Между разрухой и человеческой болью: Вернадский — о трагедии Крыма 1920 года

Все, что описал великий ученый, находясь в 1920 году Крыму, захваченном большевиками, до боли проектируется на нынешнюю ситуацию, предостерегая от еще больших потрясений, которые могут ожидать крымчан в случае негативного, а говоря откровенно, трагического развития событий.

Конечно, я не историк, а литературовед, писатель, поэтому не возьму на себя ответственность проводить исторические параллели, расставлять акценты и комментировать политические коллизии, которые почти сто лет назад раздирали Крым между здравым смыслом и политической борьбой, а по факту человеческого гуманизма — между разрухой и человеческой болью, между надеждами и отчаяньем.

В Крым В. Вернадский приехал в январе 1920 года и провел там больше года — это наиболее «оседлый» период его жизни в годы воюющей России. Конечно, его дневники (а он их вел в целом 60 лет) прежде всего отражают духовный мир ученого, мыслителя, организатора научно-образовательной системы, но содержат также поражающие картины жизни тогдашнего Крыма: как те, которые касаются деятельности Таврического университета, так и те, которые касаются обычной человеческой жизни, быта.

Не находя равновесия между «российской демократией» и «украинским вопросом», ученый фиксирует реалии тогдашней жизни, которые значительно красноречивее, чем любые широкие политологические рассуждения. Избегаю цитат о расстрелах, преследованиях и т.п. ужасах, предлагая вниманию читателя наиболее обобщающие, созвучные нынешнему дню. Цитирую на языке оригинала согласно изданию: «В.И. Вернадский. Дневники. 1917—1921: январь 1920 — март 1921» (книга вторая)  (К.: Наукова думка, 1997).

ЭВАКУАЦИЯ ТЕХ, КТО ПЫТАЛСЯ СПАСТИСЬ ОТ БОЛЬШЕВИКОВ… ХОТЯ ЭТО ТРАГИЧЕСКОЕ ФОТО ОТРАЖАЕТ СОБЫТИЯ МАРТА 1920 Г. В НОВОРОССИЙСКЕ, ОНО ТАКЖЕ ИМЕЕТ НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ ОТНОШЕНИЕ К КРЫМСКИМ РЕАЛИЯМ ТОГО ВРЕМЕНИ / ФОТО С САЙТА NOVOROSFORUM.RU

«4/17.ІV.[1]920. Ай-Василь. Ялта. Г[орная] Щель.

…Обдумывая все происходящее, мне рисуется один выход: новая советская буржуазия и награбившие себе состояние люди вообще: спекулянты, члены коммунист[ической] партии, офицеры и солдаты обеих армий должны сейчас стремится к тому, чтобы создать строй, обеспечивающий им их собственность и беспечальное житье, к чему они в сущности стремятся. Идейный элемент и у красных, и у белых ничтожный… Но что будет с Крымом? Возможность сохранения существует. Вчера Налб[андов] говорил о необходимости независимости — а потом уже в Россию…» (с. 64).

«7/20.ІV.[1]920. Симферополь, Севастопольская 8, кв. Налбандова.

…Психология — борьба до конца… Теперь, м[ожет] б[ыть], победит Кр[асная] армия…(c. 65)… Сейчас на поверхности вся эта сволочь — правая и левая и безразличная. Все ее интересы в брюхе, пьянстве и разврате. И это та «свобода» и то идеальное счастье, какое дает миру русская революция» (с. 66).

Конечно, как ученого, его особенно огорчает ситуация в научной сфере. Среди подробностей научной жизни, многочисленных фактов и имен прорывается и нескрываемая горечь, даже отчаяние:

«17/30.ІV. [1]920.

Вчера был в очень тяжелом настроении. Передо мной ярко стала картина огрубения и культурного падения русской жизни. Чрезвычайно сейчас тяжела научная работа. Множество самих талантливых людей от нее оторваны. В ученой среде, особенно среди мужской молодежи, на всяком шагу в этом смысле идут трагедии. Знание литературы среди ученых ограничивается 1914 годом: дальше здесь на юге попадает случайная книга или случайный журнал.

После 1918-го почти ничего нет. Удар, нанесенный большевизмом печатанию и научной работе, непоправим. Сейчас книга становится роскошью. Живем на счет старого и задыхаемся в невозможности передать иным путем, как словом, свою мысль. Читается старое, работают над отдельными фактами, не имея возможности употреблять настоящие методы работы, связывать с мировой работой. Также не знают и того, что делается в Америке и на Западе. И положение в этом отношении все ухудшается. Невольно иногда приходишь в отчаяние…» (с. 70—71).

Но это только одна сторона жизни. А есть еще и повседневность — со всеми ее проблемами, бедами и разочарованиями:

«19.ІV/2.V. [1]920.

…Жизнь становится все труднее. Безумная дороговизна, принимающая катастрофический характер. Люди получают ежемесячно в денежных знаках то, что они раньше получали годами. Кругом все устали. Ужасно жить без угла. Вот уже три года, как у нас нет home’a. Почти без дверей, все у чужих или сдвинутые в «уплотненных квартирах». Это уплотнение всюду, революция всюду и люди, наконец, начинают изнывать от такой жизни. Революция — и особенно большевизм ужасны именно таким влезанием в душу, в самое интимное, грабеж начнется всего, причем едва ли есть дом и квартира, которые остались бы за это время нетронутыми…» (с. 74).

ВЛАДИМИР ВЕРНАДСКИЙ. ФОТО 1921 г.

«13/26.V. Вторн[ик], утро. Салгирка Плодов[ая] ст[анция]. Почт[овый] ящ[ик] 218.

…Встаю рано, ложусь рано. В 9-м часу уже в постели, в 5-м уже встаю. Нет достаточного света — нет керосина, плохая лампа. Приходится приноравливаться (с. 80).

…Удивительно низкий уровень русской «демократической» (по названию и происх[ождению]) интеллигенции. Ни понимания момента, ни оценки по существу» (с. 81).

…Все время вдумываешься в происходящее. Слухи о взятии Киева большевиками. Я все глубже чувствую глубину происшедшей перемены. Огромно социальное изменение. В народ[ных] массах надеялись — и чувство собств[енного] дост[оинства], и желание лучшей жизни. Пока — а м[ожет] б[ыть], и дальше? Только самое грубое panem et circeneses, но и в той среде, которая работает. Это не может быть забыто, и возврат к прошлому невозможен. Новый строй приладится к новой сильной среде — к совбурам, спекулянтам и полуинтеллигенции. Они могут пожелать и царя и, думаю, будут создавать сильное государство. Свободы будет мало…» (с. 81—82).

«25.V/7.VІ. [1]920. Воскр[есенье].

Удивительно, как психология русских революционеров близка к психологии полиции. И те, и другие не имеют ясного понятия и чувства свободы» (с. 83).

Рассуждения о притеснениях свободы дополнены реальной картиной информационной блокады.

«17/30.VІІІ. [1]920.

«…Мы все питаемся здесь бездарной и бессодержательной прессой: еще хуже, чем на Дону (перед тим родина Вернадських вимушено мешкала в Ростові-на-Дону, втікаючи від більшовиків. — Л.Т.). Эта бездарность и невежественность поразительны. Пишут бесталанные люди. Оживаешь, когда получаешь старую газету западную — английскую или французскую. Из них узнаешь больше, чем из ежедневного чтения нашей бездарной и болтливой прессы (с. 97).

…Придется пережить тяжелый год — и голод, и холод. Надо налаживать жизнь в небольшом осколке среди неустановившихся, развратившихся, изнервничавшихся людей, отвыкших работать (с. 97).

…Я не могу себе представить и не могу примириться с падением России, с превращением русской культуры в турецкую или мексиканскую. Мне кажется это невозможным, т.к. я вижу огромные возможности и тот рост, какой шел в ХХ столетии. Но с другой стороны, отвратительные черты ленивого, невежественного животного, каким является русский народ — русская интеллигенция, не менее его рабья, хищническая и продажная, то историческое «воровство», которое так ярко сейчас сказывается кругом, заставляют иногда отчаиваться в будущем России и русского народа.

Нет честности, нет привычки к труду, нет широких умственных интересов, нет характера и энергии, нет любви к свободе» (с. 97).

«…Русское «освободительное» движение было по существу рабье движение. Идеал — самодержавный и крепостнический строй.

…Хочется искать других точек опоры. Для меня исчезает основа демократии. Ведь русская демократия — это царство сытых свиней…» (с. 97—98).

…Иногда я жалею, что не могу соединить полит[ическую] деятельность с научной работой. Не будь мне так дорога научная работа — я бы давно предался политике…» (с. 100).

«28.VІІІ/10.ІХ. [1]920.

…Ужас берет, когда оцениваешь культурный урон. И еще угроза с Адей и в напечатанном в газетах письме Горького к Уэллсу. Всюду у него ложь — и ложь в русской интеллигенции. Русское освободительное движение теперь мне представляется  чем-то мутным, наполненным насилием и ложью. Большевизм его законное детище» (с. 102).

Очень ярко передана атмосфера нагнетания страха — через слухи, нехватку правдивой информации, неопределенность ситуации.

«23.ХІ.[1]920. Симферополь. Госпитальная [ул.], 18.

По видимому, всюду такая паника, вследствие ожиданий всяких обысков, арестов и т. п., что не только не ведется записей, но многое уничтожается из того, что было записано. Сейчас проявляется страх людей во всем его постыдном проявлении […]  Жандармов и союз русских людей заменили коммунисты и махновцы: дрожат жандармы, союзники (если они не перекрасились) и связанные с ними слои «буржуазии». Немного дрожит и советская новая  буржуазия и рабочие. Как всегда дрожит русская интеллигенция — сперва боялась тех, которые гнали ее представителей для ради царя и его присных, теперь боятся своих «красных» представителей, превратившихся в тех же гонителей. Тяжелое впечатление делают эти люди, когда-то идейные. Невольно вспоминается, как они негодовали на других, которые делали во много раз меньше с ними, чем делают они, получивши власть, со своими противниками…» (с. 108).

И уже перед самим отъездом из Крыма В. Вернадский пытается подытожить свои впечатления:

«22.ІІ. [1]921. Воронцовская ул. д[ом] Эйнем.

Хочется — и надо — подвести итоги. Пережил развал жизни, разрушение, неудачные и довольно мало осмысленные попытки творчества, зерна и нити больших идей, которые закрыты поднявшейся грязной пеной и мутью. Огромное количество преступлений, крови, мучений, страданий, мелких и крупных   — не прощаемых совершившим — подлостей и гадостей из-за страха, перепуга, слухов и слухов без конца. Люди живут в кошмарной обстановке и психозе. Страх охватывает не только гонимых и побежденных — но, что удивительно, гонителей и победителей.

Жизнь вошла в такие странные рамки, что в обыденности ее проявление — кроме трафаретных газетных статей, официальных «митинговых» (и без свободы — т.е. потерявших характер митинга) выступлений исчезла совершенно идеология коммунизма и большевизма. Напоминает николаевские формулы самодержавия — они встречались и упоминались лишь в официальных речах и случаях — а из жизни давным-давно исчезли.

М[ожет] б[ыть], они идут в партийных кругах, но замкнутость такая, что их никто не чувствует и не сознает из непосвященных. Там тоже самое — были кружки, где теплилась умирающая идейная струя самодержавия. Не читал газет; (везде официальные — других нет, плакатов, и не слушал речей на официальных собраниях), можно забыть, что живешь в эпоху создания новой социальной структуры! И это только потому, что такого создания нет» (с. 116).

Эти дневниковые записи великого ученого дополнены в примечаниях цитатами из ярких воспоминаний и писем родных В. Вернадского, однако и этого достаточно, чтобы составить представление о том, что история, повторяясь в разных вариациях, учит тому, что ничего не учит.

Р.S. Конечно, все мы в чем-то провинились перед Крымом, в первую очередь высокопоставленные должностные лица. Но и интеллигенция, ученые в том числе. Знаю: иногда крымчанам было легче достучаться до Москвы, чем до Киева. Чего стоит только один яркий факт: сколько месяцев не оббивал высокодолжностные пороги в столице Валерий Цыганник, который возглавляет музейный комплекс в Алуште, с просьбой, чтобы именно Украина нашла возможность переправить из Франции в Украину бесценные архивы писателя Шмелева (вывезенные в те лихие годы из Крыма), ему ничего не удалось «выпросить». Зато после окончательного отказа Киева Москва (Российский фонд культуры) за три дня перевезла чартерным рейсом эти сокровища в свои архивы, где они сейчас и находятся.

На конференции, которые с такой любовью к своим землякам организовывали крымчане, почему-то всегда с большим желанием ехали москвичи, тверичи, магаданцы, пермяки и т. д., нежели киевляне — ехали не просто так, а с большой «гуманитарной помощью»: пачками печатной продукции с вполне выразительным и далекоидущим идеологическим направлением. Реализовывали свою «миссию»? А наши усилия были такими непростительно маленькими…

Но — знаю: живут там замечательные люди, среди которых много энтузиастов своего дела, особенно в области культуры, науки. Они делают все для того, чтобы Крым стал лучше, завоевал сердца украинцев, в частности и киевлян. Тогда, возможно, еще не все потеряно?.. Достаточно только найти понимание на властном уровне — а между нами, людьми, общая цель демократической Украины сформирует отношения нового качества: пережив так много, будешь ценить даже маленькие усилия (логика жизни).

Автор: Людмила Тарнашинская, Институт литературы им. Т. Шевченко НАН Украины, ДЕНЬ №51, (2014)