Волки и товарищи. Часть 3: Мы с тобой одной крови!

Пока мы рассматривали оборотничество как воинское искусство. Но, оказывается, превращение в волка и обратно считалось на Руси чуть ли не бытовым явлением. Как говорил Карлсон: пустяки, дело житейское… Вера в существование людей-волков была распространена повсеместно. Она и сейчас существует в отдаленных деревнях северной России и Сибири.

(Продолжение. Предыдущую часть читайте здесь).

Понятно, когда волкодлаком становился колдун, ведьмак: по чину положено. Этнограф-фольклорист Николай Иваницкий писал в «Материалах по этнографии Вологодской губернии» (1890): «Колдун может обращаться в любое животное и других обращать в зверей (преимуще­ственно волков). В Кадниковском уезде Вологодской губернии рассказывают, что колдун приходит в лес, ударяет топором в пень и обращается в волка для того, чтобы заесть скотину, принадлежащую тому человеку, на которого он, колдун, за что-либо гневается».

Мария Власова в толковом словаре «Русские суеверия» пишет: «Смоленские крестьяне рассказывали, как волками сделались дети колдуна, по ошибке выпившие приготовленный “для поддела” напиток: “После этого колдун просил соседей не стрелять волчат, а ударить, при виде их, палкой об ‘мяльлицу’ [ Мялица (то же, что мялка) – разминающая машина, устройство, например мялица для льна. ]; случись при этом оборотни, они могли бы принять прежний образ”». Обратите внимание, насколько все прозаично. Ну, случилась у колдуна неприятность, дети шалили, в волчат обратились. Он и просит чисто по-соседски: не пришибите ребятню случайно…

«Волколаческими» способностями обладали не только колдуны, но и вполне себе обычные люди. Тем более способ немудреный: «перекинуться» (перевернуться) через воткнутый в пень либо в землю нож, топор или какой другой колюще-режущий предмет. Если такового не найдется под рукой, можно обойтись чем попроще. Скажем, в Вологодской губернии колдунья «перекинулась» через коромысло. Правда, если кто-то выдернет или унесет сакральный предмет, волкодлак так и останется в обличье зверя.

Николай Михайлович Гальковский, замечательный филолог-славист, в исследовании «Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси» (1913–1916) приводит характерный пример: «В селе Лучасах Смоленской губернии рассказыва­ют, что когда-то там жил мужик, умевший делаться оборотнем. Пойдет на гумно и пропадет. Однажды за овином нашли воткнутый в землю нож и выдернули его. С тех пор мужик пропал и пропадал без вести года три. Один знахарь посоветовал родственникам пропавшего воткнуть нож за овином, на том месте, где он торчал раньше. Те так и сделали. Вскоре после этого пропадавший мужик пришел в свою избу, но весь обросший волчьей шерстью. Истопили жарко баню, положили оборотня на полок и стали парить веником; волчья шерсть вся и сошла».

Превратиться в волка можно было и в результате семейных трений. Так, известная собирательница фольклора Ирина Валериановна Карнаухова в сборнике «Сказки и предания Северного края» (1934) приводит случай обращения в волчий образ «по слову матери». Когда единственный сын в целях экономии собирался зарыть усопшего отца в саду («на попов много денег нужно»), возмущенная мать сказала: «Лучше я б волка породила, чем такого сына, отця как собаку зарыть хочет». Тотчас сын обратился в волка, поджал хвост и убежал в лес. А уральский казачий писатель Иоасаф Игнатьевич Железнов в трехтомнике «Уральцы – очерки быта уральских казаков» (1858) поведал о теще, обратившей в волка непутевого зятя, который обижал ее дочь. Правда, в конце концов она смилостивилась и вернула несчастному человечий облик.

Однако одичавший и расстроенный зять постригся в монахи…
Особо популярны рассказы о том, как рассерженный колдун превращает в волчью стаю целую свадьбу. Этот сюжет связан с общеславянским свадебным обычаем: во время свадьбы жених сравнивался с волком, крадущим добычу, «волками» называли дружину жениха или невесты, родню на свадьбе, «серые волки» в причитаниях невесты – братья жениха, а родня жениха, напротив, нередко называла невесту «волчицей». В конце концов, символические «перевертыши» стали представляться как «обыденная реальность».

По архангельским поверьям, колдун превращает в волкулаков лишь тех гостей, которые покинули свадебное пиршество, не испросив «отпуска» (колдовского напутствия). Такие оборотни либо рыскали своей стаей, либо примыкали к другим волкам. По ночам они прибегали к родным местам и жалобно выли. Историк Василий Петрович Верещагин в «Очерках Архангельской губернии» (1849) рассказывал, что «охотники, бродя в лесу, встречаются иногда с волками, одетыми в кафтаны и женские платья».

Такие рассказы в народе воспринимались не как сказки, а как вполне реальные события. Рассказчик, сообщивший о превращении сына в волка «по слову матери», утверждал, что это произошло с его соседом. Мария Волкова пишет, ссылаясь на вологодские источники: «Нередко можно встретить мужика, который, пользуясь доверием народа, рассказывает, что он разыскивает стаю, в которой бегает обращенная в волков свадьба. Этому мужику частью из страха, частью из сожаления народ дает большие подачки».
Орловские крестьяне считали, что «волкулаки» никогда не нападают на человека и скота не трогают; встречаясь с настоящими волками, держатся подветренной стороны, чтобы «сородичи» не учуяли человеческого запаха. «Хотя нужда заставляет их питаться чем попало, но они больше стараются разживаться хлебом и мясным, унося из погребов то и другое», – пояснял ливенский мещанин А.И. Трунов [ Трунов А.И. Понятия крестьян Орловской губернии о природе физической и духовной // Записки Русского географического общества по отделению этнографии. Т. 2. 1869. ]. В предании о сыне-оборотне поясняется, что он, будучи волком, «мяса не едал. Разорвет овцецку, да поглядит, где пастухи картошку пекли, да на тех вугольях мясо и сжарит. Знал видь, что как сырое мясо сьист, навсегда волком останется». Один из бывших волков Тульской губернии рассказывал: «Бегаешь, бегаешь, поесть все ищешь: настоящие-то волки падаль жрут, а мы не ели падали, все живых – барана, теленочка…»

Волколаки, обращенные в серых хищников насильно, страдают и скучают по родным, тянутся к людям. Один из оборотней ходил в родную деревню и ложился под знакомой ригой. Близкие поняли, что это – их родич, стали подкармливать, а через семь лет он обрел свой прежний облик, остался лишь клок серой шерсти у сердца. На Вологодчине занозивший лапу волк постоянно ходил к мужику за помощью. На второй год мужик убил зверя и обнаружил под его шкурой человека в кумачовой рубахе.
Столь подробный экскурс в историю русского оборотничества не случаен. Мы смогли убедиться, что в большинстве случаев отношение к волколакам можно определить как настороженное сочувствие, жалость.

Как справедливо резюмирует Мария Власова в своем словаре русских суеверий: «Представления о том, что под шкурой волка могут находиться мужчина или женщина, отразили веру в родство и единство всего живого: здесь волк – “хозяин” леса, зверей и одновременно “старший” родственник, покровитель, предок человека, “сильный” колдун, волхв-волк. Человек же, в свою очередь, – “превращенный волк”, который… черпает в этом родстве силы, а в критические моменты жизни может вновь стать волком».
«Здорово, браток!»:волчий хвост под графской короной

Не слишком ли далеко мы ушли от уголовной поговорки? Средневековая Европа, Древняя Русь, чума, вервольфы, волчьи пастыри… Нагородили сорок бочек арестантов, а о самих арестантах забыли! Ничего подобного. Просто без серьезного экскурса в историю нам не удалось бы прояснить характер странного «товарищества» русского человека с русским волком, которое отразилось в блатном и лагерном фольклоре.

Мы уже упоминали, что у древних славян ежегодные чествования бога Велеса именовались «волчьим праздником». «Волчьи праздники» сохранились и после Крещения Руси. Они продолжаются в течение месяца – с Николы Зимнего (19 декабря, или 6 декабря по старому стилю) до Крещения Господня (19 января). В этой связи позволю себе обратить внимание на особенности русской психологии. С Николы Зимнего волки, по народному наблюдению, собираются в стаи и становятся особенно лютыми. Они рыскают по лесам, по полям, нападая даже на целые обозы.

Что вполне понятно, поскольку зима – не лучшее время для волчьей охоты. Казалось бы, подобное поведение, повадки, если следовать европейской логике, должны были бы сформировать резко негативное отношение к серому разбойнику. Ничуть не бывало! Напротив, именно в этот период многие русские (как и многие другие славяне) чествуют волков, пытаясь задобрить «паству Егория Храброго». Славяне не просто рядятся в волчьи шкуры, но и приглашают волка к столу, разделить с ними трапезу!

Некоторые славянские народы уверены, что встреча в пути с волком приносит добро. Например, белорусы говорят: «вовк ямУ дорогу перебег», то есть человеку привалило счастье. Если волк пробежит возле села или через него перед закатом солнца, то ночь будет доброю для всех сельчан. А болгары верят, что волк, родившийся в одно время с человеком, и умирает одновременно с ним. Вот такая братская связь…

Да ведь те же белорусы так и приветствовали волка при встрече в лесу: «Здорово, браток!» Считалось, что если поприветствовать волка первым, он никогда не нападет. Многие уточняли, что перед волками следует встать на колени и обратиться со словами «Здравствуйте, мОлодцы!», а при встрече с волчицей на коленях попросить ее: «Волчица, матушка, помилуй меня». В черниговском Полесье встреченного волка уважительно просили: «Дамавой хозяин, старани дарогу», то есть зверь воспринимался как покровитель домашнего хозяйства и скота.

Однако апофеозом содружества человека и серого хищника является русская народная сказка «Иван-Царевич и Серый Волк». Не будем подробно пересказывать похождения Ивана и его приятеля. Вспомним только, что они познакомились примечательным образом: Серый Волк сожрал у царевича коня, однако усовестился и предложил взамен свои услуги – не только в качестве средства передвижения, но также как советника и подельника. Вместе они изловили Жар-птицу, обуздали Златогривого Коня и привезли «по заказу» царя, у которого неудачно стащили чудесную птаху, невесту для него, Елену Прекрасную. При этом молодой человек постоянно вел себя не столько как Иван-Царевич, сколько как Иван-Дурак. Это замечательно точно отмечает Олеся Шестакова в работе «Роль мифических существ в славянских сказках»:

«На фоне серого волка сам эпический герой зачастую кажется непроходимым идиотом: ему говорят: не трогай – он лезет и навлекает беду, причем неоднократно. От такого поведения устает даже сам волк:

– Что же ты, Иван-царевич, слова моего не послушал, зачем взял золотую узду? Мне, серому волку, все хлопоты, а ты только пакостишь!
("Сказка об Иване-царевиче, Жар-птице и сером волке")

Недалекий эпический герой, с очень сомнительными моральными качествами (хотя вызывает удивление тот факт, что у царского сына клептомания и он тащит все что можно) сильно проигрывает живущему в лесу, но, тем не менее, умному, благородному, бескорыстному серому волку.

…Самому эпическому герою никогда не придет в голову сказать волку спасибо за его службу, он принимает ее как должное, и с очень большой неохотой извиняется за свое не совсем адекватное поведение».

Да, милая компания… В конце концов, Царевич решает оставить всю добычу себе (хотя конь и девица предназначались для царя в обмен на Жар-Птицу), и Серый Волк помогает приятелю провернуть мошенническую операцию, обращаясь попеременно то в жеребца, то в Елену и давая подельнику возможность за это время удрать на недосягаемое расстояние. Однако затем Ивана убивают единоутробные братья и, в свою очередь, похищают его добычу. Серый Волк с помощью живой и мертвой воды оживляет товарища, они возвращают себе честно награбленное, а с «беспредельщиками» расправляются – в разных версиях по-разному, вплоть до разрывания в клочья.

Вот такой чисто уголовный рОман. Как остроумно заметил Константин Гончаров, сия история «свободна от таких искусственных поведенческих стереотипов, которые отчетливо прослеживаются в западноевропейской сказке». И с этим не поспоришь. Стереотипов смакования криминальных подвигов устойчивой преступной группы в составе человека и волка западноевропейский фольклор и впрямь не знает. Не додумались.

Впрочем, далеко не все исследователи склонны рассматривать сюжет сказки о царевиче и волке как «русский оригинальный». Еще замечательный русский юрист и искусствовед Дмитрий Александрович Ровинский в своем капитальном труде «Русские народные картинки» (1881) отмечал, что ряд ученых находит источники сюжета в немецких народных сказках, другие же указывают на сказки восточные, азиатские. Так, Виссарион Белинский в статье «О народных сказках» писал, что история царевича и его хищного помощника «не слишком отличается народным колоритом. Золотые яблоки, Жар-птица, Серый волк, который служит красавице пленной царице, – все это отзывается Востоком…». Фольклорист Клара Курепова в «Русской лубочной сказке», напротив, настаивает на европейском «следе», где встречается даже вервольф, помогающий рыцарю и в конце за это обретающий прежний, человеческий облик.

Однако на самом деле первооснова русской сказки не столь важна. Суть ведь не в том, что фабула истории о трех братьях, которые охотятся за чудо-птицей, крадущей яблоки, известна многим народам. И даже не в том, что где-то даже упоминается волк как помощник главного героя. Главное – в другом. Только на русской почве эта история обрела немыслимую популярность, дружеский симбиоз волка и человека воспринимался как вполне естественное дело, а сам серый хищник выступает в роли мудрого, благородного, бескорыстного друга и наставника главного героя! Даже если в сказках Старого Света где-то промелькнуло нечто похожее, мы можем легко убедиться, что подобная тенденция и мораль оказались абсолютно чуждыми европейскому менталитету и фольклорно-литературной традиции.

Достаточно сказать, что только в русских лубочных изданиях с конца XVIII века и вплоть до 1918 года, то есть примерно за полтора века сказка об Иване-Царевиче и Сером Волке выдержала свыше 150 изданий огромными тиражами! Вообще же самое раннее лубочное издание четырехлистовой «Сказки о Иване-царевиче, Жар-птице и о сером волке» с шестнадцатью картинками появилось еще в начале 18-го столетия.

Однако лубочными книжками дело не ограничилось. Приключения Ивана-Царевича и Серого Волка нашли живой отклик в сердцах народа. Сказка известна не только в записях собирателей народного творчества, но и в многочисленных литературных пересказах – а также в вольных переложениях. Первое литературное издание приключений царевича и волка вышло в 1786 году в типографии литератора Петра Федоровича Богдановича, в сборнике «Дедушкины прогулки, или Продолжение настоящих русских сказок». Это была «Сказка о Любиме Царевиче и прекрасной Царевне, его супружнице, и волке крылатом». «Дедушкины прогулки…» тоже не раз переиздавались.

Одна из самых известных художественных обработок сказки – на слуху у каждого грамотного русского человека, но, увы, знакома нам лишь в конспективном изложении. Я имею в виду двустишие из пушкинского пролога к «Руслану и Людмиле»:

В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит.

Ивана-Царевича тут, правда, не наблюдается, зато возникает новый поворот: служение волка неведомой царевне, попавшей в застенки. Впрочем, незримо присутствует и царевич. Дело в том, что цитированные строки впервые были явлены публике во втором издании поэмы (1828). А между тем четырьмя годами ранее Александр Сергеевич уже обращался к образу «бурого волка»:

Иван Царевич по лесам
И по полям <и> по горам
За бурым волком раз гонялся

Вкупе с опубликованными в прологе подробностями мы можем предположить, что речь идет о каком-то особенном сюжете с пойманным волком и последующим его служением на пользу царской дочери, находящейся в заточении. Хотел ли Александр Сергеевич создать поэмы по совершенно оригинальной фабуле или же подумывал о стихотворной обработке какой-либо сказки, которую ему поведала Арина Родионовна, достоверно не известно.

Хотя влияние нянюшки как одного из источников вдохновения несомненно. Об этом свидетельствует эпитет «бурый», не характерный для русской фольклорной традиции: волков с таким окрасом на Руси отродясь не было. Между тем Арина Родионовна Яковлева большую часть жизни провела на Псковщине, в Михайловском, у своих бывших владельцев Пушкиных. А в этих краях как раз отмечено использование слова «бурый» в значении «серый», «темный».

На что обратил внимание литературовед Сергей Абрамович Рейсер, изучая диалектный словарь Псковской области: оказывается, такое словоупотребление зафиксировано словарем шесть раз, в том числе в селе Камено Опочецкого района, совсем рядом с Михайловским! Впрочем, как пишет Рейсер, и в польском языке есть слово «bury», которое толкуется как «колору темно-серого с подпалинами». Причем в качестве примера приведен именно «bury wilk». В этимологическом словаре Макса Фасмера польское «bury» переводится тоже как «темно-серый». Так что, помимо традиционного сюжета с похождениями Ивана-Царевича на Сером Волке, не исключены и какие-то иные региональные вариации совместных подвигов этой «сладкой парочки».

В общем, русские писатели и поэты формировались в обстановке особого отношения к волкам, продолжая крепить и пропагандировать отечественные фольклорные традиции. Это касается не только Пушкина. Александр Сергеевич, как мы убедились, не стал создавать полноценное эпическое полотно, посвященное самодержавно-волчьей дружбе. Однако невольно явился вдохновителем другого поэта. В 1831 году Пушкин после болдинского одиночества вырвался в Царское Село к Жуковскому. В числе прочих своих новых сочинений поэт показал Василию Андреевичу «Сказку о попе и работнике его Балде». Жуковский пришел в восторг и решил устроить соревнование: кто напишет лучшую сказку.

Пушкин принялся за «Царя Салтана», Жуковский взялся за «Сказку о царе Берендее». Случившийся поблизости Гоголь не решился определить победителя, отозвавшись по поводу обеих сказок: «прелесть невообразимая». Но Жуковский на этом не остановился. Уже после гибели своего ученика и друга Василий Андреевич в марте-апреле 1845 года во Франкфурте-на-Майне написал одну из своих чудесных иронических поэм – «Сказку о Иване-царевиче и Сером Волке», которая летом того же года появилась на страницах журнала «Современник». По словам Жуковского, он пытался создать сказку «во всех статьях русскую, рассказанную просто, на русский лад, без примеси посторонних украшений».

Произведение действительно вышло «во всех статьях» русским. К двум главным героям примешались заодно Баба Яга, Кощей Бессмертный, остров Буян, шапка-невидимка, скатерть-самобранка… Но главное, образ «русского волка – друга русского человека» получил полное и окончательное воплощение. Все завершается честным пирком да свадебкой Ивана с Еленой, куда на правах почетного гостя заявляется Серый Волк. Но как!

Карета в восемь лошадей (трубач
С трубою впереди) к крыльцу дворца
Сквозь улицу толпы народной скачет;
И та карета золотая; козлы
С подушкою и бархатным покрыты
Наметом; назади шесть гейдуков;
Шесть скороходов по бокам; ливреи
На них из серого сукна, по швам
Басоны; на каретных дверцах герб:
В червленом поле волчий хвост под графской
Короною. В карету заглянув,
Иван-царевич закричал: «Да это
Мой благодетель Серый Волк!»…
Царевич, подскочив к карете, дверцы
Сам отворил, подножку сам откинул
И гостя высадил; потом он, с ним
Поцеловавшись, взял его за лапу,
Ввел во дворец и сам его царю
Представил…

Василий Андреевич в финале разошелся не на шутку. Он не просто присваивает волку графский титул, но и подробнейшим образом описывает наряд необычного гостя:

…он был одет
Отлично: красная на голове
Ермолка с кисточкой, под морду лентой
Подвязанная; шелковый платок
На шее; куртка с золотым шитьем;
Перчатки лайковые с бахромою;
Перепоясанные тонкой шалью
Из алого атласа шаровары;
Сафьянные на задних лапах туфли,
И на хвосте серебряная сетка
С жемчужной кистью – так был Серый Волк
Одет. И всех своим он обхожденьем
Очаровал; не только что простые
Дворяне маленьких чинов и средних,
Но и чины придворные, статс-дамы
И фрейлины все были от него
Как без ума…
Но и это еще не финиш. После свадьбы Иван-Царевич бросился уговаривать своего сердешного серого друга,
чтоб он у них
Остался на житье, и уверял,
Что всякую получит почесть он,
Что во дворце дадут ему квартиру,
Что будет он по чину в первом классе,
Что разом все получит ордена,
И прочее. Подумав, Серый Волк
В знак своего согласия Ивану-
Царевичу дал лапу, и Иван-
Царевич так был тронут тем, что лапу
Поцеловал. И во дворце стал жить
Да поживать по-царски Серый Волк.

Царский сын не просто лобызает лапу Волку, но и отдает тому на воспитание собственных чад (чем вам не Маугли?):

Серый Волк
Душою в душу жил с царем Иваном
Демьяновичем, нянчился с его
Детьми, сам, как дитя, резвился с ними,
Меньшим рассказывал нередко сказки,
А старших выучил читать, писать
И арифметике, и им давал
Полезные для сердца наставленья…

Вы возразите: это же ирония, юмор! Мало ли что мы можем встретить у писателей… Так-то оно так. Однако, согласитесь, повествование идет абсолютно в фольклорном русле, как бы естественно продолжая и завершая народную сказку. Такое отношение – даже в шутливом ключе – было невозможно для западноевропейской традиции, где волк воспринимался как абсолютное зло.

(Продолжение следует)

Автор: Александр Сидоров, альманах «Неволя»