Как херсонский физик людоеду-императору пропагандировал социализм

Николая Бабенко в Херсоне знают в основном как директора физико-технического лицея — одного из лучших учебных заведений города. Друзья еще скажут, что это улыбчивый и очень компанейский человек. Но была в биографии Николая Ивановича одна «страничка», которая сделала бы честь и самому Джеймсу Бонду. Потому что были в ней путешествия по самым экзотическим странам, работа на разведку, общение со всемирно известными диктаторами и дипломатами. По известным причинам наш земляк долгие годы не рассказывал об этом журналистам, но…

— Николай Иванович, как простого украинского учителя занесло в далекую Африку? 

— В 1966 году я работал учителем физики в школе на станции «Вадим» Каланчакского района Херсонщины. До того закончил с медалью школу и вуз с красным дипломом — вероятно, именно поэтому меня и пригласили на конкурсный отбор для работы в Африке. Дело тогда было поставлено серьезно: из 105 претендентов на курсы ЮНЕСКО в Москве зачислили только двоих. Я неплохо знал английский язык, но сказали: необходимо выучить французский так, чтобы можно было свободно общаться на нем и преподавать. За девять месяцев я французский выучил досконально, но это были самые напряженные месяцы в моей жизни — учебе отдавал по 18 часов в сутки. Я тогда был беспартийным, но «намекнули», что надо вступить в КПСС. Пришлось вступать, и партбилет выдал мне лично тогдашний первый секретарь Московского горкома Гришин. Умерли родители и оставили мне дом в Скадовске, но оказалось вдруг, что и хорошую квартиру, и дом одновременно стремящемуся за границу советскому человеку иметь как-то неуместно — вынудили дом продать.

— Заранее знали, куда предстоит ехать?
— От нас не скрывали ни место назначения — Алжир, ни то, что совместно с преподаванием придется заниматься и культурно-просветительской работой — пропагандировать социализм и советский образ жизни. Правда, у алжирцев уже тогда перед глазами были такие наглядные примеры советской политики, которые с идеалами мира и социализма не очень-то вязались. Незадолго до нашего приезда в город Сиди-Бель-Аббес, где в свое время размещался штаб французской оккупационной армии, наши подарили дружественному Алжиру партию военной техники — танки Т-60. Группа противников тогдашнего президента использовала их для попытки переворота. Но когда танки пошли на столицу, их перехватила двойка советских «МиГов». Ракетами один самолет подбил танк в голове колонны, другой — машину в хвосте. Колонна застряла в горах, и переворот был сорван. Вряд ли это можно было назвать добрососедской помощью, но отношение к «советико» у большинства алжирцев было в целом доброжелательным. Хотя разное вспоминается: как-то поехали в одно село с кинопроектором и фильмом «Как закалялась сталь», так после сеанса какая-то машина пыталась нашу легковушку протаранить и в ущелье сбросить. Вряд ли это было случайно.

— В Алжире вы преподавали детям советских дипломатов?
— Что вы, совсем нет! Я работал в обычном лицее Абдель-Каддар-Азза и преподавал для местных ребят физику на французском. Надо сказать, что отношение к учебе у юных алжирцев кардинально отличалось от нашего — там учились те, кто действительно хотел учиться. И отношение к учителю другое. Как-то один парнишка пошалил — стал за моей спиной гримасничать, и я выставил его вон из класса. Тут же шатающегося без дела ученика встретил сюрвейер, наблюдающий, как ученики себя ведут и как соблюдается порядок. Через двадцать минут старший сюрвейер доставил моего озорника обратно заплаканным и пообещал, что больше он срывать занятия не будет. «Садись», — говорю. — «А можно, я постою?» — переспрашивает присмиревший ученик. Видать, после воспитательного момента по-алжирски сидеть ему было больно. А вообще, в Алжире и потом в Центральноафриканской Республике я хорошо для себя усвоил: африканцы не делают для себя различий, белый ты или черный, родился ли ты здесь или приехал издалека. Для них важнее определить, хороший ты человек или плохой. И всеобщее отношение чиновников, полиции, простых людей к тебе будет строиться исходя только из этого критерия.

— Но как из Алжира вы попали в Центральную Африку?
— Да почти так же, как и в Алжир. После возвращения из загранкомандировки я преподавал физику в херсонской школе №20. Проходит некоторое время, и вызывают товарищи из КГБ: «А не хотите еще поехать в Африку?» Я согласился и сперва получил направление в Руанду, но буквально за несколько дней до отъезда все «переиграли» — на город Бамбари в Центральноафриканской Республике, за пару сотен километров от ее столицы Банги.

— А ввели вас в курс дела, что этой страной правит диктатор с каннибальскими наклонностями?
— Мне это было известно. Однако я знал и то, что еду не сам по себе и позиции Советского Союза в ЦАР тогда были достаточно крепки — мы оказывали этой стране большую экономическую помощь. Хотя признаюсь честно: порой бывало страшновато. Когда я начал работать в Бамбари, произошел мятеж против пожизненного президента (впоследствии он присвоил себе титул императора) Жана Боделя Бокассы. Бокасса умел принимать жестокие решения: замешанное в мятеже племя было вырезано до последнего человека. Несколько ребят из него учились и в нашем лицее. И вот я стал свидетелем жуткой картины: прямо во время уроков на двор лицея влетает черный «воронок». Их я привык бояться еще в Союзе — ведь у меня и отец, и дед сидели в лагерях как «враги народа», и реабилитировали их только после смерти Сталина. И вот из «воронка» выскакивают какие-то люди в военной форме, бегут в классы, хватают учеников из приговоренного племени, заталкивают их в машину и прямо в ней на нашем дворе расстреливают из автоматов! Потом никто из нас не обронил об этой казни ни слова — все решили, что безопаснее хранить молчание. Понятно, мы знали и о некоей вилле на реке, куда привозили на съедение непорочных девушек и юношей, но на советских каннибальские наклонности Бокассы не распространялись. Вообще, говорили, что людоедство носило для него некий ритуальный характер, а не было частью повседневной диеты.

— Но как лично вы познакомились с Бокассой?
— После того мятежа президент заподозрил, что «тубаба» (белые) из Союза как-то причастны к попытке его свергнуть. Наш посол в ЦАР пообещал Бокассе доказать, что наши люди здесь ни при чем, и как-то доказал — я уж не знаю как. Но в честь очищения от подозрений президент пригласил всех советских специалистов на торжественный прием во дворце на реке Убанги. Было там человек восемьдесят гостей, в том числе и я. Помню, поразил банкетный стол, ломившийся от деликатесов на любой вкус. Помимо громадных запеченных нильских окуней, разнообразных фруктов и оливок присутствовала на нем самая настоящая вяленая таранка, доставленная… с Херсонского рыбокомбината — наше торгпредство постаралось. На этом приеме Бокасса произвел на меня впечатление человека острого ума, мгновенно реагирующего на все, что происходит, однако избалованного властью и не терпящего ни малейших возражений.

— Какие воспоминания вы сохранили о центральноафриканской живности?
— Начнем с того, что ее «учет» был частью моих обязанностей, помимо педагогики. Около городка вилл для иностранных специалистов проходил путь для перегона скота с сезонных пастбищ. Я скрупулезно считал, сколько стад коров и коз прогнали, потом делился своими подсчетами с сотрудниками посольства. Велось и прогнозирование урожаев: от этих отчетов экономической разведки зависел размер «дружественной помощи», принятие решений, например, о целесообразности поставки оборудования для кожевенного завода. Но были встречи и с куда более опасными представителями фауны. Как-то собираемся в лицее на совещание, а на полу клубком свернулась зеленая мамба — страшно ядовитая манговая змея. Мы кто куда вылетели, а змею потом специальные служители отловили. Еще при наборе учеников в лицей приходилось мотаться по селам, и в дороге на что только не насмотришься — то стадо слонов дорогу перекроет, то компания обезьян сбежится на пришельцев посмотреть. Самые любопытные, конечно, малыши, и уморительно было наблюдать, как строгие мамаши им за это любопытство накостылять стараются.

— Вы были очевидцем того, как свергали императора-людоеда?
— Нет, мой контракт закончился в 1978 году, за два года до событий, которые привели к падению режима Бокассы. На память мне преподнесли подарок — настоящие слоновьи бивни и заговоренные шаманами маски, вырезанные из черного и красного дерева. Уж не знаю, на что их заговаривали, но после того, как повесил черную маску на стену дома, меня начали мучить головные боли, да и вечерами она стала как-то зловеще светиться. Убрал ее с глаз долой — и головные боли прошли. Но кроме масок и бивней, я увез из Африки притчу доброго друга — рыбака Умару. Как-то отец позвал двух своих сыновей и спросил, должен ли настоящий мужчина держать руку в кулаке или открытой ладонью, рассказывал Умару. Старший сын сказал, что кулак достойнее мужчины, но младший выбрал ладонь. Отец похвалил младшего и сказал: «Настоящий мужчина держит ладонь открытой. С кулака ничего нельзя взять, а раскрытая ладонь чаще всего пустой не бывает».

Мы знали и о некоей вилле на реке, куда привозили на съедение непорочных девушек и юношей, но на советских каннибальские наклонности Бокассы не распространялись. Вообще, говорили, что людоедство носило для него некий ритуальный характер, а не было частью повседневной диеты.

Сергей Яновский, Херсон, Ведомости

http://www.kv.com.ua/archive/227442/social/227456.html