«Мокруха». Мы – гуманисты!
«Как я рада, что в милиции работают такие замечательные ребята!» – мило усмехнулась журналистка Сладкая. Помявшись, сообщила: «Но знаете, мне наш редактор поручил задать вам ещё и несколько нескромных вопросиков…» И она, вытащив из сумочки блокнотик, начала листать страничками. Прочитала вслух, смешно морща красивый лобик над неразборчивыми каракулями: «Правда ли, что… ага… что на допросах в милиции – бьют?» «Дубок» слегка нахмурился. Блокнотик с нескромными вопросиками никак не вписывался в сценарий поведения журналистки в РОВД, сообщённый ему утренним звонком из горУВД. «Ваш редактор, наверно – из ранее судимых?..» – кисло предположил «Дубок». «Он? Н-н-нет… Не знаю… Почему вы так решили?» – растерялась журналистка. «Вопрос очень тенденциозен!» – пояснил «Дубок». Помолчал, собираясь с мыслями, и воскликнул с упрёком: «Как вы могли о нас такое подумать!..»
«Это не я, это редактор…» – смущённо пискнула дамочка. Но «Дубок» уже «завёлся»! «Да разве же эти руки смогли бы ударить ЧЕЛОВЕКА?!» – с жаром воскликнул он, уставившись на свои жилистые ручонки с таким видом, будто они и впрямь на что-то ещё в этой жизни были не способны… Подумав, уточнил: «Он ведь – живой! Ему же – больно!.. Причинять боль – живому существу? Как можно?! Такое не укладывается в моей голове…» И «Дубок» горячо защекотал дамочку глазами: верит ли? Она пялилась овечкой… Поверила!
Ну и правильно… Кто нашему «Дубку» не верит, тот долго не живёт…
«Да и чем бить-то? И – как?!» – воскликнул майор, обводя вокруг рукою. А и впрямь… Стол, увесистые «Комментарии к Уголовному Кодексу», стальной дырокол, керамическая пепельница, стулья, металлическая вешалка, массивный сейф, тяжёлый шкаф, несколько «демократизаторов» на шкафу (один из них – сломан)… Бить – и нечем, и не о что!..
«А ты слышал, чтоб в милиции избивали на допросах? – неожиданно повернулся ко мне «Дубок». Я нарисовал на лице раздумье. Если честно – на тему «битья» в уголовке, даже и по пьяни, при мне никто не откровенничал. Неинтересная тема… Да нам и некогда болтать – слишком много текущей работы. «Ни разу не слышал!» – искренне ответил я. И по инерции столь же искренне добавил: «Но в газетах и впрямь иногда пишут, что в некоторых райотделах… Отдельные «оборотни в погонах»… Изредка…»
«Расстреливать на месте!» – рявкнул «Дубок», бухнув кулаком по столу так, что журналистка на стуле подпрыгнула от страха. И хорошо – если не обмочила трусики… Заметив её испуг, «Дубок» извинительно уточнил: «Я имею в виду – расстреливать этих самых «оборотней в погонах»! У-у-у, выродки… Они ведь компрометируют самое главное, самое святое в народе – веру в нашу народную милицию! Но в нашем райотделе таких негодяев нет, гарантирую! Если изредка и заводятся любители не то что бить, а и просто грубить допрашиваемым гражданам в рамках того или иного уголовного дела – таких мы, мигом вычислив, тут же выкидываем из наших рядов!» И «Дубок» пинком ноги наглядно показал, как именно вышвыривают из РОВД всех, кто деятельно помогает обеспечивать должный показатель раскрываемости преступлений, кидая за решётку побольше воришек, грабителей, наркоманов, насильников и убийц…
«Но если совсем никого не бить – преступники никогда не сознаваются в своей вине!» – краем глаза заглянув в блокнотик, воскликнула Жанна Евгеньевна. Я с уважением посмотрел на неё. А «Дубка» аж затрясло от праведного гнева. «Это совершенно неважно!..» – закричал он, багровея щеками. Оказывается (по его словам), что для уголовного розыска главное – вовсе не раскрыть преступление и поймать преступников, как думают некоторые наивняки, а – неуклонно соблюдать конституционные права граждан. В числе которых – как подозреваемые в совершении тяжких преступлений, так и те, кто эти преступления действительно совершил. «Лучше пусть сто грабителей и убийц за недоказанностью их вины временно уйдут от наказания, чем хотя бы один невиновный окажется в тюрьме! – полемично сформулировал «Дубок». – Я тысячу раз повторял оперсоставу: есть у вас хоть малейшее сомнение в виновности гражданина – немедленно отпускайте его на свободу! И ничего, если он продолжит грабить и убивать людей и дальше… Всё равно – рано или поздно – мы поймаем его с поличным! Но зато невиновные – не пострадают!»
Я невольно закручинился, представляя, как сто отпущенных бандитов ограбят и убьют того самого, не попавшего в тюрьму, одного невиновного, а заодно – и ещё многие сотни других людей…
«Но на практике, разумеется, кто виновен – тот и сидит, – на всякий случай тут же уточнил начальник угрозыска. – А отпускаем мы лишь невиновных, что выясняется нами в результате предварительного разбирательства!..»
«Но некоторые утверждают, что массовые пытки в милиции…» – осторожно начала было Сладкая.
«Расстреливать этих продавшихся бандитам писак на месте!» – тотчас снова рявкнул «Дубок» и бухнул по столу уже обеими кулачищами. Тут же подхватил едва не потерявшую сознание от ужаса журналистку. похлопал её ободряюще по щекам… плечикам… ножкам… А заодно – и овладел её блокнотиком с неприятными вопросами. Бормотал, стремительно просматривая страницы: « Ого! Ну и ну… Да за такие вопросы каторги мало! Какая же гнида всё это сочиняет? Нет, редактор явно – из ранее судимых!..»
Но один вопрос неожиданно обрадовал его: «А, во… это интересно… Слушайте: «Положено ли кормить задержанных в РОВД?» Хе-хе…» Помолчал, торжествующе поглядывая то на сомлевшую от его прикосновений деваху, то на меня. Откровенно говоря, в свете ранее им сказанного, ждал я что-то вроде: «Кормёжка – трёхразовая, из офицерской столовой горУВД…» Но нет, он объявил совсем другое: «Не положено!» Сделал театральную паузу, и уже другим, проникновенным голосом произнёс: «Но как же – не подкармливать?! Они ведь – ЛЮДИ!»
Тотчас он описал яркую картину происходящего в нашем «обезьяннике»… Оказывается, каждый вечер «Дубок» является туда с корзиной, полной копчённых колбас, жаренных кур, вяленной рыбы, пачек сливочного масла и печенья, буханок хлеба, коробок шоколадных конфет, яблок, банан, ананасов и манго, и – щедро раздает оные продукты оголодавшим гражданам бандитам! Ну просто влюблён он в эту криминальную публику, и всё тут!.. Просто-таки засыпает и просыпается с одной – единственной мыслью: как максимально облегчить житьё-бытьё этих самых, пусть и нарушивших закон, но тем не менее – наших сограждан, всех этих воров, хулиганов, наркоманов, грабителей, насильников и убийц. В самом законченном негодяе начальник угрозыска (по его словам!) умеет разглядеть человеческое нутро, и теперь в это самое нутро норовит засунуть очередную палку копчённой колбаски…
«А алкоголь им даёте?» – разинула рот изумлённая подобной добротой служительница прессы. «Дубок» замешкался: вопросик был не так прост, как кажется… Скажешь, что задержанным дают пиво, водку, коллекционные вина и шампанское – обвинят в массовом спаивании криминала, с целью таким непорядочным способом получить от них чистосердечные признания. А заявишь, что бандитов поят лишь молоком, минеральной водой и фруктовыми соками – упрекнут в подвергании преступного элемента моральным пыткам, заключающимся в лишении возможности привычно заложить за воротник… Но отвечать на этот вопрос «Дубку» не пришлось.
Уборщица – гроза бандитов
Дверь распахнулась, и на пороге возникла наша уборщица – тётка Клава. Сердитое лицо, синий мятый халат с торчащими из кармана резиновыми перчатками (в них она мыла пол), в руках – пустой мешок. Войдя в комнату, она гаркнула: «Где водочные бутылки, ироды?!»
Жанна Евгеньевна непонимающе вскинула брови…
И тут начальник угрозыска показал во всёй своей красе один из главных своих оперских талантов – способность в любой ситуации мгновенно сориентироваться, найти достойный выход. Он не стал делать честные глазки и дурацки вопрошать: «Какие бутылки?..» И тем более – не прогнал уборщицу в шею, мол: «Вали, отсюда, старая карга, нечего тут дискредитировать сотрудников органов!» О нет, оба эти варианта лишь подхлестнули бы любопытство прессы, что вело к непредсказуемым последствиям… «Дубок» сделал другое: произнёс с задушевной приветливостью: «Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!»
Тётка Клава вздрогнула. Оглянувшись – убедилась, что за её спиною нет какого-либо только что подошедшего оперского хмырёнка… Пристально взглянула на самого «Дубка»: не конфискованного ли самогона нахлебался? Да нет вроде… трезвый… Лыбится только елейно, как батюшка на проповеди… И только тут уборщица заметила в комнате постороннюю девку, а рядом с нею, на столе – включенный диктофон…
«Проверялщица!.. Ревизорша какая-нибудь… Лепят ей горбатого, а тут я – не в масть!» – просекла милицейская ветеранша. Уборщице все наши игры – тьфу! Но если выгонят старых начальников, то пришедшие им на смену новые первым делом – погонят в шею и слишком много знавшую уборщицу. А этого ей – не хотелось!
И на наших глазах тётка Клава – преобразилась. Перестала горбиться, молодецки расправив плечи и выпятив грудь, насупилась, изображая ОФИЦЕРСТВО во взгляде, и грозно выдвинула вперёд нижнюю челюсть, от чего сразу стала смахивать на какую-нибудь особо опасную и неоднократно судимую бандершу… «Вы хотите взять на экспертизу для снятия отпечатков пальцев те бутылки, что были изъяты по делу об убийстве сторожа водочного склада?» – ласково спросил «Дубок». Тётка Клава осторожно пожала плечами. Подумав – молча кивнула. «Познакомьтесь – это наш эксперт-криминалист Халтурина, очень грамотный специалист!» – введя тётку Клаву в подходящий для данного случая настрой, представил её прессе майор. (Старший лейтенант Халтурина действительно работала в экспертно-криминалистическом отделе – симпатичная, весёлая, всегда нарядно одетая…)
Услышав, за кого её выдают, тётка Клава тут же выдавила из себя
некое подобие весёлой улыбки… Б-р-р! Жуткая ухмылочка, искривившая её лицо от уха до уха, сделала её похожей на готовящегося к броску крокодила…
«Здравствуйте, товарищ Халтурина! – заулыбалась в ответ журналистка. – А я тут беру интервью у капитана Харитонова…» – и она показала на меня рукой.
Тётка Клава внимательно посмотрела на меня. Стало быть, я уж – и капитан, и Харитонов? Ну-ну… За кого же тогда выдает себя в этой компании сам «Дубок»?.. Но лишних вопросов уборщица не задавала, помятуя главную заповедь райотделовской техобслуги: меньше знаешь – крепче спишь!
«Может, расскажете немножко о своёй работе?» – мило попросила бабку девица. Час от часу не легче! Всего лишь зашла тётка Клава забрать всегда остававшуюся в изобилии после дяди Лёши стеклотару, и вот – угодила под раздачу! «Не могу… Секрет! Давала подписку…» – неожиданно ловко выкрутилась уборщица. Мы с «Дубком» восхищённо переглянулись: во даёт! Может, и впрямь пора уж представлять её к первому офицерскому званию?
«А всё-таки? Хоть что-нибудь… хоть капельку!» – настаивала Жанна Евгеньевна.
Тётка Клава внимательно зашарила глазами у себя под ногами, словно надеялась разыскать там уроненную золотую монету. Буркнула: «Что тут говорить… Работаем! Снимаю отпечатки, собираю мусор, убираю грязь… Если б ещё не мусорили некоторые! А то так и норовят… нагадить! Про всё остальное – к начальству! Ему виднее… А я – не могу. Подписка!..» «Так я пойду?..» – выждав пару секунд. поинтересовалась уборщица. И, дождавшись майорского разрешительного жеста, двинулась к шкафу, куда обычно специально для неё дядя Лёша складывал пустые бутылки.
Мы не успели ей помешать. Отодвинув подпиравший дверцу шкафа стул, она рывком распахнула её… Сидевшая к ней боком журналистка не успела даже повернуться, как тётка Клава, молниеносно захлопнув дверцу, вновь сноровисто подпёрла её стулом. На её лице было написано: «Да что ж у вас тут происходит?!»
Однако что значит выучка наших старых кадров – ни одного лишнего вопроса! Лишь молча распахнула другую дверцу, нашла там пустые бутылки. Оглянувшись на журналистку, вытащила из кармана резиновые перчатки, надела их, и со словами: «Это чтоб на бутылке не осталось моих отпечатков!» – начала складывать стеклотару в мешок. Две бутылки она не взяла, буркнув: «Горлышко надбито… Для экспертизы не годится!» После этого, легко взвалив мешок себе на плечо, она двинулась к выходу. Перед самой дверью замешкалась – вспомнила, что – «старший лейтенант», и потому должна выходить из комнаты как-то по-особенному. Повернув к нам свою скукоженно-насупленную харю бандитской атаманши, тётка Клава казённо спросила, придерживая рукою мешок на спине: «Разрешите идти?»
Браво! Брависсимо! Да за такое усердие – орден на грудь, немедленно!..
«Идите!» – рявкнул начальник угрозыска.
Дверь за уборщицей с треском захлопнулась. Фу… слава Господу… Одной проблемой меньше!
«Какая интересная старшая лейтенантша!» – восхитилась Жанна Евгеньевна. «У нас тут каждый по – своему интересен! – вытерев взмокший лоб рукавом, усмехнулся «Дубок». – Уголовный розыск! Замечательные, совершенно необыкновенные люди, и каждый из них… о каждом из нас… для каждого из этих людей…»
Но его опять перебили.
Тело из шкафа
Закрытого в шкафу капитана Харитонова в шкафу пробудило к жизни столь обожаемое им звяканье стеклотары…
И вот, в самый разгар очередного бодряцкого монолога «Дубка», из шкафа вдруг раздался глухой удар: «Бух!..» Потом, почти сразу же: «Бух!.. Бух-бух-бух!..»
«Ой, что это?!» – испуганно вскрикнула журналистка. «Где?!» – в один голос спросили мы с майором, глядя куда угодно, но только не на шкаф. «Там, в шкафу!» – ткнула рукой журналистка.
«Бах!.. Бах-бах-бах!» – снова донеслось из шкафа. Непруха!
«Товарищ капитан, а и в самом деле: что происходит?» – официально спросил у меня начальник уголовного розыска. «Всё в порядке…» – откашлявшись, попытался я сочинить что-нибудь на ходу, но не успел. Из шкафа глухо и зловеще донеслось: «Выпустите меня отсюда-а-а-а!..» Голос звучал так, словно кричали из могилы. По мне – так абсолютно не страшно! Можно бы и внимание не обращать… Подумаешь: кто-то сидит в шкафу, и оттуда сообщает о своём желании выйти наружу. Не вижу здесь ничего ужасного… Но глаза мадам Сладкой со страху чуть ли не на лоб вылезли… А зря пугалась, между прочим: самое страшное в этой истории было ещё впереди!
Последовал ещё один, оказавшийся самым мощным, удар изнутри, и дверца шкафа распахнулась, отбрасывая стул в сторону. Дядя Лёша вывалился из шкафа наружу! О, это было ещё то зрелище…
Представьте себе киношное зомби: выпученные глаза, бессмысленное лицо, растопыренные в попытках ухватиться за воздух руки, шаткая походка… Так вот, этот самый зомби смотрелся бы лишь жалкой дилетантской копией рядом со старшим опером Харитоновым! Чёрный от многодневного запоя, всклочено опухшая рожа, на руках – наручники, вонючий, гадкий, СУМРАЧНЫЙ – он стоял, покачиваясь, и моргал в нашу сторону мутными гляделками.
Шок Жанны Евгеньевны грозил стать комой…
Лицо «Дубка» исказили красные пятна. С молчаливой яростью он смотрел на своего корефана. «Сволочь, что ж ты творишь?! – читалось в его взгляде. – Для тебя ж, гондон, мы тут ломаем комедию, а ты?! Блин моржовый, имей хоть остаток совести!..»
Но что дяде Лёше те молчаливо-яростные упрёки? Тьфу!..
Углядев в комнате, среди знакомых ментовских физиономий, и симпотную женскую мордашку, Харитонов моргнул ей персонально. Просипел: «А-а-а, шлюху на сознанку колете… И-ик… Правильно! Чую сердцем: это она Стороженко подрезала… Переоделась пацанкой, подстерегла утречком, и – ножиком. И-ик!.. Слышь, соска, мы всё про тебя знаем! Либо дашь полный расклад на содеянное, либо… И-ик!.. К-к-короче – говори правду, с-с-сучонка, а не то душу вырву!» – и он угрожающе потянулся к журналисточке своими скованными руками.
Ничего не скажешь, умел дядя Лёша найти деликатные слова для скорейшего воздействия на чуткое женское сердце… Вроде ведь ничего ТАКОГО ещё и не сказал, но перепугал Сладкую – дальше некуда!
«Стреляйте!.. Стреляйте скорее, пока он не убил нас!» – завизжала пресса, и юркнула за «Дубка», прижавшись к его спине своим вздрагивающим телом. И тут «Дубка» – заклинило. Не то, чтоб он растерялся и не знал, что сказать. Но просто – внезапно утратил голос! Немо разевал рот, пытаясь сказать Жанне свет Евгеньевне что-нибудь успокаивающее, но из горла раздавались лишь какие-то странные шипящие звуки…
Повезло ему, что рядом был я – молодой и нахальный…
Произнёс небрежно: «Зачем стрелять?.. Не надо ни в кого стрелять… Это всего лишь – особо опасный бандит Филинов… Обоснованно подозреваемый в убийстве сторожа водочного склада! Задержан и доставлен к нам сегодня утром. Вот я его и допрашивал, перед самым вашим приходом…»
«А почему он сидел в шкафу?..» – недоверчиво спросила журналистка.
Почему-почему… По качану! Что за дурацкое любопытство?! «Во время допроса гражданин Филинов сам попросил поместить его в шкаф – для раздумий по сути заданных ему вопросов… Привычка у него с детства такая – в теиноте думать!.. Ну а для нас желание граждан подозреваемых – закон. Вот и пошли навстречу его просьбе!» – уверенно сообщил я.
Журналистка покосилась недоверчиво на меня, на дядю Лёшу, на «Дубка»… Поинтересовалась: «А о какой шлюхе он только что говорил?» Тю на тебя! Что – в комнате сто женщин? Только ты одна! Так кого ж ещё он мог иметь в виду?
«Проститутка Никифорова, его сообщница – тоже подозревается в совершении этого особо тяжкого преступления. Вот он свою вину на неё и валит…» – окончательно расставил я все точки над «і».
Дядя Лёша, даже и будучи мертвецки нетрезвым, всё равно оставался матёрым розыскником, секущим многие нюансы на лету… И по моей интонации он сразу же понял: я «развожу» нашу «клиентку» по-всякому. А когда один опер вешает «клиенту» лапшу на уши, другой опер не имеет права ему мешать, это – святое! Вот почему капитан Харитонов сразу же потерял к Жанне Евгеньевне всякий оперативный интерес. Рыгнув, вполголоса матюкнулся… Поднял на начальника угрозыска больной взгляд, попросил жалобно: «Костя, сгоняй за водярой – душа горит!»
С нервным хихиканьем я тут же объяснил прислушивающейся журналистке: «Так перепил перед задержанием, что даже и сейчас всё путает… Принял нашего товарища майора за своего подельника, тоже – особо опасного рецидивиста, по кличке «Коста»… Видите ли, водку ему подавай! Может, тебе ещё и коньяк налить, бандитская морда?!»
«Ты же знаешь, гаврик, коньяк я не пью…» – немножко удивился моим словам дядя Лёша. Снова икнул, и по лицу его стало заметно – сейчас может запросто и блевануть на всё живое. Только тут он обратил внимание на свои закованные запястья, удивился: «А почему на мне наручники?..» «Не снимайте! – всполошилась Жанна Евгеньевна. – Заприте его в камеру понадежней!»
Тут наконец-то и Дубок обрёл голос. «Эй, есть кто-нибудь в коридоре?! Идите сюда!» – крикнул он по-командирски.
В комнату тут же ворвались Вовка Бобров и старлей Макарычев. Поскольку Макарычев уже светился перед журналисткой в образе заключённого в камеру «обезьянника», то теперь он для маскировки к своему сугубо штатскому костюмчику прибавил милицейскую фуражку на голове. (Кстати, не замечали, как милицейский головной убор резко меняет внешность человека? Без фуражки иной – бандит бандитом, а натянул милицейский картуз – и уже НАЧАЛЬНИЧЕК!)
«Снимите наручники с этого… особо опасного рецидивиста Филинова, и отведите его в камеру…» – указав на дядю Лёшу, приказал «Дубок». Журналисточка из-за его спины закричала: «Не надо снимать с него наручники! Он нас всех покалечит!»
«Пока я здесь – вам ничего не угрожает… Снимайте наручники!» – повторил указание «Дубок» (он опасался, что опера позабудут снять наручники с уведённого из комнаты дяди Лёши, и у того затекут руки). Бобров осторожно подошёл к дяде Лёше сбоку, открыл замочек ключом, снял наручники. Дядя Лёша, размяв затекшие запястья, благодарственно похлопал его по щеке. «Увести!» – строго велел «Дубок».
Бобров и Макарычев тотчас ловко заломили руки дяди Лёши за спину, и, наклонив его головой вперёд, повели к двери – точь в точь, как в киношных детективах ведут обычно опасных бандюков.
«Э, вы чего, сучары?! – всполошился дядя Лёша. – Костя, что происходит? Макарычев, гад – выгоню к ядреной матери!.. Ты уволен! Немедленно!.. Сдай ксиву, и вали на хрен!»
Лысоватый Макарычев побагровел, как помидор. Понимал: вспомни старший опер после отрезвления этот инцидент – ему и взаправду амбец!
Сопротивляющегося дядю Лёшу вытолкали в коридор.
«Падлы!.. Твою мать!.. Всех уволю! Беспредельщики, что ж вы творите?!» – донеслось уже из коридора. Звуки борьбы, несколько смачных ударов, многоэтажные матюки… И наконец – тишина! Ф-фу… Кажись, пронесло!
«Таких опасных негодяев обязательно надо бить!» – совсем уж вжавшись в спину «Дубка» своим сотрясающимся мелкой дрожью телом, пролепетала журналистка.
«Не можем. Права не имеем!.. Даже – и таких выродков. И видите, как они наглеют? А вы говорите – мы их бьём на допросах… Да скорее уж они скоро начнут на допросах над нами издеваться!» – успокаивающе полуобняв Жанну Евгеньевну, ответил «Дубок» жарко. Страстно предложил: «Пошли ко мне, в кабинет… С капитаном Харитоновым вы уже досконально разобрались, а вот я ещё не всё рассказал вам про уголовный розыск!..»
«Ах, как мне страшно… Пошли!» – встрепенулась корреспондентша. Нежно усмехнулась мне на прощание: «До свиданья, товарищ капитан! Спасибо за интервью…» И они утопали, не забыв прихватить с собою диктофон.
Больше я этой крали не видел.
…Через месяц материал о нашем РОВД вышел в столичной газете. О славном витязе уголовного розыска «Дубке» там было четыре восхищённых абзаца, о старшем опере Харитонове – два, об эксперте-криминалисте Халтуриной – один… И почти всё – о нашем участии в перестрелках и схватках… Самим аж страшно было читать, в каких жутких условиях мы служим и зарабатываем свои якобы многочисленные правительственные награды!
Дядя Лёша о событиях того дня абсолютно ничего не помнил. Мы легко убедили его, что, будучи «в дупель», он реально дал интервью журналистке, и смотрелся при этом – на отлично!
«Как я мог сказать такую бурду?» – дочитав оба абзаца о себе, дивился старший опер. Но, как заметили многие, самим фактом появления своей фамилии в газете был очень тронут, и вырезанную из газеты публикацию бережно сохранил.
МАЛЕНЬКИЙ ЭПИЛОГ
Осталось рассказать немногое.
Спустя короткое время Вовка Бобров благополучно ушёл от нас во вневедомственную охрану, получив на прощание отличную характеристику.
Дядя Лёша немножко утихомирился и стал пить намного меньше – не больше литра водки в день. О так и не полученных им майорских погонах он больше и не вспоминает.
Капитана Цымбалюка назначили заместителем начальника угрозыска Вузовского района. Что ж, большому кораблю – дальнее плавание!..
Теперь о «четверке» подозреваемых по делу о «куриных окорочках».
Супруги Щербаковы вскоре после описываемых событий, продав свою квартиру в «малосемейке», благоразумно слиняли из района.
Соломатин тоже уехал, завербовавшись на Север.
Ленартовича я лично встретил однажды в городском парке, куда привёл на прогулку жену и сынишку. Иду с домочадцами по аллее, и вдруг вижу – он! По прежнему щёлкает всех желающих… Жена загорелось увековечиться всею семьёю на память! Разве мог я сказать ей: «Не хочу – этот фотограф проходил свидетелем по уголовному делу…» Бредятина же! Мало ли кто когда и кем проходил по одному из уголовных дел с моим участием… Мы подошли, встали перед фотоаппаратом всей семьёю, он сделал фото. Я ему ничего не сказал, и он тоже сделал вид, что видит меня впервые; хотя не узнать меня – не мог. (Впрочем, мог и не узнать. Кто я ему? Всего лишь рядовой опер, один из многих, некогда промелькнувших у него перед глазами!)
В ателье за снимками пошла жена. Качество фото оказалось хреновым.
Наверно, всё-таки Ленартович меня узнал… Больше я его никогда не видел.
…И теперь, спустя уж совсем многие годы после того случая, иногда
я спрашиваю себя: а могло ли оказаться так, что эти четверо и на самом деле – невиновны? И если отвечать честно, то – могло.
Ведь никаких реальных улик против них, кроме их собственных признаний, так и не обнаружилось!
Да, их первоначальные показания были путанными. Не могло убийство произойти так, как они его описывали. И они сознательно ввели в заблуждение следствие, указав неправильно время совершения убийства. Но кроме самого логического пояснения этим фактам («раз врут – значит, они и убили!»), есть ещё, как минимум, два возможных объяснения.
Первое – они кого-то выгораживали. Считаю этот вариант очень маловероятным. Чтобы четверо столь разных людей выгораживали кого-то пятого, со страшным риском для себя? Не верю! Не могло в их окружении оказаться столь одинаково дорогого для всех четверых человека…
И второе – чисто случайное и трагическое стечение обстоятельств.
Пришёл окровавленный Мальков, и – умер на их глазах… Они –
Растерялись. Целый час в трансе обсуждали случившееся, потом спохватились: нас же самих заподозрят, узнав, что мы так поздно позвонили в «скорую» и милицию! Вот и «передвинули» время убийства на час… А хреновая робота экспертов, следователя и оперов сделала эту манипуляцию возможной.
Ну а потом они упорно стояли на прежней версии именно потому, что не смоли бы убедительно объяснить, зачем же они её придумали… А ещё позднее, под воздействием наших методов – оговорили себя! (За исключением Соломатина.). Позднее же – вновь вернулись к отстаиванию своей невиновности…
Короче, люди со страху сперва – наврали, а потом – просто запутались в собственном вранье… Бывает!
…Мы могли раскрыть это преступление по горячим следам, знай точное время убийства с самого начала, и проведи воспроизведение с привязкой именно к этому времени. Позднее, когда всё в памяти свидетелей уж стёрлось, делать это было уже поздно…
Так что же произошло на самом деле в доме № 14 по улице Юбилейной 3 февраля 199… года? С абсолютной точностью этого мы уже никогда не узнаем.
Владимир Куземко, специально для «УК»
P.S. Републикация материалов Владимира Куземко, возможна только с разрешения автора!
