Женские тюремные записки: немаленькие девочки

Хотелось только одного – чтобы они замолчали: перестали рассказывать о том, как классно напиться, обколоться, избить кого-то и как вообще это все круто…

Начало здесь

Оказавшись в камере несовершеннолетних, я поняла, что надо окончательно успокоиться, так как все перемены, происходившие со мной, не были случайностью. Мне надо было что-то усвоить, чему-то научиться. Каждый, кто оказывается в тюрьме, должен доучить какой-то свой невыученный урок. Может быть, нам надо научиться терпению или прощению, а может быть, нам надо просто остановиться и оглянуться назад, проанализировать свою жизнь. Ведь каждый день мы встаем, куда-то бежим, с кем-то встречаемся. И, конечно, это все очень хорошо, но времени остановиться и подумать у нас не хватает. Как правило, мы начинаем задумываться над своими ошибками только тогда, когда нас посещает беда. У нас меняются ценности, и то, что было так важно для нас в этой жизненной суете, теряет смысл, а вроде бы незначительные мелочи теперь кажутся самыми дорогими и необходимыми. Но, увы, уже поздно!

ДЕВОЧКИ

С Заремой и Инной мы очень быстро подружились. Уже через три дня я знала о них почти все. Они рассказывали о своих родных, о друзьях, о жизни. Конечно, не все было гладко. Я старалась приучить их к определенному порядку. Я видела, что большую часть дня девочки проводили в абсолютном безделье. Порой мне казалось, что они только и могут, что есть и спать, и так целый день. Меня это раздражало. Просмотр глупых сериалов, отсутствие тяги к каким-либо знаниям. Если Зарема была довольно образованна для своего возраста, то в случае Инны все было иначе. Но самым ужасным были их рассказы о правилах, так называемых понятиях, на малолетке. Это были правила, по которым жить мог только извращенец. Я спорила с ними, пытаясь объяснить, что эти «понятия» нигде неприемлемы, что в женских тюрьмах вообще не может быть никаких других правил, кроме тех, которые утверждены администрацией, и что их «понятия» – это полный бред. Что все это выдумки и очередные тюремные байки, которые ходят из камеры в камеру, как и многое другое. Но вскоре я убедилась, что это были не байки, а самая настоящая жизнь.

Через неделю после моего прихода к нам завели еще одну девочку. Ее звали Наташа, ей было 17 лет, но по своему развитию она могла и меня переплюнуть. Вообще я отметила, насколько эти девочки были развиты физически. Наташа просто была выше меня и больше в два раза, хотя я никогда не была хрупкой. Ее появление немного меня огорчило. Она мне не понравилась. Она была грубой, постоянно материлась, а меня для нее вообще не было. Я прекрасно понимала, что мне надо первой идти с ней на контакт.

И Зарема, и Инна уже знали Наташу по соседней камере. Дело в том, что очень часто на время прогулки объединяли две камеры несовершеннолетних. А их всего было две: подследственные и камера для осужденных. Зарему перевели из подследственной камеры в результате конфликта, который у нее произошел с другими девочками. Зарема была «опущенной». Как ее опустили, я не знаю, потому что мне она так этого и не рассказала. С самого начала я обратила внимание, что Зарема имеет свою посуду, которую никто не мог брать, и сама Зарема не имела права брать посуду других. Все это мне объяснила Наташа, только почему так поступили с Заремой, я так и не узнала… Я видела, что Зарема боится ее. Эта свободолюбивая девочка и даже где-то чрезмерно дерзкая с таким заискиванием общалась с Наташей, что было просто противно. А еще Наташа дала мне четко понять, что я не имею права лезть в их отношения, что я в камере исключительно для администрации, да и вообще я просто «никто» и звать меня «никак». Меня это не устраивало.

ПОРЯДОК

Уже на следующий день после появления Наташи я всех посадила за стол и спокойно, но строго, стала им объяснять, что с этого дня мы будем по расписанию завтракать, обедать и ужинать, все вместе (при этом я не лишала их чая и бутербродов в течение дня), что за стол никто не должен садиться неумытый или в пижаме, что вставать мы будем не за пять минут до проверки, а за час, что прогулка теперь обязательна, и исключения могут быть, только если заболел, что теперь они будут кроме школы также делать уроки и в камере, а я их буду проверять. Я составила график дежурства, согласно которому убирали все, и даже я. Также я дала им четко понять, что ни по каким «понятиям» никто здесь жить не будет, и что драк и ссор тоже не будет, а если кто-то недоволен, то пусть скажет мне это лично и убедит меня в моей неправоте. После моего выступления все молчали, и я видела, что это никому не нравится. Мне было страшно, да, я боялась их, но я понимала, что если я не поменяю этих дурацких порядков, моя жизнь среди этих девочек превратится в ад, и, кроме того, мне нужен был среди них авторитет и уважение. А как они меня будут уважать, если не будут со мной считаться? В тот день я почти не спала, мне все время казалось, что мне угрожает опасность. Сейчас я понимаю, насколько я была глупой в своих страхах, а еще я понимаю, что именно такая моя жесткость и помогла в дальнейшем избежать многих ужасных вещей, но не до конца.

После того, как я узнала о положении Заремы, я специально стала с ней больше общаться, подчеркивая ее индивидуальность, то, что она умнее (и это было правдой) других, более образованна. Я пыталась таким образом убедить их, что дело не в том, у кого срок больше, или кто сильнее, а дело в самом человеке, в его поступках. Но все мои попытки в тот момент были похожи на общение глухого с немым.

КТО ЗА ЧТО

Спустя три недели нас уже было семь человек. Я думала, что нахожусь в сумасшедшем доме. Я ложилась спать, а слезы текли по щекам от собственного бессилия. Порой я брала молитвослов и просто читала молитву о детях, так как выхода из сложившейся ситуации я уже не видела. Эти первые четыре месяца в камере несовершеннолетних я буду помнить всегда, и буду помнить имена тех девочек, которые по разным причинам, отбросив в сторону всё человеческое, попали в тюрьму и стали жить по «понятиям».

После появления Наташи спустя несколько дней в камеру пришла Ксюша. Она приехала, как и Инна, на кассационную жалобу, только из Барнаула. Жалоба должна была быть рассмотрена в Верховном суде. У нее был срок 7 лет и 6 месяцев. Когда ее посадили в тюрьму, ей было 14 лет. Она и ее друг убили какого-то мужика, потому что им были нужны деньги на наркотики. У Ксюши сидела вся семья. На момент ее ареста отчим сидел третий раз, брат и мама были в розыске, при этом мама уже отбыла от звонка до звонка 7 лет за убийство милиционера. Ксюша была очень громкой, чуть что – сразу начинала материться и просто орать. При этом она сразу завоевала абсолютное уважение всех остальных и фактически стала для всех неким авторитетом. Даже Наташа, у которой срок был 9 лет, и тоже за убийство, уступила ей первенство.

А потом с зоны к нам приехала девочка Катя, на надзорную жалобу. У нее был небольшой срок – 3 года, который истекал уже в апреле. Катя убила своего отчима, точнее, ударила его ножом, в результате чего он через несколько дней скончался. А убила она его потому, что он ее насиловал периодически, а мама Кати любила отчима и обвиняла во всем дочь. Она даже на суде дала показания против Кати. Катя была похожа на героиню набоковского романа, такая маленькая женщина, кокетка. И это кокетство было дано ей не от природы, оно было результатом насилия. Катю все возненавидели, потому что по законам малолетки существовали определенные ограничения на сексуальные отношения. Только через месяц я узнала, что в одну из ночей Катю другие девочки пытались изнасиловать шваброй, я не говорю уже о том, что почти каждую ночь они ее избивали.

Так же из подследственной камеры перевели Олесю, которая вместе с друзьями забила дверкой от почтового ящика какую-то бомжиху и только потому, что эта женщина просто что-то сказала одуревшим от алкоголя четверым подросткам. Олесю осудили на 5,5 лет лишения свободы. За 10 месяцев суда и следствия одного из друзей Олеси, который сидел тоже на малолетке, только в 5-ом изоляторе, «опустили», но это уже произошло в камере, где были мальчики.

Ну и, конечно, Матильда, которая схлопотала 5,5 лет за банальный грабеж вместе со своими друзьями. И последняя – Маша. Она была очень красивой девочкой. Ей изменили условный срок на лишение свободы. Она отгуляла 3,5 года, но в силу определенных обстоятельств перестала отмечаться, несколько раз привлекалась за административные правонарушения, уходила из дома, и в итоге новый приговор, только уже не 5 лет условно, а 5 лет воспитательной колонии, но самое главное, что срок при этом начинался сначала.

Несмотря на все мои попытки приучить девочек следовать хоть какому-либо режиму дня, все было бесполезно. Я отдыхала только в те часы, когда они уходили в школу. Хотя это и трудно назвать школой, но все же к ним приходили преподаватели четыре раза в неделю на два часа. Что они там учили, мне трудно представить. Я только помню, как периодически, после занятий, к нам в камеру заходила воспитатель и ругалась на них за очередной сорванный урок. Я не знала, что мне делать, но одно было ясно: так больше продолжаться не может.

НАША ЖИЗНЬ И НАШИ ЗАКОНЫ

О том, что они били Катю, при этом Зарема тоже участвовала в этом, я узнала только тогда, когда увидела синяк под глазом. Дело в том, что каждый вечер они варили чифир, а потом начинали громко разговаривать и смеяться. И так как все это было невыносимо, я одевала бируши, поэтому ничего не слышала. После увиденного синяка, я больше никогда не пыталась искусственно отвернуться от происходящего. Конечно, я приняла попытку добиться правды и каких-либо объяснений:

– Катя, скажи, что у тебя с глазом?

– Да так, ничего. Вчера ударилась ночью о плитку в туалете.

И вот весь ответ, и никто никогда вам не скажет из них, что же случилось на самом деле. Потому что это был страх и солидарность. «Не лезь, это не твое! Это наша жизнь и наши законы!»

Прогулки тоже были мало приятны. Вот слова песни, которую пели девочки: «Шел «Столыпин» по центральной ветке. Ехали на зону малолетки…» И целых два часа в таком репертуаре. Я даже сожалела, что прогулка несовершеннолетним полагалась на час больше, чем взрослым.

Иногда мне хотелось закричать, наорать на них, только чтобы они замолчали. Перестали рассказывать друг другу о том, как классно напиться, обколоться, избить кого-то и как вообще это все круто. Я не верила, что у этих девочек нет другой жизни. Для них было проявлением слабости рассказывать о своих родителях, о своих бедах. Но всё говорили их глаза, в них было столько страха, столько боли. Но так они защищали себя от самих себя, а может быть, и от нас. Они ничего не видели, они еще никого не любили, и им никто не показал этот мир с другой, светлой стороны.

В конце октября уехала Инна. Ей оставили приговор без изменения. От Верховного суда никто ничего и не ждал, да и что ждать, когда почти у каждой за спиной преступление, унесшее чью-то жизнь.

ГЛУБОКОЕ ДНО

5 ноября у Заремы был назначен суд, ей должны были вынести приговор. Почти каждый вечер незадолго до суда мы с ней разговаривали. Я знала о ней почти все: о ее маме, о том, как она ее любила, о том, как не смогла удержаться от первой пробы героина. Зарема очень боялась зоны, она была уверена, что зона – это продолжение того ужаса, который она пережила, ведь она так и не поняла, за что ее «опустили». Да и потом, когда я спрашивала, за что поступили так с Заремой, мне ответили просто и легко:

– Не знаю, она сама виновата!

Зарема читала мне свои рассказы и стихи, я слушала их. В этой камере она стала для меня первым другом. 5 ноября Зареме дали 2 года условно и она ушла. Спустя год я узнаю, что Зарема в состоянии сильного наркотического отравления опять попадет в тюрьму, а через неделю ее перевезут в больницу в 1-й изолятор (Матроска), где она в ту же ночь скончается. Но в ту ночь перед судом я помню ее слова:

– Ты слышишь, я тебе обещаю, что никогда больше не попаду сюда!

А ведь она так хотела поступить в театральное училище и стать режиссером. И в том, что с ней случилось, никто не виноват. Такова наша жизнь, таково наше общество. Мы смотрим на подростков, нюхающих клей, пьющих пиво, и мы отворачиваемся от них, а жизнь затягивает их на глубокое дно, где они погибают.

СЛОН