Кара для карателей

Сентябрь, 1977 год. В клубе витебского стройтреста №9 полный зал людей, около 300 человек. Идет публичное судебное заседание – рассматривается дело четверых фашистских пособников – Виктора Лешкуна, Василия Богданова, Ивана Бурулева и Василия Иванова. После оглашения приговора, по которому двоих предателей осудили к высшей мере наказания, толпа заволновалась: «Зачем ждать? Давайте исполнять на месте!».

Все могло бы закончиться линчеванием. Но начальник конвойной группы подогнал автозак к черному ходу, куда выводили осужденных. А неистовствовавшая толпа ожидала их у главного. После долгих проверок, рассмотрения всех жалоб и просьб о помиловании приговор приведен в исполнение.

Р. Шкраба.

Без срока давности

Это было одно из десятков дел, которые в те годы расследовали сотрудники управления КГБ по Витебской области. Хотя в современном мире тоже хватает насилия, но, листая страницы 12-томного дела, читая протоколы допросов, я ужасалась тому масштабу необоснованной жестокости, на которую были способны каратели. 

Ветеран службы госбезопасности Роман Михайлович Шкраба был тогда в составе следственной группы и «вел» одного из обвиняемых – Бурулева.

– Сложность таких дел заключалась в том, что мы не знали, как, о чем спрашивать на допросе, – рассказывает Роман Михайлович. – Об арестованных было известно лишь то, что они прошли обучение в витебской школе СД в 1943 году. Спросишь, чем занимался, ответит: строевой подготовкой, изучал оружие, иногда выезжал на операции против партизан, они по нам стреляли, мы по ним. И все. Но мы-то знали, что СД, как и любой другой карательный орган, создавался для уничтожения советских граждан. Потому показания приходилось вытягивать по крохам, методом убеждения. Было очень сложно. Ведь почти все свидетели сами являлись участниками тех же преступлений. То есть, давая показания, они свидетельствовали и против себя. Кто ж на такое пойдет! Некоторые думают, что на допросах применялось насилие. Но такого никогда не было – это вам не 1937-й…

Тем не менее все преступные факты, которые инкриминировали обвиняемым, были включены в приговор суда. За исключением одного, с которого и началось расследование.

Стреляли по своим

Дело Лешкуна рассматривалось вместе с еще одним карателем. Фактов его личного участия в преступлениях доказать не удалось. А за измену Родине он уже был осужден в 1951 году, отсидел более 7 лет и вышел по амнистии. Так бы и пришлось закрыть дело, если бы не заявление некой Анны Войтеховой о том, что она лично видела, как Лешкун при отступлении из Лепеля застрелил женщину.

В своих показаниях Анна Семеновна рассказала, что знала его, еще когда жила в Сураже, откуда Лешкун родом. Через некоторое время после переезда в Витебск ее арестовали за связь с партизанами. Тогда, в августе 1943 года, на территории лагеря на окраине Витебска она и встретила вновь своего земляка… в полицейской форме. «Я рассказала ему, что его родителей расстреляли немецкие каратели, – вспоминала женщина на допросе, – на что он ответил, что так им и надо, мол, собакам собачья смерть». А в мае 1944 года, когда А. Войтехова содержалась уже в другом лагере и заключенных при отступлении вывозили из Лепеля в брезентовых машинах, Анна чудом избежала опасной встречи. Она услышала, как кто-то спрашивает, нет ли среди заключенных жителей Суража. Осторожно приподняв уголок брезента, она увидела Лешкуна, идущего вдоль колонны в пяти метрах от нее. Опасения оказались не напрасными: когда к нему подбежала женщина и сказала, что она из Суража, Лешкун молча выстрелил ей в грудь.

Через годы найти других свидетелей этих событий не удалось. Зато «всплыли» другие преступления.

Факт первый. Все подсудимые в ходе бесконечных допросов и очных ставок «вспомнили», что в Витебске им доводилось стоять в оцеплении, когда заключенных тюрьмы СД грузили в так называемые «душегубки». До 20 человек сгоняли в закрытый металлический кузов, плотно закрывали дверь, и машина начинала работать, подавая внутрь выхлопные газы. Когда стихали последние стуки и шум, машина уезжала к карьеру бывшего кирпичного завода за зданием ветакадемии. А полицейские брали лопаты и направлялись туда пешком, чтобы выгрузить трупы и закопать их. После войны останки собрали, захоронили там же, насыпав холм и поставив памятник.

Следователь Р. Шкраба, кстати, полагает, что из-за переполненности тюрьмы не всех казненных таким способом успевали отвозить в тот карьер.

– Когда начали копать фундамент под Успенский собор, нашли крупное захоронение людей, – вспоминает он. – Прокуратура занималась расследованием. Насколько я знаю, в черепах тогда не обнаружили пулевых ранений. Это вполне могут быть останки заключенных тюрьмы СД.

Факт второй. В июне 1944 года Лешкун участвовал в конвоировании из Витебска к линии фронта 300 арестованных. Эти люди стали живым щитом для немецких солдат.

Факт третий. Бурулев во время службы в Ветрино Полоцкого района не только конвоировал арестованных на допросы и обратно, но и истязал их. Невозможно даже представить ту боль, которую испытывали пленники, когда их, привязанных к скамье, хлестали по спине железными плетками, на конце которых была привязана гайка. Весной 1944 года Бурулев лично убил из карабина мужчину и женщину в Чашниках. А при отступлении в конце июня 1944 года возле деревни Заречная Слобода Чашникского района участвовал в расстреле 25 человек. 

Факт четвертый. В конце июня 1944 года началось отступление на Запад. Из Лепеля полицейские (в том числе Лешкун, Бурулев, Богданов, Иванов) и их семьи ехали на подводах, а 120-130 этапируемых арестованных шли пешком. Недалеко от железнодорожной станции Парафьяново Докшицкого района колонна остановилась. Именно здесь, в бывшем урочище Ходоровка, несчастных расстреляли группами по очереди. И это была не последняя расправа. На следующий день карателей отправили забрать заключенных из соседнего лагеря Либеровщина.

Там содержались мужчины и женщины из партизанских зон. Стариков и детей не было. Людям сказали, что их переводят в другой лагерь, а чтобы не вызывать подозрений, конвоировали группами по 60-70 человек с небольшим сопровождением. Позже жители деревень Новая Вёска и Детки будут вспоминать, что обреченные шли, неся в руках свои скромные пожитки, и спрашивали у населения, в какой лагерь их отправляют. Но следующие группы, слыша выстрелы в соседнем березняке, понимали, что ведут их на расстрел. Они плакали, просили пощады. Но бежать, по словам карателей, никто не пытался. Лишь житель Новой Вёски, который тогда еще был ребенком, вспомнил, что из группы конвоируемых к ним во двор забежал пожилой мужчина. Там его догнали полицейские и застрелили, приказав хозяину дома захоронить тело. Останки этого неизвестного так и покоились долгие годы на огороде за сараем.

Расстрелы продолжались два дня, около 500 заключенных лагеря вместе с пригнанными из Лепеля полегли в молодом березняке. Их тела сваливали в ямы, которые лишь слегка присыпали землей и березовыми ветками. А через два дня пришла Советская Армия… 

Сейчас на этом месте памятник. Надпись на нем гласит: «Здесь в июне 1944 года фашистские захватчики зверски истребили около 600 мирных советских граждан Лепельского, Ушачского, Бешенковичского, Бегомльского районов и 200 солдат итальянской армии». О последних, кстати, почти ничего не известно.

– Я не помню фамилию полицейского, – рассказывает Роман Шкраба, – который на допросе сказал, что немцы привели более 100 человек. Все они были в одинаковой форме. Видимо, это и были те итальянские солдаты, которых расстреляли за то, что они отказались сражаться против русских. Выяснить, откуда их привезли, где они содержались до расстрела, невозможно. 

Так же, как и восстановить имена убитых мирных граждан. В ходе допросов случайно стала известна личность одного из них. Роман Юпатович Матвеев до войны жил и работал в Бешенковичах врачом, в войну поддерживал связь с подпольем, затем перешел в партизанский отряд.

Казнить, нельзя помиловать

Бурулев, к слову, сам в июне 1943 года дезертировал из партизанского отряда. Молодой Лешкун до перехода на сторону врага был связным партизанской бригады «Алексея», а Иванов сражался в Советской Армии до окружения в 1942 году и плена. Это, а также много других положительных фактов своей биографии, например, ударного труда на производстве в мирное время и даже спасения жизни коллеги, вспоминали предатели в своих кассационных жалобах, пытаясь смягчить приговор суда. 

«Я не могу простить себе того, что весной 1943 года не смог перебороть голод, страх, что, поддавшись влиянию других, сдался врагу, – писал Бурулев. – Смалодушничав раз, я не смог воспротивиться этому в дальнейшем […]. Я в большом еще долгу перед Родиной, людьми, и мне нужна для этого жизнь». Но ни одному предателю не удалось разжалобить суд. Бурулева и Иванова приговорили к смертной казни через расстрел. Лешкуну и Богданову дали по 15 лет, так как на сторону врага они перешли совсем молодыми, Лешкуну не было и 18-ти. 

– Все они говорили, что боялись преследования со стороны немцев за ослушание, – вспоминает Р. Шкраба. – Но на самом деле никто из них по-настоящему не раскаивался. Иванов, помню, на допросах рыдал. Потому что за свою жизнь боялся. Но когда вынесли приговор, он сказал: «Я жалею, что мало их расстрелял!» и еще матом ругнулся. Он вообще оказался настолько наглым, что после войны жил в Витебске, не таясь. Еще бы: искать Иванова в Советском Союзе все равно что иголку в стоге сена. Но его подвел случай. Один из допрашиваемых бывших полицейских среди прочих своих сослуживцев упомянул Иванова и назвал его витебский адрес и место работы.

* * * 

Роман Михайлович искренне возмущается высказываниями некоторых современных историков о том, что на оккупированной территории Беларуси велась гражданская война, а изменников и убийц называют борцами с советской властью:

– Расследуя одно дело за другим, открывая все новые факты о зверствах карателей, о жестоких пытках, которым они подвергали беззащитных людей, я никого из них не посмел бы назвать борцом за независимость. Эти карательные отряды создавались для того, чтобы проводить политику геноцида против нашего белорусского народа. И забывать об этом нельзя.

Автор: Екатерина Князева, фото автора, «НС»