Кавказский пленник: записки из северокавказской тюрьмы. Часть 3 – в ожидании «масок»

«Записки из кавказской тюрьмы» – это личная история не только о том, что из себя представляет тюрьма изнутри, и особенно на Кавказе, это попытка человека, который никогда не принадлежал криминальному миру и не принадлежит, понять, как он устроен и как в нем выжить. Дневниковые записи человека, который сегодня отбывает срок в тюрьме на Северном Кавказе.

Только в два часа ночи все понемногу успокоились. В каждой секции назначили дежурного, который не будет спать и, чуть что, сразу поднимет всех. Через два часа его должен сменить другой.

Все боялись приезда масок. Им даже повод не всегда нужен, чтобы приехать и окружить наш лагерь кольцом спецназа. А тут был повод, еще какой. По плану маски приезжают в наш лагерь примерно раз в три месяца. За вахтой у нас есть отдельная площадка, вот туда они выводят нас всех и начинают шмон: в бараках, в мечети, в столовой – везде. На зону загоняют огромный самосвал «КрАЗ». Обратно он уезжает забитый до отказа одеялами, шмотками, посудой – всем, что не разрешено, не соответствует уставу и лежит не так и не там. Менты бывают счастливы, последний их улов – сорок три телефона в шестом бараке.

После того, как самосвал уезжает с территории зоны, нас начинают пропускать по одному, обыскивая каждого. Тут же изымают запретное – те же телефоны, симки, деньги, одежду, если ее выдали не на зоне и она не черного цвета.

Когда я только попал сюда, мне, пока я находился на карантине, принесли грязно-черную робу. Я не хотел ее надевать, но другой не было. Она была сшита из какой-то расползающейся ткани, как мне сказали, зеками с другой зоны. Пуговицы болтались на нитках и отваливались на ходу, а дырки для пуговиц были даже не пробиты. Штаны – короткие, узкие. Выйдя с карантина, я увидел, что мои новые семейники носят совсем другую форму – добротную, с множеством карманов на штанах и на куртках.

Я сразу же спросил их, где они такую взяли, попросил совета: мне тут заказать новую или купить на воле и затянуть сюда. Они посоветовали: пускай родственники купят в магазине черную форму для охранников. Только надо будет на нее потом нашить бирку установленного образца – с указанием фамилии, имени, отчества и номера отряда.

Я позвонил брату, попросил его съездить в магазин, посмотреть мне форму. Он сразу поехал. Через час звонок: «Нашел! Очень красивая! Цвета хаки…» Пришлось заказывать форму на промке. Пока ее сшили, хозовская окончательно расползлась. Теперь хожу в добротной черной, сшитой местными зеками. Она теплая, но от сырого, промозглого воздуха зимой не спасает. Приходится под робу натягивать свитер, а под штанами носить, простите, кальсоны.

У меня есть привычка: что бы ни случилось сегодня и что бы ни ждало меня завтра, я засыпаю легко и быстро. Завтра будет завтра. От тебя ничего не зависит, поэтому о них лучше подумать завтра – знаменитый принцип Скарлетт О’Хары. Мне нравится эта книга – «Унесенные ветром». Недавно мне сюда передали продолжение «Скарлетт» Александры Рипли. Я прочел и понял, что не надо другим авторам писать продолжение к чужим книгам.

Когда меня забирали из дома и везли в районное отделение милиции, я захватил с собой две книги – какой-то шведский детектив и Дона Уинслоу про серфингистов. Я их прочитал за два дня и попросил брата принести мне еще. Он зашел в какой-то районный магазин и купил все, что нашел: Рипли и какого-то краснодарского писателя, который писал о колхозе. Его я даже начать не смог. А Рипли прочел. Но если б было что-то другое, не стал бы читать.

Я и просыпаюсь так же легко, как и засыпаю. Но тем, кто знал, что они уже попали под раздачу, не спалось. Они ерзали, ворочались на своих шконках. В этот вечер для них спокойная лагерная жизнь закончилась. Их срок не изменится, никто не начнет раскручивать их уголовное дело заново, они выйдут на волю в назначенное для них время, но завтра же они могут попасть под молотки или на кичу. Неизвестность страшит.

Бывшего зека вычислить легко – по землистому оттенку кожи, неспокойному взгляду, непонятной тщательности в одежде и своеобразной манере изъясняться

Так-то в обычные дни страхом тут и не пахнет – все, что с тобой могло случиться, уже случилось.

Я все пытаюсь описать наш лагерь, вхожу в какие-то подробности. Тут, в тюрьме, все перебивают ее собственные запахи – вонь сортира, разносящаяся по баракам, когда в них нет воды. А воды тут не бывает часто. Отвратительная смесь сырости, пота, несвежих продуктов. Непроходящая вонь окурков, иногда с легкими оттенками густого запаха анаши. Ее курят тут рядом – в общезоновской секции, где живет положенец. Смрад мусорки, его приносит из-за мечети постоянно дующий ветер.

Все эти запахи впитываются в нас, и мы начинаем пахнуть по-зековски, не важно, что через день ходим в баню, стираемся раз в неделю, регулярно меняем носки и чистим зубы по пять раз в день. Этот запах неистребим.

Бывшего зека вычислить легко – по землистому оттенку кожи, неспокойному взгляду, непонятной тщательности в одежде и своеобразной манере изъясняться. К вам пристанут и другие тюремные привычки, например, пить чай с карамельками, слабость к чифирю. Вдруг среди людей вы можете, не отдавая себе отчета, присесть на корточки, сплюнуть на землю.

Конечно, есть зеки, которые живут только по понятиям, для них тюрьма – почти обязательное для уважающего себя вора жизненное обстоятельство. Тут налаживаются новые контакты, планируются новые операции, подготавливаются мальцы – пехота воровского мира, часть из них так и сгниет по тюрьмам, лишь единицы поднимутся до звания – вор в законе.

Я засыпаю. Мне снится сон, который я уже видел не раз – отголоски того потрясения, того толчка, который перевернул тихую, спокойную жизнь нашей семьи. С тех пор ни один из нас уже не чувствовал себя в безопасности – защищенным от воров, от ментов, от бандитов. Что-то случилось, и наша семья попала под прицел, и двое ее членов – один за другим – были наказаны по очереди: рублем, жизнью, свободой, правом распоряжаться собой, не важно – виноват ты был или нет. И то, что со мной сейчас происходит, это продолжение того сна, воспоминание о том, что было.

Мне снилась племянница Ася. Ей снова пять лет. Она стоит, привалившись спиной к своей матери – жене моего брата, а та сидит на табуретке в кухне моего дома. Во сне ее глаза – с загнутой решеткой ресниц – не отрываясь смотрят на меня, из них капают крупные слезы. Она не моргает, слезы просто капают из ее глаз. Наконец вернулся мой брат. Мой брат, которого мы искали почти семьсот дней, и на семисотый он вернулся из плена.

– Ася, не плачь, – повторяю во сне я и во сне же чувствую, как судорога схватывает мое горло – все как тогда. – Твой папа вернулся. Иди в комнату. Он там тебя ждет.

Звуки сирены вырывают меня из сна. Обвожу глазами барак. Все спокойно, как будто вчерашнего не было.

Зеки собираются на плацу небольшими группками, ходят вдоль него, разбившись по двое и по трое. Переговариваются. Дымят сигаретами. Звучит нервный смех.

– Маски будут сегодня? – спрашивает один другого.

– Дорожники пока молчат…

Со всех сторон летят шепотки: «Маски…»

Завтрак. Все напрягаются еще больше. Прячут на тарки и в каптерки все, даже мелочи. После завтрака приходят «братья» из других бараков.

– Что будет? – притихшими голосами спрашивают они.

– Аллах знает, что будет. Что будет, то и будет. Подождем, – отвечают им.

Я – человек читающий, тут в тюрьме работаю библиотекарем. Я на книги – всеядный, преклоняюсь перед людьми, которые умеют писать, тем более подбирать рифму. Может, я недооценивал Магомеда, думаю я. Может, зря считал дешевым и пустым болтуном

И тут, как ни в чем ни бывало, как будто драка не началась из-за него и теперь нам всем не грозит приезд масок, забегает ко мне Магомед и, блестя из-под кустистых бровей своими поросячьими глазками, поводя носиком-рыльцем в стороны, так сладко мне говорит:

– Али, а ты знаешь, я стихи сочинил.

Я чуть не присел. Я – человек читающий, тут в тюрьме работаю библиотекарем. Я на книги – всеядный, преклоняюсь перед людьми, которые умеют писать, тем более подбирать рифму. Может, я недооценивал Магомеда, думаю я. Может, зря считал дешевым и пустым болтуном.

– Я две недели над ними думал, – довольно говорит Магомед. – Только вчера последнюю строчку написал. Эти стихи я посвятил своей жене, она столько времени меня ждет. Как я ее люблю.

К нам подошли послушать еще двое – Махмуд и Абдулла.

– Мы тоже хотим послушать, – говорят они. – Рассказывай свой стих.

Коротко хохотнув и смущенно отставив назад ножку, Магомед начинает:

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: «Повезло».

– Стоп-стоп-стоп! – закричал я. – Это же не твои стихи!

– Как не мои?! – возмущенно захрюкал Магомед. – Клянусь Аллахом мои, столько я над ними думал! Столько времени на них потратил!

– Это стихи Симонова! – сказал я.

– Какого на хер Симонова?! В каком бараке он сидит? Он у меня списал. Я сейчас найду его и ушатаю!

– Магомед… – сказал я. – Он написал их еще в сороковые, во время войны.

– Не может быть! Ты меня специально на…ешь!

– Абдулла, а ну-ка, возьми его текст, – попросил я. – А я тебе сейчас наизусть расскажу, что там написано. Давай сравним.

– Не может быть! – завопил Магомед, когда я закончил. – Клянусь, я сам их придумал! А ты какого-то несуществующего Симонова специально приплел. Ты вечно строишь из себя самого умного, не даешь мне спокойной жизни!

– А ты, Магомед, в интернет зайди, в «Яндексе» посмотри, все про Симонова узнаешь…

И вдруг по лагерю пробежало: «Маски! Маски приехали!»

(Продолжение следует).

Автор: Али Саидов, РР