Каждый из нас — потенциальный насильник

Четверо психологов рассказывают, как строится работа с людьми, склонными к насилию или совершившими насилие. Скрывается ли насильник в каждом мужчине? Когда психолог имеет право «настучать» на пациента? Как понять, готов пациент измениться или не готов? Имеет смысл работать с ним или нет?

Светлана Бронникова, психолог, психотерапевт, специалист по работе с травмой

Хертогенбос, Нидерланды

Есть известное высказывание радикальных феминисток о том, что в каждом мужчине прячется насильник. На самом деле — он есть в каждом человеке, потому что гнев — базовая эмоция, которую испытывает каждый, эмоция совершенно легитимная, имеющая право на существование. Мы различаемся только в том, что мы делаем с этим гневом, как его проявляем. Различаемся способностью регулировать те или иные эмоции, особенно разрушительные.

В греческой мифологии есть миф о ярости — это миф об Ариадне и Тесее, который, полюбив Ариадну, спускается в лабиринт, находит Минотавра и убивает его. Минотавр живет в каждом из нас, это наша ярость, с которой нужно рискнуть встретиться, которую нужно признать и обуздать. Предшественники Тесея не справляются с заданием, потому что у них нет любви Ариадны, нет ее путеводной нити. Миф о Минотавре — миф об инициации, ибо, только справившись с яростью, мужчина может выйти из лабиринта и жениться, только в этом случае он становится безопасным партнером. Но этот миф не только о мужской ярости — вспомните, Минотавр — родной брат Ариадны, в них течет одна кровь, чтобы помочь Тесею, Ариадне нужно предать брата.

У зла очень много лиц. С одним из самых привлекательных, полных обаяния мужчин, которые встречались мне в жизни, я познакомилась в мужской тюрьме в Нидерландах, где работала клиническим психологом. Мужчина очень хотел добиться перевода в мое отделение, где был более свободный режим и комфортная обстановка. Он вызывал симпатию, он вызывал сочувствие, он вызывал интерес. На собеседовании держался достойно, скромно, вежливо, демонстрировал, как он сожалеет о содеянном. Когда я открыла его досье, у меня зашевелились волосы на голове: он был осужден за многочисленные изнасилования и нанесения тяжких телесных повреждений женщинам. Он вступал в отношения с женщинами, которые не продолжались долго, и потом возвращался «поговорить». Разговор обычно включал в себя изнасилование и жестокое избиение. Одна из бывших дам сердца потеряла глаз, у другой было семь переломов различной степени тяжести…

В силу ряда биологических и социальных причин некоторые люди более склонны к насилию, чем другие. Это не значит, что «они — насильники, а мы — нет». Мир не черно-белый. Это значит, что некоторым людям сложнее воздержаться от неконтролируемого поведения, от поведения под воздействием импульсов, внутренних драйвов, будь то сексуальные или агрессивные драйвы. Но это в большинстве случаев можно научиться контролировать. И вопрос только в том, чтобы признать это как проблему и решать как проблему. Потенциальная жертва, безусловно, может вести себя как угодно — это не оправдывает насилия. Потенциальный насильник может обучиться навыку совладания с этими импульсами и должен научиться воздерживаться.

Но до тех пор, пока мы обвиняем жертву насилия и оправдываем насильника, этого не произойдет, потому что мы подменяем субъект проблемы.

КОГДА НЕКОТОРЫЕ ФОРМЫ НАСИЛИЯ ЛЕГИТИМИЗИРУЮТСЯ В ОБЩЕСТВЕ КАК ПРИЕМЛЕМЫЕ, БУДЬТЕ УВЕРЕНЫ, ЗА НИМИ ПРОСОЧАТСЯ И ОСТАЛЬНЫЕ

Задачи психолога в этих случаях сводятся к тщательной диагностике — важно отличить случаи психопатической личности, когда лечить бесполезно, а можно только изолировать (в отделении голландской тюрьмы для международных террористов охранники и заключенные разделены 12-дюймовым пуленепробиваемым стеклом, а во время прогулок заключенных на небольшом участке, огражденном со всех сторон, охранникам строго воспрещено вмешиваться в возникающие конфликты — однажды двое заключенных поссорились, и один убил другого на глаза у охраны, но вмешаться было нельзя, потому что безопасность охранников важнее), и случаи, когда помочь можно.

Вторая задача — мотивационная — пробиться через корку стыда, самооправданий, сформированных в детстве представлений, что так можно (вспомним, что огромное количество случаев насилия — многопоколенные, когда выросшая жертва насилия становится агрессором). Сформировать представление, что это угрожающая самому человеку и его окружению поведенческая проблема, которую можно и нужно решать.

Содержательно работа с насильниками такого типа мало отличается от работы с химически зависимыми или суицидентами, мы учим регулировать эмоции, не поддаваться импульсам, наблюдать и отслеживать предвестники состояния, в котором уже невозможно себя остановить. Это реально, когда в обществе любая форма насилия рассматривается как в принципе неприемлемая, не только изнасилование, не только избиение. Неприемлемыми должны быть любые формы насилия — ударить, потому что вы считаете, что вас оскорбили, ударить ребенка, потому что раздражает и попался под руку, ударить животное.

Но в нашем обществе отношение к насилию очень двойственное. С одной стороны, мы осуждаем тех, кто поднимает руку на жену, с другой — насилие, принуждение пронизывает наш личный опыт и воспевается, как символ дисциплины и самоотречения, как рупор нашей чести, достоинства («Он ударил первым — так учил его отец с ранних лет», «Покажи, что ты не трус») и как непосредственное выражение силы и власти (пойманного воришку не грех и побить).

В итоге — мы не одобряем насилие, но принимаем его неотъемлемой частью жизни, мы нормализуем его. Из-за этого возникает страх. Страх, что ярость насильника может обратиться и на нас. Именно тут возникает перекос: мы начинаем обвинять жертву, потому что боимся. Нам до обморока страшно, что это — избиение, изнасилование — может произойти и с нами. Что сделать, чтобы это предотвратить? Ага, нужно было иначе одеться. Другим маршрутом идти. Молчать, не возражать. Не пить алкоголь. Не выходить из дома, не совершать ошибку. Весь этот греческий хор обвинителей жертвы — не что иное, как деятельность магического мышления, камлание на то, чтобы не стать следующей жертвой.

Когда некоторые формы насилия легитимизируются в обществе как приемлемые, будьте уверены, за ними просочатся и остальные.

Инна Хамитова, директор Центра Системной Семейной Терапии,

Москва

У меня в практике не было случая, чтобы человек пришел и сказал, что он насильник и страдает от этого. Но как семейному психологу мне приходится часто сталкиваться с семейным насилием. Приходит на прием пара, и ты понимаешь, что отношения отравлены.

Когда речь идет о насилии, важно различать две вещи. Первая — является ли это насилие частью цикла, который происходит в паре? Например, женщина может унижать мужчину, психологически подавлять. Когда он понимает, что не способен ничего с этим сделать, то может от бессилия ударить ее. Это так называемый круг насилия: каждый из участников отношений по очереди бывают насильником и жертвой.

Но часто мы имеем дело с созависимыми отношениями, когда один из партнеров в паре наделен социопатическими чертами. И тогда насильник, тиран всегда кто-то один, и жертва только одна. В первом случае, — когда один унижает морально, а второй обижает физически, — цикл насилия можно прекратить. Во втором — выход в том, чтобы как можно быстрее закончить токсичные, патологические отношения.

Насильник-социопат, осознавший свои порочные склонности и пожелавший с ними работать, — почти невозможная ситуация. Социопат устроен так, что чужие границы для него ничего не значат. Это один из главных признаков психотипа. Эмпатия, сочувствие — черты, которых у социопата нет в принципе. Если человек говорит: «Здравствуйте, я насильник, я всех обижаю» — это не социопат. Так может поступить невротик, способный осознать, что он причиняет кому-то страдания.

У социопата же всегда виновата жертва. «Да, я ее избил! Но она меня довела!» «Да, я ее изнасиловал! Но она меня спровоцировала — сама надела короткую юбку! И осуждать меня могут только враги, которые ничего не понимают».

В НАШЕМ ОБЩЕСТВЕ СОЦИОПАТИЧЕСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ ОЧЕНЬ СИЛЬНЫ, ВЕДЬ СИСТЕМА ВОСПРОИЗВОДИТ СЕБЯ НА РАЗНЫХ УРОВНЯХ

Социопату чужды рефлексия, сомнения в своих поступках, он не способен осознать степень собственного участия в происшествии. Виноваты всегда другие. Они для него не люди, а, скорее, предметы, объекты, которые служат удовлетворению его нужд. От такого человека надо бежать. Создать с ним партнерские отношения, полные близости, сочувствия, сопереживания, невозможно в принципе.

Другое дело, когда имеет место цикл насилия. Например, один партнер постоянно критикует и унижает другого: «Ты ни на что не годен, ты мало зарабатываешь, плох в постели, твоя манера заниматься сексом отвратительна». Ощущая себя бессильной жертвой, человек в ответ может заорать (а когда человек кричит, это признак того, что его «тихий голос» не слышат), от бессилия может начать «распускать руки». В этом случае он тоже будет ощущать себя страдающей стороной: «Меня довели до того, что я стал применять насилие; я не мог предпринять ничего другого». Но, в отличие от социопата, у него будет чувство вины, ощущение, что он ведет себя неподобающим образом. И это отличие нужно четко улавливать.

Флешмоб #Янебоюсьсказать выявил одно важное обстоятельство: в нашем обществе социопатические тенденции очень сильны. Практически во всех ситуациях, которые там описаны, действуют социопатические личности. Именно социопат получает удовольствие от унижения другого человека, хищно радуется своей над ним власти. В нашем обществе имеет место тяга к насилию. Ведь система воспроизводит себя на разных уровнях. Замечательно, что люди стали об этом говорить. Но проблему не решить в рамках одного флешмоба.

Анастасия Рубцова, психолог, психоаналитик

Екатеринбург

Давайте я начну с конца. Может ли психотерапевт «сдавать» насильника в полицию, сообщать, выступать свидетелем на суде? Увы, нет общепринятых норм в российском психотерапевтическом сообществе. С точки зрения «академической психотерапии», то есть классических европейских школ, психотерапевт, как и священник, раскрывать конфиденциальную информацию не может. Кроме тех эпизодов, когда существует угроза жизни.

Это исключительные случаи, когда психотерапевт знает о готовящемся убийстве (или самоубийстве клиента), когда у него есть информация о теракте или веские основания предполагать, что клиент может кому-то сильно навредить. Например, членам семьи. Тогда он может обратиться, например, в полицию. Хотя в России доверие к полиции практически нулевое, и я бы предпочла контактировать с членами семьи.

Но это тонкий момент. Психотерапия, по определению, безопасное пространство, в котором человек может исследовать свои агрессивные, жестокие и садистические фантазии, открыто говорить о них, не воплощая в реальность. В психотерапевтическом пространстве понятия «убить», «изнасиловать», «уничтожить», «истязать» превращаются в символы, которые терапевт с клиентом исследуют безо всякой моральной оценки. Слова клиента «я бы его убил», как и фантазии об изнасиловании, не надо понимать буквально. Как правило.

К тому же клиентом психотерапевта в подавляющем большинстве случаев становится жертва, а не насильник. Бывают случаи — в последнее время чаще, что радует, — когда приходит родитель, говоря: «Я не справляюсь с ребенком, я его бью, помогите мне, я не хочу этого делать». Но это случаи такие, «вегетарианские» — не про систематические избиения, а про тяжелые эмоциональные срывы у родителя. И важно, что внутри себя человек уже оценил насилие как недопустимое, еще до того, как пришел к психотерапевту. То есть, половину пути он прошел сам.

Гораздо сложнее, когда это внезапно всплывает в работе. Из неожиданного угла. Клиент упоминает об этом между делом, как о чем-то совершенно естественном: «Ну, я ее трахнул, так она же сама захотела, зачем иначе согласилась ехать?» Часто еще и с обидой на вторую сторону, которая была недостаточно активна или имела наглость возмущаться. И здесь терапевту приходится пройти по тонкой грани, когда он, с одной стороны, обязан вслух назвать насилие насилием, с другой — пытается не утратить доверия клиента. Не всегда это получается.

ЛЮДЕЙ, ПАТОЛОГИЧЕСКИ СКЛОННЫХ К НАСИЛИЮ БЕЗ РАСКАЯНИЯ, МНОГО СРЕДИ САМЫХ МАРГИНАЛЬНЫХ СЛОЕВ ОБЩЕСТВА — И НЕ МЕНЬШЕ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ СФЕРЕ

Можно очень условно разделить насильников на категории. Это не универсальные категории, боже упаси, просто удобные в моей личной практике. Есть люди, выросшие в системе, в которой насилие — норма. Они, возможно, сами не были жертвами чудовищных абьюзов, просто у них в картине мира записано: трава зеленая, вода мокрая, женщину можно бить, к женщине нужно приставать, иначе что ты за мужик? Это самый простой вариант, потому что картину мира можно перенастроить. Как правило, если уж клиент попал к психотерапевту, значит, прежняя картина мира все равно дала трещину, ее в любом случае придется перекраивать.

Есть те, кто травмирован сам, кого в детстве били головой об стену, насиловали, к кому в комнату мог ночью ворваться пьяный приятель мамы-алкоголички, и, как говорится, фантазия читателя дорисует остальное. Иногда они воспроизводят это насилие. В смягченных формах. И до психотерапевта эти люди доходят очень редко, у них вообще очень много страха и подозрительности. И выстроены глухие защиты, позволяющие не слышать голоса жертвы — от агрессивного осуждения до полного отрицания. Собственно, это мы все видели во время флешмоба #Янебоюсьсказать.

Почему так важно не услышать голос жертвы? Потому что это голос, который одновременно есть и внутри самого насильника, и когда эти две ноты резонируют, получается невыносимая боль. Потому же любую оценку насилия, которую терапевт рискнет высказать, они слышат как уничтожающую оценку самих себя. Впадают в ужас, гнев, ярость, и иногда терапия в этой точке заканчивается. Иногда — нет, но сколько же смелости это требует от клиента!

Есть социопаты, которые в принципе не испытывают вины, угрызений совести, сочувствия к чужой боли. Эти люди практически никогда не оказываются в кабинете частного психолога, у них нет для этого мотивации. Работа с социопатами описана только в условиях колоний и тюрем, когда им некуда деться от принудительной психотерапии, и даже тогда они не демонстрируют ни раскаяния, ни сожалений. Людей, патологически склонных к насилию без раскаяния, много среди самых маргинальных слоев общества — и не меньше в политической сфере, там, где все крутится вокруг власти, контроля и использования другого. А это ключевые темы для социопата, единственные, которые по-настоящему его заводят.

Ясно, что в этой категории никто добровольно не признается ни в изнасилованиях, ни в педофилии. Разве что в исключительном случае, когда статус клиента таков, что он неуязвим для любых разоблачений со стороны психолога и уверен в безнаказанности.

Некоторые коллеги признавались мне, что просто не работают с клиентами-насильниками, передавая их под разными предлогами другим терапевтам. Или прямо объясняя причину отказа. Это вопрос личных ограничений: кто-то не работает с суицидентами, кто-то с наркоманами, кто-то с насильниками.

Те, кто работает, сходятся на том, что главная задача такой работы — не вызвать у клиента вину и стыд за его действия (это, как правило, несложно, но само по себе проблемы не решает), а научить его справляться с собственными агрессивными импульсами. Чувствовать их на подходе. Видеть их истоки и подводные течения — как правило, под агрессией очень много беспомощности и ужаса, хотя жертвам насилия от этого знания легче не станет. Находить для этого урагана чувств слова, объяснения, выходы в действиях, неразрушительных для другого человека.

Федор Ушков, психолог

Москва

Самая большая сложность работы с насильником заключается, по-моему, в сохранении психологом профессиональной позиции, включающей эмпатию, доверие, принятие. Чем тяжелее преступление, тем сложнее эту позицию удерживать. Велик риск войти в роль «преследователя»,— то есть начать осуждать, обвинять, стыдить, либо в роль «жертвы»,—испытывать страх, стыд, беспомощность. Из обеих этих позиций помочь человеку нельзя.

Еще одна сложность в том, что у психолога может быть личный травматический опыт. Важно, чтобы он был прожит (переработан) в терапевтическом пространстве.

И третья, смежная проблема — необходимость регулярной поддержки психологов (обучение и супервизия, группы поддержки и тп.) как специалистов профессии, предъявляющей повышенные требования не только к квалификации, но и к личным качествам человека.

Работая с тем, кто совершил насилие, психолог должен делать максимальный упор на развитие у пациента саморефлексии и снижение уровня отчужденности. Лишь в помогающих отношениях человек сможет расширять сферу осознания и самосознания, принять ответственность, в том числе, и за совершенное преступление, и свое будущее.

Как ни странно, наиболее эффективны в подобных случаях оказываются арт-терапевтические техники (рисование, лепка, фильмотерапия) и когнитивно-поведенческая психотерапия. Самое главное — создать безопасную атмосферу доверительных отношений, где психолог выступит в определенной степени образцом и примером адекватного поведения и поможет сформировать мотивацию к изменениям.

Есть мнение, что в основе большинства видов противоправного поведения лежит социопатия. Отсутствие позитивного внутреннего ресурса у таких людей делает затруднительным психологическое воздействие на них. А неспособность к саморефлексии и самоанализу не позволяет им делать выводы, конструктивно выстраивать свое поведение, учитывая негативный опыт прошлого.

Но существуют способы изменения даже такой личности, и один из них, самый важный, это изменение самосознания. Самосознание позволяет понимать свои особенности, потенциальные возможности к развитию, свои притязания и вероятность их реализации в жизни. Любой человек, я уверен, может измениться, при одном условии — желании измениться. Насильно сделать человека счастливым невозможно.