Дневник обвиняемого. Окончание. Свобода – это то, что у тебя внутри

Наверное, физическая свобода человеку важнее, чем эфемерные понятия. Но мое сопротивление этой системе – это мое достоинство. Самое главное в жизни человека – это сохранить свое человеческое достоинство вопреки всему. Потому что человек без достоинства – неполноценный человек, а я не хотел бы дальше жить неполноценным человеком. У меня сын растет, и мне надо подавать ему пример.

 14.11.2013. Поиграться в Нельсона Манделу

Понятых будем вызывать самым последним ходатайством. После-после всего. «Иначе мы К-ва из себя раньше времени выведем», – говорит Д. Понятых больше двадцати человек. Если хоть кто-то из них не участвовал или не видел, в чем участвовал, – это огромный повод признавать данное следственное действие незаконным.

Самое неприятное, что моя идея закрыться по сроку давности не проходит. Д. учит меня: тебе вменяют не несколько эпизодов, а преступление, объединенное единым умыслом, и срок давности, – шесть лет по «средней тяжести» «злоупотреблениям» – исчисляется по концу действия, а не по началу. И даже отрезать лишние годы не получится. Я говорю: «Сами влезли в этот косяк, сами пусть и выкручиваются. Я на себя судимость в любом виде вешать не буду. Вот Наталья куда-то будет переходить на другую работу, и что – ей каждый раз писать в кадровой анкете о судимом муже?» – «А то никто не знает». – «Нет, лучше посидим в тюрьме, пообжалуем, поиграем в Нельсона Манделу». – «Ты пойми, я с этим предложением по давности приду, а они меня пошлют».

Д. переходит к теме, что добрый друг его К-в очень не хочет меня сажать, что очень надеялся, что выгорит у меня в Верховном суде, что поддерживает нашу позицию, а злой Х-н его прессует и заставляет. Рассказывает о постановлении Пленума Верховного суда в защиту прав потерпевших, по которому якобы процессуальные нарушения могут и не учитываться, – поищем, поизучаем лично. В общем, прессует меня мой адвокат, но очень-очень нежно.

Решили, что Д. напишет в Верховный свою жалобу и еще (я или он, или вместе) жалобу на «мое» решение Верховного суда – в последнюю инстанцию: Председателю. И я попробую встретиться с Олегом Михайловичем. Даже хорошо, что уже пенсионер, а не судья. Не должностное лицо. К должностному лицу я не рискнул бы – человека при исполнении напрягать, и вообще душа не лежит. Если бы это был неправосудный приговор – одно дело, а сейчас беспредел беспределом, но лишь промежуточное решение. Это совершенно другая правовая ситуация. Это еще не время кричать SOS. Но с другой стороны, в каких местах я окажусь после приговора и где будет к тому времени он? Натали вечером: «Звони, ищи, пока он в Канаду к своей дочери не уехал». Внутренний тормоз.

Д. удивлен, что Лисова не проинструктировали, как отвечать про эфэсбэшника и «восполнение», что дали возможность наболтать лишнего. Теперь можно говорить, что действия Г. тянут на злоупотребления. И что теперь К-ву очень сложно будет не вызвать следователя на допрос. А там и «поликлиника». Начинаю по частям выкладывать Д. свою страшную тайну. (Натали вечером: «Зря».) Д. уже не воспринимает. Говорит, голова не работает уже от избытка информации. Но опять затягивает старую песню, что К-в хочет вынести решение, которое бы всех устроило, как можно раньше. До всех свидетелей. Рассказываю, что есть предложение от «Эха Москвы» написать колонку и что друзья во Франции готовы озвучивать мою историю среди местных правозащитников. (Натали просто требовала накануне устроить Д. эту утечку).

17.11.2013. Ювентус умер

Не так, как Щепка, но тоже под утро. Прожил на этом свете десять месяцев, день в день. Он был последние дни фактически парализован, но кормили когда вручную или поили – были глотательные рефлексы и глазами реагировал. Ветеринарша говорила, что лечение может быть долгим. Я все боялся, что, когда Натали уедет в командировку, я не смогу его накормить. У меня ни разу это не получилось – все она делала. Еще вечером показывала мне («ничего сложного»), как колоть церебролизин. Как скоротечно все. <…>

18.11.2013. Шестой судебный день

Входим с адвокатом в кабинет судьи. Залов свободных для судилища в очередной раз не оказалось – заседать будем здесь. Прокурорша уже, естественно, в кабинете.

Застаем обрывок разговора обо мне. Жаркий спор хозяев жизни о квалификации моих «преступных деяний». Прокурорша: «Но мы же ему не присвоение вменяем, а раздача денег народу – это и есть растрата». – «Растрата – это вид хищения. А где ты увидела, что он чего-то спиздил», – судья у нас простой, за словом в карман не лезет. «Ну он же и себя, наверное, не обидел», – на этой фразе, царице доказательств, вваливаемся мы. Ничего, ваша честь, что у вас дверь открыта?

Пятеро свидетелей, все журналисты, вопросы: получали зарплату по штатке или выше? По очереди, но хором: «Выше». Как получали? Все путаются. Неудивительно, речь о 2006–2009 годах. (В кулуарах суда все свидетели меня подбадривают, советуют не сдаваться, возмущаются, почему они «свидетели обвинения» именно, а сами показания такие дают, что можно трактовать как угодно. Не врут, не помнят, не понимают.)

Ближе к середине я взорвал действие, начав задавать Леньке Шифрину вопросы про его давнюю заметку, из-за которой закрыли крупнейший в городе подпольный игровой клуб. Грузинская прокурорша взбеленилась: «С какой это целью вы задаете – вам это не вменяют». Судью не поймешь, шутит или нет: «Наверное, с целью спросить, какой свидетель получил гонорар». Ленька пытается вставить свои две копейки показаний, как он связывался с ментами и как организовали проверку после его обращения. Секретарша суда Ира, опытная … , просто перестает записывать показания. Судья: «Это ваши предположения, что вас, Пирогов, заказали, я не могу основываться на предположениях». Вообще-то свидетель пытается что-то сказать: Ленька слегка заикается – сейчас самое время. Прокурорша: «Тогда бы заказали автора статьи, а не вас». Ну, да вам, прокурорам, виднее, кого и как заказывать. Этот водевильный переполох больше похож на женитьбу Бальзаминова, чем на допрос свидетеля обвинения. Попытка приобщить к делу Ленькину статью не увенчалась успехом. Судья в который уж раз: «Будете давать показания, тогда и приобщите». Бесправно умолкаю. Смирение – добродетель подсудимого. После заседания мне адвокат: «Теперь оставшиеся полдня будут обсуждать, какой фортель ты следующий раз выкинешь». Но главное – забили в материалы дела мотив уголовного преследования. И это уже не мои «предположения», а показания свидетеля. Так у нас устроено: все очевидное надо подкреплять показаниями, все невероятное озвучат лжесвидетели. Сегодня – без них. В конце заседания прокурорша долго и безуспешно пытает Галю Саубанову, почему ей довелось на халяву от редакции в Париж съездить. Отбивается: «Муж, муж, спросите у мужа». А муж – это заместитель мой, лауреат всего чего можно. Прокурорша вцепилась зубами в поездку сотрудников в Париж в 2007 году. Если Париж не растрата – что же тогда растрата? Ибо нечего народ по Парижам возить.

В самом конце, когда текущие свидетели закончились, на закуску – споры об «оглашении» показаний. Тех свидетелей обвинения, кого и защита, и обвинение считает не слишком нужным приглашать в суд, можно «огласить», т.е. зачитать показания, данные на следствии. Суду выгодно и удобно, и суд на этом сильно настаивает, прокуратуре тем более – быстро и никаких лишних вопросов. Приходится уступать. Я свой список сдал суду еще в прошлый раз. Список прокурорши в два раза больше. Я не соглашаюсь. В итоге «оглашаются» показания совпавших в обеих списках. Начинаю жалеть о своей мягкотелости – ведь и из малозначительного «свидетеля» можно вытащить что-нибудь полезное. Но – проехали, судью злить себе дороже, а я подсудимый смирный. Помню, что мягкое сломать сложнее.

На 21-е назначили вызвать всех доселе не явившихся. А на 2 декабря – Рагнарек, последняя битва. Вызваны будут вообще все оставшиеся свидетели, человек тридцать, наверное. Это на весь день – от заката до рассвета. (Потом переиграли без меня и разбили на два дня, второе и четвертое декабря, по восемь человек за день – не все то есть.)

До Нового года все хотят получить «результат». Результат – это обвинительный приговор.

Кто к какому результату стремится, уже всем ясно. Судья ведет к обвинительному «компромиссу». Может, конечно, передумать. Особенно, если поможет его судейское начальство сверху, а тому помогут прокурорские упыри сбоку. Я – жду. У меня твердое намерение пройти процесс до конца. А там будь что будет.

Адвокат мой постепенно переметнулся на сторону судьи, то есть на сторону компромиссов. Да и я сам в позу обиженной добродетели не становлюсь, никого ведь с их «предложениями» не послал куда подальше. (Ничего не проси – сами все предложат.)

Но всякий раз задаю адвокату вопрос: «А это может стать причиной отмены приговора? А это?» – «Да, все там должно становиться причиной отмены», – отвечаю себе сам. Но постепенно растворяется моя наивная вера непонятно во что. Читал ведь, знаешь, что в играх с дьяволом еще никто не побеждал. 

Ладненько, поторгую еще чуток своим свиным рылом в калашном ряду. Попытка не пытка, спрос не беда.

21.11.2013. Бесстрашие и наслаждение

Сегодняшнее заседание не состоялось. Опять мучительное составление вопросов в последний момент оказалось бесполезным. Не пришел единственный запланированный свидетель дизайнер Колупаев (хороший свидетель). Не пришел и «представитель потерпевшего» – он вообще всего один раз объявился и больше не ходит. Видно, боится, что будут опрашивать. Но ведь все равно будут. Перенесли на 27-е, на среду. Планируются те же и завхоз Масликова. Д., как и при каждой почти встрече, потихоньку парит мозг, как плохо жить в тюрьме. Я непреклонен: «Любой приговор будем оспаривать. По Лисову – только оправдос. В остальном пусть выкручиваются – мешать не будем». Ощущение, что это я сам себя, а не его уговариваю. А так хочется все послать. Но больше всего боюсь того, что сам же и буду сожалеть. «Всю оставшуюся жизнь». Странно бояться не реальных угроз вроде потери свободы, а такого эфемерного: страх будущих сожалений. И чего я это себе вбил в голову, а? «Бесстрашие спасает, стремление к наслаждениям убивает», – крутится в голове самурайская вроде мудрость. На самом деле я – фаталист, идет как идет. Господь все управит.

После суда долго копировал документы в офисе Д. Он опять затягивал песню вокруг соглашения с «предложением». Я говорю, что если московская пресса заинтересуется, то мне самому уже будет сложно давать задний ход. Но возможность шума в прессе его не впечатляет особо. А вот когда, уходя, я сказал, что думаю, пусть правозащитники подают в ЕСПЧ, Д. чуть не крякнул от неожиданности. У него в этот момент был уже следующий посетитель, и обсуждать было не с руки.

23.11.2013. Два интервью во сне

Г. вчера вспоминали. Светка, юристка из «Защиты СМИ», живет с ним в одном подъезде. Говорит: «Демонстративный коррупционер». Рассказывает, что он накупил уже три дорогие иномарки за год. Последнюю, «пежо», – для жены. Еще новый «Санта Фе» и «Ланцер». Г. часто стоит на балконе или у окна и что-то высматривает во дворе. Не то что боится, а как будто подсматривает за кем-то. Светке он крайне неприятен даже физиологически – в лифте часто приходится сталкиваться. Я же с нетерпением жду, когда его будут допрашивать в суде. «Встретимся в суде» – это последняя фраза, которую он мне бросил, прощаясь весной. Встретимся, встретимся, урод!

Рассказываю Светке про «предложение»: 80 000 штрафа или пять лет тюрьмы. Она: «Это же иллюзия какая-то судопроизводства. Несопоставимость запредельная».

Я накопировал много судебных документов, но все равно парочки отмененных президиумом решений не хватает, их по правилам забирает безвозвратно Верховный суд. 

Мне же до сих пор не прислали из прокуратуры официальных извинений по взятке. Думаю, жалобу по этому поводу на имя прокурора области буду подавать 14 января или накануне – поздравлю упырей с профессиональным праздником. Фортелей будет еще много, Вася.

У нас дома надвигается конец света. Сын в школу почти не ходит – в лучшем случае пару раз в неделю. Натали горюет по Щепке и Ювентусу. «Динамо» мое проиграло в очередной раз главный матч сезона. Погода – понятно, какая в конце ноября погода: ни света, ни снега, ни дождей, то ли явь, то ли сон. Ноябрь по-древнерусски – листогной. Природа вся загнивает. Соответственно, и настроение. Лишь бы до душ наших не добралось. Надо на воздух, в лес, к воде – иначе обессилю совсем. «Завтра, я подумаю об этом завтра». Но, увы… не подумаю.

30.11.2013

Саша Космачев, дизайнер и приятель по 90-м, донес слух, что мне прокурор попросил 19 лет лишения свободы. Спрашиваю, кто слухи распространяет, – не отвечает. Хрен с ним, хотя я и догадался – кто. И распространяют-то целенаправленно. Говорю, хочешь жить не слухами, приходи сам на суд – заседания открытые.

Обещал. Если придет, то будет первым зрителем за все время. Два года назад «на взятку» Андрюша Книжник ходил, а теперь не может – по утрам занят, да я и не звал. Думаю, К-в неприятно удивится, если будут зрители. Но на свое выступление, или если будут вызывать Гладкыха, народ надо звать однозначно – нечего тонуть в молчании.

Седьмой судебный день начался с неожиданных свидетелей. В коридоре суда – рекламщица Марина с невыговариваемой фамилией Эскычакыт – у нее муж турецкоподданный. И второй электрик Боженов, через «о», Колобок. То, что с Колобком поработали, стало ясно еще в коридоре: про работу Лисова в «Коммунаре» он напрочь «забыл», хотя в момент последнего нашего с ним общения он рассказывал и называл фамилии людей, которые с Лисовым в «Коммунаре» работали. Теперь я вспоминаю ехидную ухмылку Г.: «Не понимаю, зачем вы нам сдали свидетеля». Мы боялись, что не сможем найти или вытащить этого свидетеля в суд и сильно рассчитывали на него – ведь он с братом в доме работал, а не Лисов. Он менял всю фабулу обвинения. Зимой во время второго осмотра дома Д. задал Лисову единственный вопрос: «Сам ли он все делал из того, что он описывает?» Прыщи на лице Лисова вздулись, и он начал вспоминать про Колобков. И теперь именно Колобком измеряется разница между вторым обвинительным заключением и третьим. Я думаю, что это очень серьезная процессуальная «зацепка»: это такое «восполнение» – «восполнее» некуда. Впрочем, на фоне всех беспределов такая мелочь.

Перед началом успели с Д. обсудить, что с Колобком поработали и что «Предложения по электрике» за подписью Лисова-старшего мы будем пытаться приобщить в конце. После всех свидетелей обвинения. Про себя думаю, что неплохо было бы эти «предложения» через свидетеля защиты сисадмина Валентина реализовать – важно не забыть эту интересную мысль.

Всего свидетелей сегодня четверо. Когда мы уже разместились в зале (в этот раз выделили большой), подтянулись уже поминавшаяся Масликова и некая Танцура, мать наркоманки. Псевдопотерпевшего опять нет. Прокурорша взбеленилась, когда узнала, что есть свидетели, о которых она не знает, и начала отчитывать секретаршу Иру. Я пытаюсь взять у Колобка телефон – я же до сих пор кое-что (термостат в бане в первую очередь) из электрики не доделал, а звонить ему не рисковал: а то еще припишут давление на свидетелй. Прокурорша смотрит на это совершенно удивленным, непонимающим взглядом. Телефон записать не успел, вошел «встатьсудидет», зачитали права свидетелям. Масликова рвется выступить первой, но судья твердо оставляет ее на закуску.

Начали с Колобка. Из хорошего: сказал, что Лисов в доме фактически не появлялся, а только привозил материалы и один раз настроил реле и лампочки в коридоре, что за всю их с братом работу они получили чуть больше тридцати тысяч (а не ста пятидесяти, как мне вменяют) рублей, что работали около двух (а не девяти, как гнал Лисов) месяцев. Из плохого: подтвердил, что деньги получали от Лисова наличкой. Еще Колобок начал говорить, что то ли я, то ли жена договаривались с Лисовым о работе. На мой вопрос: «Знает ли он об этом достоверно или это его предположение?» – «Предположение». Допрос окончен. Колобок обещал, кстати, сам позвонить после суда, но так и не звонит уже три дня. Придется его телефон в протоколах допроса искать – суды судами, а баню до ума доводить надо. А то два года стоит без толку.

Рекламная жена турецкоподданного быстрым-быстрым говорком рассказывает обо мне. Надо на премию Матери Терезы выдвигать после таких показаний. Ну да, редакция помогла ей купить комнату в коммуналке, а потом она и ипотеку на нормальную квартиру взяла. Рассказывает, что все, почти все рекламные агенты, работавшие у меня, стали коммерческими директорами или издателями (сама Марина давно издает рекламный журнал, жалуется на конкуренцию с моей сестрой). Рассказывает про неофициальные ведомости, про крупные доплаты сверх официальных зарплат. Но сейчас главное, что она может вспомнить Лисова – их отдел как раз переезжал в отремонтированное помещение. Это хорошая помощь, тем более это свидетель обвинения.

Короткий свидетель – мать наркоманки по фамилии Танцура. На ее дочь оформлена одна из помоечных фирм. Неожиданно и она говорит совершенно не то, что записано Г. в ее допросе. И все, что записано, – она узнала от следователя, который свою версию записал от ее имени. Суд эту маленькую забавную историю сглатывает.

И наконец, Масликова, наш сталинский завхоз. О. О-о. О-о-о. Я уже писал, что в наших судах свидетель расположен к подсудимому жопой. Расстояние – метр от силы. Если перднет, мало не покажется. И если жопа худенькой Эскычакыт приятна взору, то жопа Масликовой – это нечто. И это нечто шире, чем аналой, за которым вещают свидетели. О-о-о-о. Четыре турецкие жопы.

Задавая свой первый вопрос, грузинская прокурорша зачем-то растекается в комплиментах: «Вы сотрудник, которых начальство особенно ценит». Слышал бы это Мещеряков.

Но прокурорские комплименты не идут на пользу, и неожиданно Масликова начинает рассказывать совсем не то, что написано в протоколе допроса. О-ё-ёй! Нет, хитрая жопа по-прежнему врет, делая вид, что не помнит то, что она прекрасно помнит. Дескать, брала ключи и открывала ремонтникам и все тут. Пришпиливает гадость в мой адрес, которую понимаем только она и я – знак явно отработан и обозначает, мол, я еще могу тебе пакость устроить.

Главной неожиданностью является то, что Масликова признает, что Лисов работал в газете, а в протоколе допроса написано ровно обратное. Более того, вопрос следователя совершенно о другом, а Масликова начинает ни к селу, ни к городу упоминать именно Лисова. Что выглядит в протоколе совсем странно – Д. уцепился за это. Мне приятно, что я успел ему подложить полный протокол допроса. Вы скажете, что сам адвокат должен тщательно готовиться к допросу каждого свидетеля – ну-ну. В лучшем случае: «я знаю, о чем его буду спрашивать» или даю ему конспект своих предполагаемых вопросов перед заседанием. При этом Д. владеет искусством допроса в совершенстве – этому учат, и это талант. Как бы я на него иногда не злился из-за «соглашательства» с судьей, без него мне было бы совсем худо. Кроме того, я помню, что он работает на энтузиазме – окончательный расчет договорились сделать после завершения дела.

Вторая часть допроса едва ли не важнее первой. Электрик электриком, но он – мелочовка, если влепят хищения хотя бы в части бумаги, мало не покажется – там два миллиона за четыре года набежало. Масликова занималась закупкой бумаги, закупали через посредников. Говорит, что выполняла задание руководства – меня то есть. Неожиданно вспоминает одного поставщика, не упомянутого следствием, – просекаю, что это можно хорошо использовать.

Ее ложь в протоколе допроса сводилась к тому, что я сам ей давал реквизиты помоечных фирм. После моих расспросов она «сознается», что уже не помнит, как это было. Но тут встревает обалдевшая от неожиданности прокурорша и зачитывает старые показания Масликовой. «Хорошо, пусть будет так, как записано в протоколе», – пытается врубить задний ход завхозиха. К-в встревает в образовавшийся галдеж: «Да вы сами, Пирогов, скажите, как было дело». Класс, а не допрос свидетеля. Расскажи и веревку еще себе на шею сам надень. В конце К-в начинает пытать свидетельницу, не пробовал ли кто ее склонить к изменению показаний, и, получив отрицательный ответ, предъявляет Масликовой ее подпись на протоколе. Подпись Масликова признает, и на этой победной для правосудия ноте ее отпускают. Провожаю взглядом, как эта жопа с трудом протискивается в дверь. В конце заседания К-в неожиданно говорит: «Если есть какие ходатайства об истребовании документов, подавайте заранее». Для меня очевидно его желание завершить все до Нового года. Но я не хочу заранее, я хочу после допроса Г.

Встречи с Сиволдаевым на этой неделе так и не состоялись «по моей вине»: двое суток пытался получить копии решений, но, пробегав по всем судебным кругам, уперся в секретаршу Иру с ее вечным: «Вы думаете, вы тут у нас один такой». Пообещала в понедельник дать копии, если К-в разрешит. Чтобы отксерить положенные мне по закону десяток страниц, я убил два дня и ничего не добился. Пытаюсь вспомнить Евангелие про то, что лучше снять с себя последнюю рубашку, чем идти в суд.

Следующие два судебных дня должны оказаться решающими: там и Миша-обнальщик, и бухгалтера, и проверяющие из счетной палаты. Ничего хорошего – со всеми «поработали», можно не сомневаться. Но меня почему-то волнует, когда будет назначено следующее заседание – до или после двенадцатого декабря, то есть до или после амнистии. И чего я ее жду, сам не понимаю. Если оправдываться стараться – так она не нужна, если закрыть дело до приговора – так она не подходит. Там даже переквалификацию не придумаешь, похожую на законную. А вот жду.

2.12.2013. Бессонница перед судом

Уже все способы испробовал: и кошками обкладывался, и жрал, и воду пил, и душ принимал. Нету сна. Почти пять утра. Пять часов до начала суда. Совсем не готовился к суду – первый раз это со мной. В голове фраза Д.: «Я знаю, о чем я буду Мишу спрашивать». Дай Бог. Но фатализм мой подсказывает, что сегодня ничего фатального не произойдет. Может, Миша не объявится, а может, и Щелоков заодно.

В Киеве – революция. А поскольку и Натали, и тесть с тещей чистопородные полтавские хохлы, разговоры только об Украине. Все надеются и болеют за то, чтобы Януковича свалить. А потом и самим на вольную Украину свалить. Натали всерьез – ловить в России нечего, а она на Украине выросла. Я себе ее то ли планами, то ли мечтами голову не забиваю: есть впереди день – его надо прожить. Про завтра подумаем завтра.

2.12.2013. Восьмой судебный день

День совсем мрачный. Были Миша-обнальщик и три его «подопечных» – директора помоечных фирм. Обещавший появиться первый зритель Космачев так и не появился. Зато Андрюша Книжник интересовался, когда можно будет прийти к концу событий – он интуитивно, думаю, понял, что я не очень-то расположен, чтобы он сидел весь процесс. Но поддержать, послушать приговор или посмотреть, как забирают, – от этого события в жизни он не откажется.

Первым из свидетелей выступал Иван Щелоков – бывший начальник областного управления по делам СМИ, которое учредитель газеты. Иван все хорошо рассказывает, что газета на хозрасчете, что дотации 20–25%, что дотаций не хватало даже на ту мизерную зарплату, которая установлена по тарифной сетке, остальное зарабатывали сами. К-в что-то ему задает, потом сам же и комментирует: «Ясно, плохо контролировали».

Пошли «фунты», так их называл Г., – зиц-председатели. Первый видно, что хронический алкаш. Второй завязавший наркоман – автослесарь. Третий – больной церебральным параличом. Все гладко рассказывают версию знакомства с Мишей – видно, что учили под диктовку. В первом деле по взятке было два провокатора – молодой наркоман и старая мошенница, которые в суде не смогли заранее придумать, как они познакомились, их допрашивали два раза, чтобы состыковать – не получилось. И только, когда дело вернули в следствие, Г., передопрашивая их в нарушение закона, склеил разбившийся горшок показаний. В этот раз работа над ошибками проведена. Но не идеально: алкаш, рассказывавший, что он хорошо знает Мишу, на мой вопрос про «Коробова» уверенно отвечает, повергая всех в шок, что не знает никакого «Коробова». Я: «Вопросов нет». И судья, и прокурор начинают подсказывать, что Коробов – это Миша. «Ах, Миша – тогда знаю». К-в: «Вы, Пирогов, загипнотизировали свидетеля». Церебральник никак не смог признать, что на него были «навешаны» не одна, а три фирмы. Его переспрашивали и я, и судья: «Нет – одна». А в протоколе допроса – три. Понятно теперь, как вел допросы Г. И кстати, протоколы допросов алкаша и автослесаря написаны слово в слово. И не только у них – у полиграфического отдела то же самое.

Интересно, что и алкаш, и автослесарь в один голос утверждают, что их допрашивали всего один раз, хотя в деле два протокола допроса. Выходит, второй протокол попросту переписали и подделали подпись. То же самое потом говорит и Миша. Причем, о том, когда допрашивали, отвечает – два года назад и, только когда судья называет дату протокола, соглашается: «Выходит, что год назад». Миша также уверенно забыл, что кроме Г. его еще и эфэсбэшник допрашивал. Явно это «домашняя заготовка», чтобы не возникло лишних вопросов.

Вообще, Миша говорит гладко, складно, с некоторой наглостью. Прокурорша его прессует немножко. По его легенде он – оптовый торговец стройматериалами. Как со мной познакомился, не помнит, водку вместе не пили, но чай в кафе пару раз. Деньги от газеты получал за бумагу и агентские вознаграждения, себе ничего не брал, отправлял дальше; фирм, куда отправлял, не помнит. «Работали» так пару лет всего, в 2008 году из-за кризиса свернулись. По материалам дела не так: три года и девять месяцев в 2009 году, но это суд проглотит, не сомневаюсь. Вопрос адвоката: «Откуда Пирогов узнал, что вы можете оказывать такие услуги?» Нет вразумительного ответа. Потом судья долго, проглатывая смысл, читает ту часть допроса, где указаны бухгалтерские проводки, – положено устно все оглашать в суде. Коробов соглашается.

После ухода Коробова судья опять начинает меня прессовать: огласить непришедших свидетелей, отказываюсь. «Вы не думайте, что сможете затягивать, до Нового года закончим». Потом начинает комментировать, какие бестолковые и ничего не значащие свидетели были от газеты. И снова уговаривает «огласить», теперь уже вызванных на четвертое сотрудников счетной палаты: «А то они мало ли что тут наговорят». Соглашаюсь: «Они – люди подневольные, но лучше послушаем». Видно, что К-в раздражается. Назначил еще одно заседание – на девятое, опять понедельник. Видно, что гонит.

Все уже оделись на выход, и тут появилась «молодая» бухгалтерша Журова. Опоздала, потерялась и нашлась. Суд возвращается на свое место. Журова рассказывает, что работала в газете пять месяцев, основная бухгалтерша Свиридова оставалась еще пару месяцев консультантом после увольнения. Про то, кто готовил акты выполненных работ с фирмами Миши, не знает (хотя она и готовила), откуда они появлялись в бухгалтерии – не помнит. Про электронную подпись рассказала, что я не мог самостоятельно отправить деньги куда-либо, а распоряжения на проплаты давал устные или через визу на платежке. В деле нет ни одной моей подписи на платежных документах. После суда Д. бесится почему-то: «Ты что думаешь, если твоей подписи нет, это значит, не ты распоряжался деньгами?» После суда он опять быстро убегает – успеваю только напомнить про необходимость написать жалобы в Верховный.

Получил наконец недостающие копии и передал Сиволдаеву. Он обещал через неделю сделать жалобы в ЕСПЧ и Конституционный. За работу взял всего лишь тысячу рублей: «Это такие правозащитные расценки». От ЕСПЧ результат будет лет через пять, если повезет. Присудят около трех тысяч евро морального вреда и тысячу евро за компенсацию юридических услуг. Будут ли отменять решение – будет зависеть от воли президиума областного суда. Про Конституционный он советовался с парой юристов, которые на этом специализируются, ответ – шансов мало: никто не хочет менять из-за одного человека сложившуюся практику. Всего 30 дел в год от физических лиц КС рассматривает. Нас может удовлетворить и мотивированный отказ, но это зависит от «настроения» судьи – может, и мотивированный, а может, и отписка. В итоге решили, что попытка не пытка.

4.12.2013. Девятый судебный день

«Прежде чем вы посадите меня на пять лет реального срока, я бы хотел вам объяснить, почему вы это сделаете», – начинаю репетировать свою погребальную речь. Или все-таки добавить «ваша честь»? «Вы» – абстрактное, это обращение к системе. Пафосно, зато не так обидно. А вот с «вашей честью» – это уже явный намек, и может счесть за оскорбление. Сегодня, ваша честь, Д., он уже скорее ваш маклер, чем мой адвокат, сообщил мне после судебного заседания, что вы уже пять раз звонили в президиум облсуда по моему делу, и от вас требуют вести себя согласно решению президиума. То есть выносить заведомо незаконный приговор по тяжкому обвинению. По-моему, это преступление, ваша честь, и, по-моему, срок давности у него 10 лет. Кроме того, угрозы, передаваемые мне через Д., – это еще один состав, но не ссыте, ваша честь, Д. вас не сдаст, а я его подставлять не намерен. Да и доказательной базы нет. А ваш приговор и будет доказательной базой, не мне – вам. И, кстати, вы уверены, ваша честь, (мат – зачеркнуто), что за эти 10 лет в нашей (мат – снова зачеркнуто) стране ничего не изменится? Или ваши подельники предпримут попытку убить меня в тюрьме? Да, сразу составляю завещание: часы отремонтируй (на официальном сайте) и отдай Андрею, репродукцию Брейгеля отдай Андрею Книжнику, смени адвоката и все уголовные дела доведи до конца. Ну, там – старые вещи приличные в детдом. А еще надо похудеть – а в тюрьме худеть удобнее всего. И вообще, Новый год в камере СИЗО – это ж такой экстрим, да за такое надо деньги доплачивать. А с семьей Новый год можно и заранее отметить. В Питере есть ресторанчик – каждую полночь Новый год отмечают: праздник, который всегда с тобой. Почему бы и нет. Хорохорюсь, нервничаю.

Вот елку до последнего дня наряжать не дам. Эгоист я. Вообще, все эти новогодние приготовления раздражают, а еще ведь в супермаркеты не завезли подарки, наборы, шары.

В общем, после суда старая песня о главном в исполнении Д.: соглашайся или сядешь. На пятницу мой адвокат забил мне стрелку на десять. Два или три раза: «Приходи с женой». Потом: «Хватит в декабриста играть. Я всегда договаривался, и у меня никто не садился. Мне это не надо, я тогда откажусь от защиты». Отказаться от защиты за две-три недели до приговора – это несмываемый позор. Я думаю, ты не решишься, Д., как бы тебе ни был дорог твой друг К-в. А если так – есть и запасной вариант. Вопрос упирается в деньги, которых нет.

Вечером Натали поддерживает мою позицию: сначала забить в дело все ходатайства, выслушать всех свидетелей. Говорит: «Я же вижу, ты не хочешь садиться». «Но еще больше я не хочу ПЕРЕД НИМИ каяться». Говорит: «Надо все дела завершить до посадки». Обещаю, что подадим все четыре жалобы: по две с Д. и с Сиволдаевым. И переговорю с Цапиным про Олега Михайловича. Даже если не удастся самому связаться до посадки, будет ясно, поможет ли Цапин. Да, и совсем обязательно причаститься, но на это сил явно нет. Так что и причащаться в тюрьме. В СИЗО церковь есть. Туда направили лет десять назад батюшку из нашего старого прихода (после переезда так и не определился – и в церковь хожу когда попало и куда попало). «Нет, обязательно сходи помолись перед судом». – «Давай вместе». – «Это не колхоз. Да и причастись в субботу». Я, пережевывая рис с тушенкой: «Не успею, не постился». – «Не обращай внимания на формальности». В уме прикидываю, когда можно причаститься.

Нет, но, допустим, он блефует. Они ведь всегда блефуют, и в продолжение процесса этот блеф как-то получится вскрыть. Если не хочется ему меня сажать, да и не за что уже по материалам дела, даже если каким-то образом оставит «растрату», никакой президиум ему руки не вывернет. Надо стоять, надо занести в дело «медицину» и поддельную подпись Ковалева. А вот с показаниями на Х. надо подождать – по смыслу дела они бесполезны, а окончательный переход на личности до добра может не довести.

Этим днем фактически закончились свидетели обвинения. Были двое проверяющих из счетной палаты, двое из типографии, поставщица бумаги Таня Жерлицына и главный толстяк-главред муниципальной газеты Саня Белявцев. И гвоздь уголовного сезона – основной главбух Ирина Ивановна Свиридова. Гвоздь в мой гроб подсудимого.

Перед началом треплемся с директрисой типографии Светланой Ипполитовной. Ей далеко за шестьдесят (юбилей был еще до начала дела). 

Первой допрашивают главную проверяющую в 2009 году Наталью Чернышову, немолодую одинокую блондинку. Раньше была брюнеткой вроде. Мы ей за хорошую проверку кондиционер подарили, а покупали – дальше смейтесь – на деньги, всунутые нам милицейским провокатором. Мы ж тогда не знали, что он провокатор. В общем, кондиционер пришлось вернуть в редакцию. Чернышова сразу развеселила: «А я ничего не помню, а мне позвонили и сказали, что все зачитают и надо просто подтвердить». Секретарша суда, сегодня новая, опускает глаза. К-в: «Это вам потом зачитают, а пока вспоминайте, говорите только то, что знаете». Кое-как рассказывает про агентские договора, что показалось, что много платим, что обращала внимание руководителя, но в итоговый документ не вошло, потому что это коммерческий оборот и никаких нормативов нет. Представления в правоохранительные органы не было, потому что не было повода.

Вторая проверяющая Кошелева показала, что всю проверку провела на больничном с ребенком. В показаниях, данных на следствии, ничего подобного не было.

Белявцев, от которого я ждал подвоха, неожиданно показал, что за поездку в Париж платил не я, а Натали. «Наталья Витальевна». Все уже давно забыли, что он еще до поездки перешел к ней подчинение. Надо ли говорить, что и этого в протоколах допроса не было. Еще один маленький плюсик.

И вот Ирина Ивановна. Я читал ее многочисленные допросы, в которых нескрываемая ненависть и злоба, желание выгородить себя. Одинокая женщина, вся жизнь – работа, и какая, все бухгалтера больные на голову – чего я себе только не придумывал. Сейчас-то я понимаю, что половина слов выдумана и вероятно заранее приготовлена Г., тем более что у него была возможность переделывать допросы при «перекидывании» их из старого дела в новое. Улучшал качество показаний он виртуозно: ненависть и ложь вливал, как яд алхимик, мелкими, точно выверенными дозами. Какое это отношение имеет к самой Ирине Ивановне?

Эмоционально все по-другому. Ирина гладко и убедительно рассказывает детали, но врет в главном. «Все в белую». Ясно, что никому неохота идти вслед за паровозом. Но опять все сводится к тому, что был коммерческий оборот. Ирина смешно называет дотацию «манной небесной», рассказывает, что с нее платили зарплату и то целиком не хватало. Прокурорша в надежде на «своего» свидетеля: «А бюджетные деньги Пирогов на эти фирмы переводил?» – «Нет, надо отдать должное. Зарплата для него всегда была превыше всего». Еще одно важное свидетельство: «Мещеряков мог подписывать платежные поручения в отсутствие Пирогова».

Поставщик бумаги, моя однокурсница Татьяна Жерлицына, показывает: «Мы за эти четыре года один раз-то и виделись всего. Сказали друг другу: “Работаем, и все”». Какой состав преступления в слове «работаем» заключается? А ведь на бумагу у судьи особый «настрой» – ему понятнее как впаять разницу цен.

В конце заседания – типография. И снова неожиданность. Маленькая, незнакомая мне бухгалтерша по бумаге начинает рассказывать, что кроме Жерлицыной был и второй поставщик – ООО «Роль». Следующая – Ипполитовна, – и она подтверждает: «Еще был “Роль”». Судья просек быстро, что фабула обвинения рушится все дальше, начинает перебивать: «Вы говорите не как думаете, а то, что знаете точно». Под таким прессингом и многоопытная Ипполитовна чуть тушуется: «Возможно, был “Роль”». Возможно-невозможно, это уже предположения, а на предположениях строить ни обвинения, ни защиту нельзя. Впрочем, обвинению все можно.

В конце заседания обсуждаем возможность оглашения. Свидетельница «ни о чем» Бакулина отказывается идти в суд – не желает оставлять одного двухмесячного ребенка. Разрешаю огласить – я добрый на свою голову. Тут же определились (на самом деле все давно «определились» без меня, а мне только объявили – и на том спасибо), что следующие заседания будут 9 и 12 декабря и на 12-е нужно приглашать свидетелей защиты.

Д. на выходе почему-то опять несильно, но отчетливо психует. Видно, что его мое поведение в процессе раздражает. Пытаюсь объяснить, что упоминание «Роля» как миноритарного поставщика рушит все схему обвинения по бумаге. Д. не впечатляет. «Ты можешь “Роль” в качестве свидетеля пригласить?» – он мне с напором. Я в голове думаю, почему бы и нет. Ребята приличные. Но искать, объяснять – уже нет сил. «Не знаю». В конце концов Д. назначает мне стрелку на пятницу. «С женой приходи, обязательно с женой». Прессуют его, видно, по полной.

На выходе начинаю обзванивать тех, кого планировал пригласить в свидетели защиты. Не отвечает телефон водителя, возившего Свиридову, не отвечает и Ольга Симонова – мой секретарь-референт и по совместительству работник бухгалтерии. Изо всех сразу нашелся – да он и не терялся – только Валентин Воронцов, системный администратор. Самое плохое отсутствие Симоновой, она – главный свидетель защиты.

6.12.2013

Итак, встреча у Д. втроем. Последняя (?) попытка уговора. Пока заваривается чай, начинаем с болтовни ни о чем. У Д. новый клиент, и он за ним мотается с утра до ночи. Суть дела: в Аннинском районе два предпринимателя госзаказ на пять мультов не поделили. Более подментованным оказался проигравший. У победителя, Игорем его назовем, менты тут же забрали со стройки трех узбеков-нелегалов. Отправил прораба разбираться. Менты попросили по три тысячи за голову: «Ну, десятка для ровного счета». И тут же, пока деревенский прораб ездил за деньгами, слепили дело, подготовились к видеозаписи, заявление, понятые, то-се. Приняли. Это взятка, часть четвертая – так как должностному лицу при исполнении. До восьми лет. И только когда возбудили уже уголовное дело, поняли, что не того, кого хотели, хлопнули. Думали, это сам директор фирмы – в лицо Игоря менты не знали. Прораб, конечно, Игоря сдал. По приезде Игоря этого поставили перед фактом: или посадка в СИЗО, или дача показаний. Д. объяснил своему доверителю, что показания – это десять шагов вперед к приговору, но Игорь выбрал показания. Господи, все-таки у меня так прямо вопрос не стоял ни разу. В итоге – одиннадцать часов допросов и очных ставок. Чем закончится дело непонятно еще, но госзаказ уже перешел к тем, кто лучше дружит с ментами. 

Созваниваюсь с прорабом, который лучше всех может опознать обоих Лисовых, рассказать во всех подробностях, как они работали в газете. Он меня с ними и знакомил. То есть он мне подогнал людей, которые подвели меня под уголовную статью. Встретились. Как и предполагала Натали, этот бывший мент, поднявший на мне всяко миллион, а то и больше, оказался последней трусливой свиньей. «Лисовы мне друзья. Я с ними поговорю. Я же деньги получал без расписки». Я сказал ему, что хочу, чтобы он пришел сам, но, если что, вызову повесткой. Он сказал, что будет думать до воскресенья, и зачем-то спросил фамилию следователя. Я не стал перезванивать ему ни в воскресенье, ни потом. Не знаю, волновался ли он в ожидании звонка, отключал ли телефон, гнал ли панику, советовался ли с Лисовыми или еще с кем. Во всяком случае, сам мне не перезвонил, да я и не ждал. Пусть остается наедине со своей совестью. «Ненадежные свидетели нам не нужны», – прокомментировал Д.

9.12.2013. Десятый судебный день. Терпила

Никто из свидетелей защиты не пришел вообще. Допрашивали псевдопотерпевшего. Фамилия его, я уже, по-моему, писал, Подболотов. Раньше был по договору, теперь выделили ставку начальника правового отдела газеты. Жучок, крученый-верченый. Таких направляют, чтобы втирались в доверие, профессиональный провокатор. На суде несет околесицу. Что считает: деньги, мной украденные у газеты 20 миллионов, необходимо вернуть. Что поддерживает заявленный на предварительном следствии иск. Д. начинает пытать его про правопреемственность. Две реорганизации – довольно сомнительная правопреемственность. Потом начинаю задавать вопросы я: когда узнал, что нанесен ущерб? Не помнит: «Я тогда не работал», хотя работал по документам. Разоблачаю, начинает блеять дальше: «Это экономический отдел обнаружил». – «А разве был такой отдел?» – «Ну, я имел в виду бухгалтерию». – «Почему не подавали гражданский иск и не оспаривали сделки?» Мычит бессвязно. Начинаю пытать про два иска: оба ли действительны до сих пор? Мычит. К-в раздраженно: «С исками суд сам разберется». И тут, о чудо, терпила говорит, что он отказывается от старого иска. Молчу, не комментирую. Ведь разве можно, отказавшись от одного иска, подавать новый по тем же основаниям? Я уже не говорю о том, что он отказался от имени уже несуществующей организации.

И вот финал. Я: «Вы делали фотокопии при ознакомлении?» – «Нет». – «А как получали материалы дела?» – «У следователя в электронном виде». – «Кому-то из свидетелей вы показывали их показания, данные на следствии?» – «Нескольким сотрудникам показывал». (Оба-на – я такой честности не ожидал.) – «С какой целью?» – «Ну, освежить в памяти показания». – «А кому конкретно вы показывали?» – «Масликовой». – «Вы сказали нескольким». – (После долгой паузы) «И Шатову».

Судья задает «рабочий» вопрос про наказание. Дескать, какое наказание нужно применить к подсудимому, связанное с лишением свободы или нет. Для меня это неожиданно. Хуже того, должно быть мерзко и унизительно, что какое-то «чмо» по доверенности от другого «чма», завербованное третьим «чмом», будет решать жить мне на условной, но свободе или гнить в тюрьме. Но я ничего этого не испытываю. Наоборот, возникло ощущение, что судья даже мне подыгрывает, собирая основания для «условного». Подумалось, что шансы на посадку уменьшились, но никто не знает, что в голове у прокурорских упырей. У меня давно нет сомнений, что К-в будет дублировать в приговоре срок, запрошенный прокуратурой, ну чуть скостит. Но стоять надо. Надо. Как бы бессмысленно это ни казалось. Увернуться от брошенного жребия, обмануть судьбу. Чтобы потом при каждой неудаче корить себя. Как потом сыну в глаза смотреть? Нет – лучше рулетка. <…>

10.12.2013. Борьба, брат!

Андрюха Книжник был у меня после обеда озабоченный: он хорошо выспался и приехал в облГАИ ставить тачку на учет не с самого утра. Пятнадцатилетняя «аудюха», взятая по случаю за сто тысяч рублей, с целью перепродажи. Из-за небольшой трещины на лобовом стекле ставить отказались. А добровольные помощники гаишника, которыми всегда кишит смотровая площадка, к обеду растворились. Побегав по окрестностям, Андрюха нашел мрачноватого вида кавказца, предложившего урегулировать проблему за три тысячи рублей. Вставить новое стекло стоит четыре. «Раньше ж тысячу всего брали!» – «Э, что ты хочэшь: борьба с коррупцией, брат!»

Андрюхе с этой борьбой не везет. На днях с арендатором его помещения пришлось скидываться пожарнику по тридцать пять за проверку. Думали, что пятеркой обойдется. Не обошлось: борьба, брат! На фоне ситуации Д. с предпринимателем из Аннинского района – это вполне безобидная история.

Наконец нашел Ольгу Симонову, приехал с тортиком. Долго трепались – рассказывал свое движение по уголовному делу, мы полтора года не виделись. Не хотел я светить ее, и без того и ей, и мужу много угрожали во время предыдущих серий этого дела. С тех пор как не виделись, Ольга вышла из второго декрета. Год проработала кредитным агентом. Она теперь босс филиала банка. Прет по жизни как танк. «Всегда было видно, что она не потеряется», – резюмирует Натали.

12.12.2013. Одиннадцатый судебный день. Триста адвокатов

В суде получилась сборная солянка из свидетелей обвинения: аудитора Мининой, бывшего начальника управления по СМИ Смольянова, при котором дело началось и меня уволили, и дизайнера Колупаева. От защиты были: секретарь Ольга Симонова, сисадмин Валентин и журналистка Женя Дубровина. Была и Наталья, но очереди своей так и не дождалась.

День был безусловно одним из лучших по результатам. И Валентин, и Симонова подробно разъяснили о Лисовых. Валентин, правда, не знал фамилии, а только имена. Ольга же, наоборот, не знала о существовании старшего Лисова – Алексея, зато хорошо знала и общалась с Романом. Кроме того, Ольга рассказала, что сама раздавала дополнительные зарплаты сотрудникам в 2009 году. Это, видимо, понравилось прокурору. И рассказала, как Свиридова самостоятельно, не ставя никого в известность, подписывала акты выполненных работ по агентским договорам. Это то, что понравилось мне. Показания всех трех бухгалтеров полностью скомпрометированы.

Свидетели обвинения тоже ничего получились. Минина хоть и ни о чем, но подтвердила, что по проверкам до меня были обращения в правоохранительные органы. Смольянов долго и подробно рассказывал о смысле реформирования государственных газет из формы госучреждения в форму автономного учреждения – тоже лыко в строку. Я начал допытывать Васю, чтобы рассказал об обстоятельствах моего увольнения. Допытал, что никакого увольнения по собственному желанию не было. К-в тут же прокомментировал: «Ну, тогда отстранили бы». – «Я б тогда хоть зарплату получал». Д.: «Зачем это ты?» – «На случай, если восстанавливаться захочу». Вроде шучу. А кто его знает?

Последним был Антуан Колупаев, дизайнер. Он рассказал, что Г. по сути фальсифицировал его показания, не дав внести изменения в протокол. «Вот тут вы не совсем точно записали». – «Это не важно». Для меня это ой как важно. Спасибо, Антуан. Только боюсь, это даже в протокол не войдет.

Кстати, решил не вычитывать протоколы, чтобы не расстраиваться, если криво записали. Все равно, попытка внесения изменений в протокол – это только лишний раз без толку злить судью. Да и никто не даст еще их внести. Разве что замечания приобщат. Отвлечение сил только.

В конце заседания попросил выписать повестки на Дубикова (экс-начальника КСП) и водителя Кадушкина, возившего Свиридову. Кадушкина опрашивали «по согласию» мои старые адвокаты еще два года назад, но он был из тех свидетелей, кого решили Г. на следствии «не отдавать», а оставить до суда. И он может подтвердить, что Свиридова привозила наличку от «юристов». По Дубикову К-в отказал: «Мне и так все ясно, что по проверкам у вас все хорошо было». А по Кадушкину заинтересовался: «Вот кого надо было на следствии заявлять, а не сотрудников правоохранительных органов». Повестку выписал, хотя грузинская прокурорша и возмущалась: «Я против того, чтобы подсудимый сам повестки развозил». Конечно, Кадушкин их приблизит к переквалификации на «злоупотребления», но хотя мало ли как они смогут его использовать.

Потом поехал искать Кадушкина, но так и не разыскал. Мрачноватый дом на окраине признаков жизни не подавал. Соседи сказали, что давно его не видели. Видно, судьба.

15.12.2013

На завтра допрос последней свидетельницы – Натали. Я начинаю писать показания и последнее слово. С последним – формальность и красивости. Более-менее ясно. С остальным не очень. Надо посчитать сколько раз меня должны оправдать, если применять конкретную норму УПК. Хорошая мысль: раз пять-семь точно получится.

16.12.2013

Я уже был за рулем, когда Д. позвонил и сказался больным. И было это в 9 часов 10 минут. Сказал, давление подскочило, но по времени звонка (уже начался рабочий день понедельника) стало абсолютно ясно, что болезнь носит дипломатический характер – это просьба К-ва. Стало быть, еще не договорились, что делать с «медициной». Как мне отказать. Мне все равно предстояло приехать к К-ву. Когда приехал, там уже сидела грузинская прокурорша с томом «Надзорное производство Пирогов». Я такой и не видел – впрочем, это мои проблемы. К-в усмехается: «Что же вы, Пирогов, своего адвоката довели». «Договорились», что показания жены и мои показания совместим в один день. К-в живо поинтересовался, разыскал ли я свидетеля водителя Кадушкина. «Нет. Дом закрыт. Непонятно, живет там, кто или нет».

19.12.2013. Двенадцатый судебный день. Когда мычат прокуроры

В общем, есть моменты в жизни, которые стоят того.

Сначала пытали Натали, она еще с вечера написала показания, но сказали, что ей выступать можно только устно. В общем, в основном подробно говорила про Лисовых. Прокуроша потом пытала ее про стоимость дома – «не помню». Про Париж, про продавца дома – отказалась отвечать.

По медицине отказали. «Болел?» – «Болел». – «Вот если бы не болел, а он приостановил, тогда другое дело – имел право». Запросить документы не дал, вызвать свидетелей отказал, но имеющуюся у меня справку забрал: вроде как приобщил. Я ловлю шулера-следователя за руку – это служебный подлог, фальсификация доказательств, а мне: «ничего это не значит». Снова ничего не значит.

И наконец я начал давать показания. Мог бы договориться. Мог и не давать вообще – на следствии-то не давал. Более того, если бы мне не отказали в «медицине», я бы и не стал давать в таком виде, а может, и не давал бы вообще, но что сделано, то сделано. Слово назад не воротишь.

Сколько в подсудимых ни ходи, все равно каждый раз, когда даешь показания, сухость в горле неимоверная. Когда закончил – картина Репина «Не ждали» – грузинская прокурорша минуту мычала открытым ртом: «не знаю, что… мне надо… а вот…» – это она так думала, вероятно. Ах, а как она хамила «плохим» и льстила «хорошим» свидетелям, как поучала Мещерякова со Щелоковым, как делать газету. Как воспитывала аудиторов: «Ясно. Плохо проверяли». Когда наконец гособвинение закончило думать ртом, я ей сказал: «Я все сказал уже. Против себя свидетельствовать не желаю. Пятьдесят первая». – «А-а. Занесите в протокол, что он не хочет отвечать на вопросы гособвинения». – «Я желаю воспользоваться своим конституционным правом». В общем, сегодня закончилось четвертое судебное следствие по делу Пирогова, длящемуся четыре года и четыре месяца (444 – прикольно).

Вообще, я не много-то и заявлял ходатайств. Не дали вызвать ни одного сотрудника следствия, ни одного понятого. Теперь вот отказались запросить подлинные документы, установив, что в деле фальшивки. Но я уже ко всему привычный. У нас презумпция невиновности заменяется презумпцией достоверности материалов предварительного следствия. На фига суд, не пойму, Разрешили бы уже нас прямо на рабочем месте… Допросил, во двор и в расход. Какая экономия.

Так называемое «судебное следствие» закончилось. После заседания грузинская прокурорша сказала, что «по этому делу» она ничего не решает, и убежала докладывать мои показания своему начальству, а уж оно будет думать, на сколько лет такого наглеца упечь. К-в тоже будет советоваться в облсуде.

Мне вот, может быть, дней десять на свободе ходить осталось. Однако же доволен собой хожу.

<…> 

 22.12.2013. Готовлюсь к прениям. До сих пор ничего не написано

На подготовку к прениям судья К-в отпустил четыре полных дня, назначив заседание на два часа дня 24 декабря. Уже то, что в обед, радует. Мучительная бессонница перед заседанием не страшна будет. Высплюсь – и в тюрьму.

В общем, ночь на дворе, а я еще и не начинал текста прений. Есть только написанное еще днем оглавление.

23.12. 2013. Несостоявшееся последнее слово

День переполз за полночь, а прения так и не пишутся – ну ни строчки.

 Наверное, физическая свобода человеку важнее, чем эфемерные понятия.  Но мое сопротивление этой системе – это мое достоинство. Самое главное в жизни человека – это сохранить свое человеческое достоинство вопреки всему. Потому что человек без достоинства – неполноценный человек, а я не хотел бы дальше жить неполноценным человеком. У меня сын растет, и мне надо подавать ему пример.

Я хотел бы еще раз вспомнить статью УПК…. И надеюсь, что вы, ваша честь, в совещательной комнате будете вспоминать и примените те статьи УПК, которые должны быть применены в настоящем деле: 162-ю, особено часть 2 – и часть 6, 237-ю, на полном игнорировании которой постоено все это дело, и связанную с ней по смыслу 252-ю. Вспомните все возможные из толкования и разъяснения Верховным и Конституционным судами.

Говоря, что я не верю в оправдательный приговор, я не выражаю тем самым недоверие или неуважение к суду. Знаете, когда мне было четырнадцать лет, я впервые выпил водки, причем много – были похороны соседа. Дома стало плохо, и я блевал, всю квартиру заблевал. Утром отец невозмутимо сказал мне: «Каждый свое дерьмо должен убирать сам». Я убрал за собой и с тех пор не блюю.

Это уголовное дело – полное дерьмо. Вы это знаете, гособвинитель это знает, президиум облсуда, вернувший это дело на новое рассмотрение, это тоже знает, и лучше всех это знает следственный комитет. Верните его тем, от кого оно пришло. Пусть постараются убрать за собой».

<…>

24.12.2013. Приговор завтра

Грузинская прокурорша попросила пять лет реального срока. Плюс запрет занимать какие-то муниципальные должности, плюс иск в полном объеме на 20 миллионов. К-в сидел черный. Потерпевший присутствовал, даже что-то сказал. Д. выступал очень качественно. Так что, если я тут какие глупости про него писал, – в очередной раз беру слова обратно. Приобщить ничего не дали. Последнее слово без пафоса, без бумажки: «Я понимаю все формальности. Наверное, тут надо сказать, зачем все это было мне надо. Если бы прекратил борьбу, я бы остался без своего человеческого достоинства. А без него человек – неполноценный. Так что еще поборемся». Приговор на утро завтра. Если что, ходить на свободе осталось один вечер. Заеду к Андрею Книжнику за деньгами – надо же поужинать последний ужин. Как назло, Д. не сможет присутствовать – у него процесс завтра. Одному на приговор нельзя. Д. до конца не верит, что дадут реальный срок. «Я надеюсь на благоразумие судьи». Говорит, может, даже переквалифицирует «растрату» в «злоупотребления».

Самое сложное было позвонить Натали, но она, как чувствовала, позвонила сама. Рассказал, и про черное лицо судьи тоже. Говорит: «Точно посадят». Лишь бы не было истерики вечером. Сиволдаев, Цапин – ничего не успею. Жаль. Что испытывает человек? Да ничего. Не верю до конца. В любом случае все, что ни делает Бог, все к лучшему. Посадят, значит, надо пройти. Не посадят – хорошо. Главное, оставаться собой и продолжать бороться.

Делаю буженину, открываю армянский коньяк, пластиковое все купил, термобелье тоже. Нет только пластмассовой ложки – не продают их в супермаркетах. В общем, собраться в тюрьму оказалось довольно просто.

Все – конец истории.   Доволен ли я собой? А разве для этого…

  Автор: Александр Пирогов, index.org.ru