странно, я её нахожу.

Выясняется, что отлетела одна из опор движка, средняя. Она раскрутилась и развалилась. Здоровенную чашку я подбираю с асфальта и торжественно привожу Дмитричу. Однако ни болтов, ни резинок я не нашёл. Попутно обнаруживается развинтившееся крепление кабины. Там мощные трубы, и наших проволок и изолент для них будет недостаточно. Нам нужен сервис или магазин китайских автозапчастей. Ни того, ни другого не предвидится, – сообщает помрачневший Митмитрич, залезая со вздохом обратно в кабину.

А уже совсем близко к Новосибу, километрах в 90, мы встаём под дождём в бесконечную глухую пробку. Я спрыгиваю на асфальт и иду к ближайшей фуре с рацией.

– Подскажи, чего там впереди, а?

– ДТП. Две фуры, оба убились в лобовую. А вы чего – глухонемые? – любопытствует водитель.

Мы – глухонемые. У нас нет раций и мы не участвуем в дорожных переговорах. Ещё светло и заваливаться спать, вроде бы, рано. Однако пробка стоит совершенно без движения, зарядил ливень, и Дмитрич решает вставать на ночь на первой же стояночке: ужинать и спать.

Стоянки у обочины представляют собой интересный феномен. Почти всю дорогу мы вставали на бесплатных приобочинных площадках. После Красноярска стали редко встречаться стоянки легальные: люди берут в аренду клочок земли, засыпают его гравием, иногда ставят некое подобие будки охранника, а совсем в редких случаях туалет или душ, и берут 100 рублей за ночь. А есть третий вариант. Обычное пыльное пространство у обочины. Встаёшь. К тебе подходит какая-то личность, представляется смотрителем, и предлагает отдать за ночёвку те же 100 рублей.

Никаких особых прав собирать деньги у него нету. С такими же шансами эта личность может подойти к тебе ночью на улице. Если не даёшь 100 рублей – как минимум не дадут спать. А могут и подраться. Могут, например, камнем в кабину зарядить – просыпайся, выходи, смотри. Могут колёса спустить или проткнуть, раз ты такой жадный. Проснёшься, а колёса спущены. А колёс у нас, без прицепов, 10 штук, и в каждом по 8 атмосфер. Даже если не ткнут, а просто спустят – поди их накачай. А если порежут? Потеря – от нескольких часов до целого дня. А камень в кабину? – потом рихтовать, заделывать и красить; а камень в стекло? В общем, многие платят по 100 рублей "смотрителю".

На такую стояночку мы и заезжаем. "Смотритель" машет руками, руководя парковкой и ставя нам для удобства берёзовые чурбачки, обозначающие, видимо, наши места. Митмитрич свешивается из кабины, брезгливо оттопыривает нижнюю губу, размышляя, и через минуту даёт мне сигнал трогаться. Мы уезжаем, и встаём обратно в глухую пробку, и тратим ещё два часа, пока не добираемся до места ДТП.

Авария была страшной. Машины уже растащили. Под проливным дождём, под свинцовым небом, мы медленно протискиваемся мимо места трагедии. Бензовоз лоб в лоб столкнулся с "Фрейтлайнером", с Фредом. Оба водителя погибли. Справа лежит обгоревший бензовоз, слева – обломки фуры. Жутко, и тихо, и все сбавляют газ до самого минимума, и даже дизель будто рычит тише, чем обычно. Рождается странное ощущение. Люди уже ушли, погибли, их больше нет. Это случилось часа 3 назад – встречка, один миг, лёд адреналина, кто-то, может, успел "твою мать…" сказать, выворачивая последним усилием руль, жуткий удар, лязг, взрыв, и тишина. И вот водители уже часа три как мертвы, они свой миг встретили. А для кого-то папа или муж ещё в рейсе.

Просто не отвечает на мобильный – может, там связь плохая; или он уехал дня на три, на неделю, и его пока вообще не ждут. Этот промежуток между смертью и её оглаской – загадочен. Это всё-равно что видеть плотину с человеческим горем, и она на затворе, и этот затвор ещё не открыт. Он откроется, и горе хлынет, и будут слёзы, и крики, инфаркты, гипертонические кризы. Но пока горе отложено. Плотина ждёт своего часа, а мы едем мимо неё, и нам бы сегодня добраться до Новосиба целыми и невредимыми, и заночевать где-нибудь.

190 от Новосибирска, 450 до Омска

Я потерял счёт. Кажется, это шестой день пути. С самого утра, с сумерек, дождь лупит не переставая. Дорога вся в воде и тягач безбожно водит на торможении и ускорении, если работать педалями неточно. Зато легко ориентироваться: если я вижу отражение впереди идущего самосвала в мокром асфальте, значит подо мной совершенное озеро, и на торможении будет тяжело. Судя по одометру, мы проехали 4800 километров от Благовещенска. Трасса от Новосибирска до Омска в разы загруженней, чем в Амурской, скажем, области. В разы.

За обедом обсуждаем ситуацию. Очевидно, что я не успеваю вернуться в срок и надо просить сменщика. Митмитрич кряхтит, но соглашается провести переговоры с Москвой – у нас, к тому же, нечем ремонтировать самосвал, и сменщик может захватить запчасти. Хорошо бы добраться хоть до Челябинска. Тут, вроде, осталось-то немного…. сколько там было на указателе?…. около тысячи?

– Ты на это не смотри, – огорошивает меня Митмитрич. – Это расстояние по прямой. Через Казахстан. А мы там не поедем. Там два раза границу пересекать надо. Мы после Омска на Тюмень свернём, на Ишим. Потом с Ишима на Курган пойдём. Там сильно больше километров-то, в объезд.

Я не верю своим ушам. Правильно ли я понимаю, что российская федеральная трасса проходит по территории другого государства и мы не можем по ней ехать? Этот дряхлый дорожный позвоночник России ещё и сломан, искривлён странным геополитическим сколиозом? Старшой кивает. От отчаяния мне впервые за всё время дороги хочется закурить. Я бросил курить полтора года тому назад, и, вроде бы, вся связанная с абстиненцией ломка давно уже прошла – а теперь опять хоть на стенку лезь. Для утешения организма я покупаю огромный пакет семечек, с которым и лезу обратно в кабину.

Семечки – прекрасный таймкиллер. Пока ты их лущишь и выплёвываешь ошмётки в окно – время идёт плавно, замечательно и незаметно. А через какое-то время ты обнаруживаешь, что их нельзя прекратить есть. Снаружи – сильный ровный дождь. Окно лучше не открывать: сразу заливает. Ты думаешь, глядя на горстку в кулаке: "фаф вот это фыплёвываю и фсё!" И что? Через пять минут опять обнаруживаешь себя жрущим семечки. И опять надо открыть окно и промокнуть. Я же не хотел! Я вообще не отследил – как они попали ко мне в руку. Это наркотик и я не знаю, почему оборот семечек не контролирует ФСКН.

Часами нас сегодня сопровождает чудовищный боковой ветер. Справа, северный. Каждый обгон – как ожидание конца света. У головастика огромная парусность, выходишь на обгон, оказываешься в подветренном мешке, тебя бросает вправо, потом выходишь на чистое пространство из-за фуры – бросает влево. Ветер настолько силён, что всю воду из-под впереди идущей машины сдувает влево, и на обгоне ты ничего не видишь в водяном тумане.

И это при том, что никто не отменял ям, дыр, бугров и колейности. Я выкидываю в водяную пыль шелуху последних семечек, мы пролетаем Омск и поворачиваем к Тюмени, и уворачиваемся от ползущих негабаритов, перекрывающих бОльшую часть дороги; а у моста через реку Ишим трасса вновь напоминает, что она желает тебе смерти и превращается в кучу наляпанных друг на друга асфальтовых лепёшек, с сужением до полутора полос, с жирным чёрным грунтом на обочинах, который норовит утянуть твою машину вбок и свалить её с откоса.

Россия – почти труп, если говорить о дорогах. Её артерии узки и местами непроходимы. Летом они забиты тромбами бесконечных ремонтов, сужений, аварий. Зимой сосуды обледеневают, заметаются снегом, застывают наледями. Огромные части страны вообще обходятся без кровоснабжения – и зима, как и 200 лет назад, дарит в качестве дорог русла рек и зимники. Местами федеральные вены проходят прямо посреди жизненно важных органов, городов, нарушая кровообращение в последних.

Мы встаём ночевать за Ишимом. Мышцы совершенно затекли. Поясница отказывается разгибаться. На придорожной стояночке я привычно отхожу подальше. Затерянный уставший эритроцит, одиноко ссущий в кустах под синим ночным небом.

206 км. до Челябинска

Чем ближе к Челябинску – тем оживлённее движение, и тем больше аварий, больше слетевших под откос дальнобоев. Смертность, говорите, на дорогах высокая? – она и будет высокая, когда дороги являются разбитым дерьмом, когда продавлена жуткая колея в старом асфальте, когда даже трезвый и сконцентрированный водитель всё-равно периодически чуть не вылетает на встречку.

И пока не будет двух полос в каждую сторону, обочин, пешеходных переходов, отбойника, разметки, катафотов, кафе, стоянок, мотелей, душей и туалетов – смертность так и будет высокой, хоть ты, мать твою, минус 1 промилле поставь в качестве нормы. Я уж не говорю о противоречащих друг другу, в изобилии наляпанных дорожных знаков. "Если дорожные знаки и разметка противоречат друг другу, то руководствуйтесь…" – это вам как? Не главная ли задача государства найти и наказать того, кто это противоречие устроил? "Если дорожные знаки и разметка противоречат друг другу – позвоните нам, мы найдём виновного, казним его, и вы получите 1/10 долю его имущества" – вот как должно бы звучать это правило!

Много машин и много людей; я слегка от них отвык. Мы промахиваем мимо голосующих коричневых бичей, мимо ковыляющих бабушек в коричневых юбках и тяжёлых ботах, мимо хищно затаившихся в кустах гаишников с радарами, мимо перевёрнутых, брошенных и уже разворованных фур. А уже совсем на подъезде к Челябинску справа вдруг открывается огромная равнина с картиной невообразимой красоты: километров аж за 20 видно, как холодный воздух гнёт к земле облака. Эта гигантская акварель выглядит как могучий космический корабль с опущенным трапом – так иногда опускается язык холодного воздуха из Арктики, пригибая облако вниз; чёткая лестница в небо. Я машинально кручу ручку настройки – вдруг наткнусь на Stairway To Heaven?… Но оттуда несётся привычное:

"…Кружим, кружим, по району.

Мы ёу кружим по району….

Вот экземпляр, каких в районе нету в принципе,

И типа на таком, но только жёлтом раньше ездил в принципе…."

Я сижу за рулём трёхосника в трениках, майке и кроссовках. Я щёлкая семечки и сплёвываю их в открытое окно. Я слушаю радио "Шансон" и испытываю дикое желание снять майку и переобуться в шлёпанцы, надетые на носок. Мои московские товарищи кажутся мне жалкими неудачниками. У них, видите ли, размышления и рефлексии. А в моей жизни всё просто и понятно. Под ногой – акселератор. Передо мной – прямая, в дырах, дорога. В руках руль, и только от меня зависит – в какую сторону я его поверну.

Челябинск. Эпилог

В Челябинске, проехав ровно 6300 километров за 7 дней, мы встретились со сменщиком Юркой, привезшим полную сумку запчастей. Два часа валяния под грузовиками – и машины были подлатаны, и Митмитрич с Юркой уехали, а я улетел в Москву, так и не завершив толком свой анабазис.

Я потом ездил ещё, чтобы иметь право написать это. В одиночку этой зимой, в тридцатиградусные морозы, я ездил с грузом через Киров и Пермь на Екатеринбург, и мучился на стиральной доске, устроенной вместо дороги под Кунгуром, и застревал на обледенелом объезде между Кыштымом и Карабашем, когда возвращался крюком, через Челябинск, чтобы перевалить через Урал там, где мы должны были перевалить его с Митмитричем на китайском КАМАЗе и головастике.

И болтал с водилами в шалманах и на стоянках, и по прибытии в Москву даже наконец залез на известный форум грузоперевозчиков – и волосы дыбом встали от некоторых прочитанных там историй. А потом подумал, что те истории не сильно отличаются от моей благовещенской, и ни одну из них сюда не вставил.

Огромная страна и сегодня лежит в параличе бездорожья. Вместо дорог власть строит себе дворцы.

Мне не хватает семечек.

Автор: Сергей Чихачёв, Часкор