Тайны советского голода начала 30-х годов

Политики и России, и Украины крайне заполитизировали тему Голодомора. Дошло до того, что в Российской Федерации поминальные мероприятия в связи с 75-й годовщиной трагедии были запрещены. Поэтому должен громче зазвучать голос историков, которые исследуют проблему. 

12 декабря 2009 года в конференц-зале Московской библиотеки украинской литературы состоялась встреча украинских и российских ученых, которые исследуют голод 1932—1933 гг. в СССР. Организовал ее Центр украинистики и белорусистики, образованный на историческом факультете Московского университета им. Ломоносова профессором Михаилом Дмитриевым. Центр не имеет государственного финансирования, но поддерживает активную деятельность благодаря грантам.

За последние два года одной из ведущих в его работе стала тема голода 1932—1933 гг. Украинскую сторону на коллоквиуме представляли мы с Валерием Васильевым. Профессора Василий Марочко и Юрий Шаповал согласились принять участие, но прибыть в Москву не смогли по объективным причинам. Российскую сторону представляли сотрудники ведущих архивов, Центра украинистики и белорусистики, исследовательского центра «Украина и Россия» Института славяноведения РАН.

Михаил Дмитриев сформулировал для коллоквиума три вопроса: связь между национальной политикой Кремля в отношении Украины и голодом 1932—1933 гг.; голод в Украине, России и Казахстане: общее и отличное; украинский голод как геноцид: аргументы pro и contra. Особенно интересными для нас оказались суждения профессора Пензенского университета Виктора Кондрашина, который по праву считается наиболее авторитетным исследователем этой проблемы в Российской Федерации, не менее авторитетного специалиста по истории коллективизации в СССР профессора Николая Ивницкого, который до выхода на пенсию работал в Институте русской истории РАН, а также известного в мире своими книгами из истории сталинизма Олега Хлевнюка.

Московский коллоквиум оказался полезным, хотя сближение позиций не произошло. Определяя перспективы научной и просветительской работы на 2010-2013 гг., нам нужно выстраивать аргументацию с учетом отрицаний, которые выдвигаются оппонентами. Украинско-российский диалог уже находится на такой стадии, когда поразительные факты голода и смерти миллионов людей в СССР признаются обеими сторонами. Отрицается лишь специфика голода в УССР, которая породила Голодомор, а также ее политическая оценка, определенная законом, — геноцид. Обращаясь накануне 80-й годовщины этой трагедии к международному сообществу с просьбой дать правовую оценку Голодомора, украинское руководство должно иметь за собой согласованное суждение своих граждан и поддержку авторитетных историков Запада.

Политики обеих сторон крайне заполитизировали тему Голодомора. Дошло до того, что в Российской Федерации поминальные мероприятия в связи с 75-й годовщиной трагедии были запрещены. Поэтому должен громче зазвучать голос историков, которые исследуют проблему.

К 75-летию трагедии появилось немало трудов, из которых нужно выделить многотомное издание «Национальная книга памяти жертв Голодомора 1932—1933 годов в Украине» и четырехтомник «Большой голод в Украине» — перепечатка материалов конгресо-президентской комиссии США по расследованию украинского голода. Работает над темой талантливая американская журналистка Энн Эпплбом, автор переведенной на многие языки, в том числе на украинский, «История ГУЛАГа». Собирает материалы для книги о голоде французский ученый Никола Верт — один из авторов известной в мире «Черной книги коммунизма», которая тоже переведена на украинский язык. В издательстве РОССПЭН (Москва) в серии «История сталинизма» вышел в свет фундаментальный труд Виктора Кондрашина «Голод 1932—1933 годов: трагедия российского села».

Связанные с Голодомором факты и суждения нашли отражение в 12,4 тыс. публикаций, зарегистрированных сотрудницами Одесской национальной библиотеки им. М.Горького Ларисой Бурьян и Инной Рикун и опубликованных отдельными книгами в 2001 г. и в 2008 г. В настоящий момент они работают над третьим выпуском библиографического указателя, который зарегистрирует публикации 2008-2010 гг.

Общество ХХІ века не случайно называют информационным. Благодаря интернету работы о голоде немедленно становятся общеизвестными. Упомянутые здесь библиографические указатели вскоре появятся на интернет-портале Института истории Украины. Но введенная в оборот информация о Голодоморе порождает больше вопросов, чем дает ответов. Оказалось, что историки, как и политики, по большей части используют факты для создания такой картины голода, которая уже сложилась в их головах. Это никоим образом не способствует раскрытию тайн в тридцать третьем году. Не удивительно, что на московском коллоквиуме были представлены две картины, которые не совпали друг с другом. Общественность должна сопоставить их, чтобы вынести собственное суждение.

1. НАЦИОНАЛЬНЫЙ И РЕГИОНАЛЬНЫЙ СРЕЗЫ ПРОБЛЕМЫ

Вынесенные М.Дмитриевым на коллоквиум вопросы не случайно формулировались в отмеченной выше последовательности. Сначала нам нужно было документально доказать связь между национальной политикой Кремля в Украине и Голодомором. Дальше требовалось найти общие и отличные черты в голодании населения в трех странах, которые образовались после распада Советского Союза, — Украине, России и Казахстане. На завершающем этапе следовало рассмотреть вопрос о том, был ли украинский Голодомор геноцидом. Такая последовательность обусловливала, как казалось организатору коллоквиума, негативный ответ на последний вопрос.

Можно ли доказать связь между национальной политикой Кремля и Голодомором? Факты свидетельствуют, что Сталин был «отцом родным» для самой большой национальной республики, когда боролся за власть в Кремле. В 1925 году, когда борьба достигла высшей точки, он послал в Украину свое доверенное лицо — Лазаря Кагановича, чтобы тот возглавил КП(б) У — одну из наиболее мощных в СССР партийных организаций.

В проведении политики коренизации власти, которая приобрела форму украинизации, не было более активного и изобретательного чиновника, чем этот республиканский генсек. Когда же началась сплошная коллективизация, Украина оказалась в эпицентре превентивных репрессий. Как либерализованный, так и террористический варианты политики Кремля в одинаковой степени направлялись на преодоление сепаратизма в расположенной на границе с Европой республике, которая имела конституционное право выхода из Союза.

В фундаментальной монографии Терри Мартина о нациях и национализме в СССР (2001 год) нюансы политики Кремля относительно Украины в 1923-1939 гг. обоснованы большим количеством единичных фактов. Но ни этот гарвардский профессор, ни постсоветские ученые, которые только теперь взялись за исследование национальной политики Кремля, не нашли ее прямой документальной связи с репрессиями, которые вызвали Голодомор. Руководители ВКП(б) маскировали репрессии по национальному признаку классовой борьбой, которая считалась главной движущей силой общественного прогресса. Даже в переписке с ближайшим окружением, которая не предназначалась для опубликования, Сталин одевался в тогу убежденного интернационалиста.

Отрицая национальные отличия в общесоюзном голоде 1932—1933 гг., российская сторона признает отличия региональные. На коллоквиуме практически не обсуждался голод в Казахстане, который, по мнению казахских исследователей и ученых Запада, не имел в себе признаков геноцида, хотя по коэффициентам смертности существенно превышал украинские показатели. Не обсуждался и голод в Кубанском округе Северо-Кавказского края, который мы считаем частью украинского Голодомора. Наши оппоненты понимали, что ликвидация в декабре 1932 года достижений украинизации в почти половине районов Северо-Кавказского края делает для них бесперспективной полемику по этому поводу.

После Голодомора все разговоры о воссоединении украинизированной Кубани с УССР прекратились. Поэтому В. Кондрашин сделал ударение на других регионах Российской Федерации и представил на рассмотрение участников коллоквиума цифры сокращения численности сельских жителей в 1933 и 1934 гг. по Украине, Нижне-Волжскому и Средне-Волжскому краю. Расчет ученого был получен на основании анализа двух независимых источников — материалов налогового учета, природного и механического движений населения. По двум волжским краям численность сельского населения сократилась за два года на 21% (данные обоих источников совпали).

По Украине сокращение составляло, по данным налогового учета — 24%, а по данным о движении населения — 22%. В обоих волжских краях, вместе взятых, численность сельского населения сократилась в абсолютных цифрах с 10 805 до 8555 тыс. человек, то есть на 2251 тыс. Состояние источников, которые использовал Кондрашин, не позволило ему определить составляющие элементы сокращения. Оно, как это понятно, состояло из четырех компонентов — естественной смертности, смертности от голода, сокращение рождаемости под влиянием голода и побегов крестьян в другие регионы или города. Как абсолютная, так и относительная величина потерь за два года показывают, что демографическая ситуация в сельской местности была одинаково ужасной в Украине и на Волге.

Завершая рассмотрение на коллоквиуме этого сюжета, следует сделать один важный вывод: углубленное изучение истории голода 1932—1933 гг. в Украине заставили российских ученых начать собственные исследования. Руководители СССР и современной Российской Федерации со времен Никиты Хрущева способствовали изучению политических репрессий, которые больше всего отразились на государственной партии, но тормозили исследование голода 1932—1933 гг. Теперь придется наверстывать упущенное время, чтобы выработать свою позицию в теме, которая приобрела международный резонанс.

2. ЭТНИЧЕСКИЙ И СОЦИАЛЬНЫЙ СРЕЗЫ ПРОБЛЕМЫ

27 ноября 1932 года Иосиф Сталин созвал объединенное заседание политбюро ЦК и президиума ЦКК ВКП(б), на котором поставил вопрос об оппозиционной группе во главе с бывшим секретарем ЦК ВКП(б) Александром Смирновым. Последний обвинил генерального секретаря ЦК в провале хлебозаготовок, который привел к голоду. Сталин объяснил провал заготовок саботажем антисоветских элементов в колхозах и либеральным отношением местной власти к саботажникам.

«Было бы неразумно, — подчеркнул генсек, — если бы коммунисты, исходя из того, что колхозы являются социалистической формой хозяйства, не ответили бы на удар этих отдельных колхозников и колхозов сокрушительным ударом». Экземпляр стенограммы попал в вывезенный на запад Смоленский партийный архив, и Роберт Конквест использовал цитату в своей книге «Жатва скорби», не без оснований считая ее зажигающей свечой в украинском Голодоморе. Переиздавая свое произведение «Экономическая история СССР» в 1989 году, английский экономист Алек Ноув так отреагировал на эту угрозу («сокрушительный удар»): «сталинский удар был направлен скорее по крестьянам, среди которых оказалось много украинцев, чем по украинцам, среди которых оказалось много крестьян». Фраза Ноува стала классической. Она используется и до сих пор.

Задумаемся, однако, зачем было Сталину истреблять или крестьян, или украинцев? Это уничтожение не похоже на Холокост. С тех пор, как Адольф Гитлер принял так называемое «окончательное решение», евреев на контролируемой нацистами территории истребляли последовательно и непрерывно. Но никто в СССР не уничтожал так крестьян или украинцев. Голодомор в Украине являл собой осознанное уничтожение сельского населения, среди которого преобладали украинские крестьяне, но его причиной были конкретные обстоятельства места и времени.

Правы те, кто утверждает, что политические репрессии, которые испытывал украинский народ во время четвертьвековой сталинской диктатуры, направлялись на удерживание Украинского советского государства в силовом поле Кремля. Но правы и те, кто утверждает, что сталинский террор был направлен против украинцев как этноса. Такое утверждение особенно возмущает тех русских, в том числе и граждан Украины, которые не видят существенной разницы между русскими и украинцами, — вплоть до полного отождествления великороссов и малороссов в едином русском народе. В наших головах осталось немало реликтовых представлений от советской эпохи.

В отчете из научной конференции «Национальная история и историческая память. Взгляды из России, Украины, Франции», опубликованном газетой «День» 5 декабря 2009 года, Юрий Райхель писал, что Голодомор был геноцидом против украинского народа как политической нации, независимо от этнического происхождения конкретного человека. Однако политическая нация (civic nation) и гражданское общество в коммунистическую эпоху не могли существовать по определению.

Советское государство не ставило себя над обществом, а вошло в него по всей его толще и образовало невиданный ранее структурный конгломерат — своеобразное «государствообщество». Одновременно основатели этого многонационального государства осуществили политизирование этничности, то есть построили подчиненные централизованной компартийной вертикали советские органы власти на фундаменте «титульных наций».

Этническое сообщество, которое численно преобладало в определенном регионе, должно было осуществить коренизацию органов власти, учебных заведений и средств массовой информации. Это совпадало со стремлением угнетенных народов бывшей Российской империи, но одновременно укрепляло коммунистическую диктатуру, которая распространялась «приводными ремнями» (многомиллионной партией, комсомолом, профсоюзами и тому подобное) от Кремля на всю периферию.

После введения (с 1933 года) внутренних паспортов граждане должны были в графе «национальность» указывать реальное происхождение своих родителей. Поэтому мы привыкли отождествлять национальность с этническим происхождением. Мы и до сих пор пользуемся понятием «титульная нация», хотя оно свойственно только стране, построенной на этнократических принципах, а такой в истории человечества был лишь СССР. Некоторые сожалеют, что в паспортах уже отсутствует графа «национальность». Они не принимают во внимание того, что сведения о социальном происхождении, национальности и местожительстве были нужны государству, чтобы держать в петле граждан.

Следовательно, не нужно возмущаться теми, кто утверждает, что сталинский террор направлялся против этнических украинцев. Мне уже приходилось писать в статье «Повторный штурм» («День» 20 ноября 2009 года), что для руководителей государства, построенного на этнократических принципах, этнические украинцы выступали одновременно в трех ипостасях: как «титульная нация» в союзной республике с весомыми конституционными правами и большими традициями освободительной борьбы; как этнические сообщества, которые претендовали в рамках государственной политики коренизации на образование национальных административно-территориальных районов за пределами УССР; как национальное меньшинство без особых прав в местожительстве.

Я не ревизую вывод Джеймса Мейса о том, что сталинский террор в Украине был нацелен не против людей определенного этнического происхождения или рода занятий, а против граждан Украинского государства, которое появилось во время распада Российской империи и пережило свою собственную гибель, возродившись в виде советского государства. Формула об уничтожении голодом украинцев как нации-государства, а не этнической группы (to destroy them as political factor and as social organism) содержалась в докладе Мейса на первой в мире научной конференции по вопросам голода 1932—1933 гг., которая состоялась в Монреале (Канада) в 1983 году. Я лишь хочу подчеркнуть, что в условиях политизации этничности массовые репрессии определенного народа могли приобретать в Советском Союзе трансформированный вид. Не понимая этого, мы будем крутиться вокруг призрачной альтернативы, выдвигая на передний план либо этническое, либо социальное происхождение репрессированных.

3. БАРЬЕР НЕНАВИСТИ

Изложенные выше рассуждения не встретили на коллоквиуме замечаний. Это подчеркивало степень политизированности проблемы: наших оппонентов интересовало лишь определение природы украинского Голодомора: геноцид или не геноцид? Такие суждения, однако, казались мне необходимыми, чтобы разобраться в природе барьера, который появился между людьми, в том числе одного гражданства, в дискуссиях о Голодоморе.

В советские времена мы жили в необычном обществе. Оно было во всем похоже на нормальное, но не имело в себе стержня, на котором держалась вся пятитысячелетняя история цивилизации, — частной собственности. Однако коммунистические преобразования не привели к появлению того пропагандистского мифа, которым всегда была общенародная собственность на средства производства. Частная собственность действительно исчезла, но только в отношениях между людьми, то есть в обществе. Вместе с тем она оставалась как объективно существующая данность, но сосредоточилась на вершине пирамиды власти.

Как следствие, появился строй, в котором политическая диктатура над обществом объединилась с экономической диктатурой. Угрозы, которые излучал этот строй для собственных граждан, в том числе угроза геноцида были полностью реальны. Это не противоречит тому, что советское государство тысячами нитей связывалось с обществом, а точнее — вообще не отделялось от него.

Существенная часть граждан старшего возраста не может составить объективную оценку советского прошлого. Одни видят в современной национальной государственности наивысшую ценность, не понимая того, что она вышла из советской государственности и унаследовала немало ее уродливых черт. Другие готовы выбросить национальную государственность на свалку истории и приветствовать поглощение Украины (богатой на природные ресурсы) Россией. Они не понимают ни того, что не будут иметь спокойной жизни в среде тех, кто ценит независимость, ни того, что имперские амбиции некоторых руководителей современной России выталкивают как раз эту небезразличную для нас страну на обочину исторического процесса.

К сожалению, немногие поняли, что ленинско-сталинский эксперимент сформировал невиданное в истории государство, которое заполнило собой каждую клеточку общественного организма. Хоть это государство всегда несло угрозы для общества и на этапе своего становления истребляло собственных граждан миллионами, оно одновременно «вело» по жизни каждого члена общества, обеспечивая его минимальные потребности во всем — трудоустройстве, образовании, здравоохранении, развлечениях. Те, кто вошел во взрослую жизнь после ХХ съезда КПСС, уже не знали массовых репрессий.

Немало из них с ностальгией вспоминают государственный патернализм и хорошо помнят, как мощно влияли «трудящиеся массы» на компартийно-советский аппарат. Ностальгия по прошлому постоянно подпитывается существующей теперь абсолютной свободой и такой же абсолютной беспомощностью человека перед чиновническим произволом. Майдан только ухудшил положение тех, кого начали называть «маленькими украинцами». На этом фоне дискуссии в обществе об оценке недавнего прошлого приобретают несвойственную в нормальных условиях остроту.

Разрозненность современного общества в вопросе о Голодоморе является следствием незнания строя, коварно названного социализмом. В сознании одних, миллионы погибших остаются абстрактной статистической величиной даже тогда, когда они знают, что от голода умерли родители их родителей. Они не могут себе представить, чтобы советская власть осуществляла геноцид собственных граждан. В сознании других, миллионы погибших украинцев вызывают эмоциональный стресс и порождают ненависть, но не к несуществующим уже государственным структурам, а к реально существующему соседнему народу.

Нужны примеры? Вот отзыв на статью «Повторный штурм», которая стала основой моего выступления на московском коллоквиуме. Откликнулся Федор Архипенко из села Чабаны Киево-Святошинского района («День», 27 ноября 2009 года): «В отличие от других «товарищей», которые не признают Голодомор 1932—1933 гг. принципиально — «это выдумки националистов», товарищ Кульчицкий как-никак научный работник и знает, что против фактов «не попрешь» — Голодомор все-таки был! Но… это был не геноцид, так как голод, оказывается, «свирепствовал» и в России».

Те, кто стоит по обе стороны барьера ненависти, всегда обвиняют меня в том, что раньше я был другим. Действительно, советская власть воспитала меня по своим критериям, дала образование, докторский и профессорский дипломы. Еще и поблагодарить ее нужно, потому что я был «членом семьи изменника родины» (ЧСИР), а таких нередко репрессировали вместе с «изменником родины». Но с 1986 года, когда начал заниматься темой Голодомора, я переписываю отечественную историю — не зная отдыха, без выходных. Были в советскую эпоху и другие люди, с мышлением, не отягощенным нормативными стереотипами.

Во время массовых репрессий их изолировали или уничтожали, а позже им позволялось жить свободно, но под жестким контролем. Таких условно свободных, которые не скрывали своих взглядов, советское государство назвало диссидентами. Как вы думаете, пан Архипенко, сколько таких диссидентов насчитывалось в УССР за весь период от 1954 до 1985 гг.? Немногим больше тысячи… Не думаю, что кто-то из моих правых или левых оппонентов входил в эту тысячу, все мы были тогда нормальными советскими людьми. По праву рождения кто-то может назвать нас презрительно — совками.

Когда-то закончится этот тяжелый трансформационный период, который длится уже два десятилетия, и последние из «совков» отойдут в вечность. Убежден, что потомки должным образом отнесутся к «товарищам», которые в нечеловеческих условиях оставались людьми. Эти люди построили Криворожсталь, которую мы теперь только умеем продавать. Построили и тот Днепрогес, в дамбе которого мы не можем своевременно отремонтировать щели.

Письмо Федора Архипенко имеет и национальный срез: «А профессор Кульчицкий, что бы не писал, как бы не писал, а все сводится к тому, что голод был по всей «эсесерии», а украинцы пострадали если не меньше всех, то наравне со всеми». То есть мы, украинцы белые и пушистые только потому, что украинцы, а в наших страданиях виновны другие, не названные, но легко узнаваемые народы. Процитирую еще один отрывок, которым заканчивается письмо: «И, оказывается, трудно разобраться — кто же были палачи, а кто жертвы. А разобраться очень легко. Нужно привести данные о национальном составе руководящих органов Украины. Профессор его знает. Так вот: в 1926 г. в составе ЦК КП(б)У украинцев было 26%, в коллегиях наркоматов — аж 12%. А в НКВД УССР (в 1935 г.) украинцев было… целых 6%. Вот они, эти 6%, и организовали Голодомор!..»

Давайте все-таки без иронии отнесемся к национальной политике руководителей государственной партии. Однажды они допустили ошибку, которую и ошибкой нужно считать условно: так сложилось. В 1919 году украинская Красная армия была сформирована из местных повстанческих отрядов. Неудовлетворенные аграрной политикой центра, крестьяне взбунтовались, армия потеряла боеспособность, и советская власть была свергнута с помощью деникинских штыков. Но в 1920 году Лев Троцкий уже имел в Украине миллионную армию, которая не состояла из украинцев, потому что они воевали или служили в других регионах.

Более гибко Кремль подошел к формированию национального состава компартийно-советского аппарата в союзных республиках. Низшие звенья аппарата должны были состоять из представителей «титульной нации», а в высших звеньях преобладали пришлые. Кто только не возглавлял ЦК КП(б) У — россияне, немцы, евреи, поляки, а первый украинец появился только в 1953 году — Алексей Кириченко. Кстати, не нужно его изображать белым и пушистым только потому, что он был украинцем… Так же в репрессивных органах преобладали пришлые. Украинцев в ДПУ-НКВД было немало, но они по большей части служили в других регионах.

И, наконец, последнее: как понимает мой оппонент термин «геноцид»? Неужели украинский Голодомор не может быть геноцидом, если признать существование общесоюзного голода 1932—1933 гг.? И как можно не признавать эту реальность? Обвиняя меня, Архипенко даже не обратил внимания на подзаголовок моей статьи: «Почему нас не понимают? Об украинском Голодоморе как геноциде». Почему не обратил внимания, тоже понятно: он не отделяет режим от народа. Как на такую позицию реагируют те, кто находится по другую сторону барьера ненависти?

Популярный в Украине политический обозреватель Александр Чаленко рассказывал о себе: «Мою маленькую маму, которая родилась в начале войны и сама чудом выжила во время второго голода — 1947 года, еще в детстве приводили в ужас рассказы родственников о том, как в голод 1933 года умирало их село, как в одном из соседних сел сестра съела сестру, мать — малолетнего сына, а в другом — все вымерли вообще, потому что из-за бунта против отбора зерна власти забрали у крестьян все съестные запасы».

Дальше, однако, Чаленко не оценивает действия власти, хотя полностью точно передает то, что случилось («власти отобрали все съестные запасы»), а говорит совсем о другом. Он цитирует ответ своего знакомого, с которым полностью соглашается: «Понимаешь, не могу и не хочу я этим заниматься, потому что эту нашу трагедию националисты под свои мифы и идеологию «освоили». Они отобрали у нас и присвоили себя нашу память, нашу беду. Это теперь как бы их «тема». Их же, на самом деле, не трагедия моих умерших тогда родственников интересует, им нужен еще один повод, чтобы «москалей» клеймить» («Сегодня», 2007, 3 ноября).

Я не первый раз цитирую эти слова, они поражают своей искренностью и в то же время — невозможностью согласиться с ними. Смогут ли когда-либо два украинца — Архипенко и Чаленко — подать друг другу руки? Научимся ли мы быть националистами, одновременно уважая людей другого этнического происхождения, которые живут среди нас или в соседней стране? Сможем ли мы понять, как отразилась на нашем сознании политизация этничности, на которой основывалась вся ленинско-сталинская национальная политика?

К величайшему сожалению, можно заметить только то, что люди по разные стороны барьера ненависти единодушны лишь в одном: они одинаково ошибочно понимают природу геноцида. Популярный у нас политолог Кость Бондаренко в статье «Памяти Голодомора», опубликованной в газете «Грани плюс» в ноябре 2007 года, тоже начал с личного: «Моя семья потеряла как минимум шестерых человек — и это тех, о которых мне известно — во время голода.

Трое братьев и сестер моего отца умерли во время Голода. В моем селе до сих пор — не только на кладбищах, но и рядом с домами стоят могилы умерших в 1932—1933 годах. Об ужасах тот поры мне рассказывали старшие родственники. У меня есть основания ненавидеть тех, кто организовал Голодомор. У меня есть свои счета с советской властью. Но!» И дальше К.Бондаренко формулирует вывод, на котором строится все его отношение к проблеме Голодомора: «Геноцид — это когда один народ массово, под корень, уничтожает народ другой».

Его сознание не может выдержать этот вывод, ведь речь идет об украинцах и россиянах, которых он считает братскими народами. Зашоренный той же политизацией этничности, он находит для трагедии украинского народа такое объяснение: «Голод стал следствием желания местных властей выслужиться перед высоким московским начальством. И голод организовали сами украинцы, сидящие в Харькове и спускающие инструкции относительно сбора зерна».

В этом выводе все является ошибочным. Это не местное начальство осуществляло хлебозаготовки, потому что функционировала сплетенная из трех структур (партийной, чекистской и советской) вертикаль власти, дополненная тогда направленными Сталиным доверенными лицами, — Кагановичем, Молотовым, Постышевым, Балицким и Евдокимовым. Собственно, не только и не столько хлебозаготовки вызывали Голодомор. Был прав А. Чаленко, когда говорил, что «власти забрали у крестьян все съестные запасы». Ошибочная гипотеза К.Бондаренко основывается на утверждении, которое он считает аксиомой: «Геноцид — это когда один народ массово, под корень, уничтожает народ другой». Неужели не понятно, кто утвердил его в таком взгляде на геноцид?

Нужно возрождать у народа память о Голодоморе, которая должна сплотить нацию. Но можно ли сплотить нацию, поливая керосином пожар?

4. КАК УБЕДИТЬ НАШИХ ОППОНЕНТОВ?

Барьер ненависти возникает между людьми, которые эмоционально воспринимают трагедию 1932—1933 гг. Эта ненависть не имеет личностного характера, ее стоило бы назвать абсолютным невосприятием аргументации оппонентов в вопросе, от отношения к которому зависит мировоззрение человека. Каждая сторона по-своему смотрит на ужасные последствия голода. Российские политики и ученые воспринимают эти последствия как смерть от голода, а украинская сторона трактует их как убийство голодом.

Свое выступление на московском коллоквиуме я закончил выводом о том, что сталинское правительство в течение ноября 1932 — января 1933 гг. осуществило ряд замаскированных под хлебозаготовки акций, целью которых было обдуманное и хладнокровное уничтожение путем лишения еды нескольких миллионов человек в УССР и на Кубани. В.Кондрашин, который выступил после меня, начал с того, что наши дискуссии могут закончиться когда-либо войной между Украиной и Россией. В ходе дальнейшего разговора, когда напряжение немного спало, он дезавуировал это заявление. Действительно, война, вызванная разными трактовками событий, состоявшихся три четверти века назад, выглядела бы слишком странно.

Слово «геноцид» в моих выступлениях, как и в выступлениях В.Васильева, даже не прозвучало. Оно является правовым определением преступления и принадлежит к компетенции юристов. Историки должны установить факты, как я теперь понимаю, а юристы должны рассмотреть их под углом зрения критериев, которые содержатся в конвенции ООН «О предупреждении преступления геноцида и наказания за него» от 9 декабря 1948 года.

Общаясь с российскими коллегами, я убедился в том, что они стоят на полностью определенной позиции в двух пунктах. Во-первых, голод имел, по их мнению, только региональные отличия. Во-вторых, не следует говорить об убийстве голодом. Соединенные вместе, эти два суждения делают невозможным а priori, то есть до определения юристов, признание Голодомора геноцидом.

По-моему, первое суждение нелогично. Региональные отличия в общесоюзном голоде состоят из разных компонентов. Почему в данном случае требуется закрыть глаза на то, что среди них может оказаться мощный национальный компонент? Общеизвестно, что под прикрытием социалистического интернационализма и дружбы народов советская власть нередко репрессировала людей по признаку этнического происхождения.

Отношение Кремля к украинцам можно проиллюстрировать многими фактами. Вот один из них, недавно опубликованный в Варшаве польским историком Яном Брузьким. На дипломатическом рауте 6 ноября 1933 года в Анкаре Климент Ворошилов в разговоре с послом Польши Юрием Потоцким выразил удивление в связи с тем, что польская власть слишком снисходительно относится к своим украинцам. Речь шла о недавнем событии — убийстве чиновника советского консульства во Львове боевиком ОУН М.Лемиком с целью выразить на суде публичный протест по поводу умалчиваемого голода в Украине. Ворошилов отметил, что в советской России украинцев держат в полном повиновении. Мы не сможем, однако, как уже указывалось, найти документальное подтверждение намерения власти уничтожать украинцев. Тем более что этнические украинцы имели в СССР разный политический статус в зависимости от местожительства — в УССР, на Кубани или в городах России.

Но не все так безнадежно. Есть возможность сосредоточить усилие на поиске документов, которые удостоверяют убийство голодом. Сталинская акция была замаскированной, но она поддается раскрытию. Украинская сторона должна тщательным образом отработать доказательную базу убийства голодом и при этом отказаться от некоторых привычных, но не связанных с Голодомором представлений.

Во-первых, нужно более аккуратно употреблять термин Голодомор, понимая под ним только одно — голодный мор, организованный специальными действиями власти. Нужно отказаться употреблять этот термин во множественном числе, для украинцев хватит одного Голодомора, как для евреев — одного Холокоста. Голода 1921—1923 гг. и 1946—1947 гг. нельзя называть голодоморами по той простой причине, что в них не прослеживались действия власти лишить крестьян еды с одной только целью, — чтобы лишить их жизни.

Во-вторых, в голоде 1932—1933 гг. нужно найти грань, которая отмежевывает голод от Голодомора. На эту грань указывает законодательство о натуральных штрафах, принятое в УССР в ноябре и примененное в селах, поставленных на «черную доску», в декабре 1932 года. Раньше украинский голод не отличался от голода в других регионах СССР, то есть был вызван изъятием зерна. Хлебозаготовки из урожая 1931 года в УССР были особенно жестокими и привели до голодной смерти десятков тысяч крестьян. Но в данном случае можно лишь констатировать, что для сталинского правительства хлеб был важнее, чем жизнь крестьян. То есть, конечной целью Сталина был только хлеб. Чтобы прекратить смертность от голода, в Кремле пошли даже на то, чтобы ограничить зерновой экспорт и закупить некоторые партии зерна в соседних странах для образования семенного фонда и продовольственной помощи голодающим.

Если подойти к делу с такими критериями и привлечь к сотрудничеству тех ученых Запада, которые уже начинают специализироваться на проблематике голода 1932—1933 гг. в СССР, то можно будет наладить полностью успешный диалог с российскими учеными. Говорю это с полной определенностью, потому что наши русские партнеры не увидят ничего опасного для своей страны в деполитизированной картине Голодомора. Имею в виду именно ученых, а не тех, кто считает Сталина эффективным менеджером.

5. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА ИЗЛОМЕ 1932—1933 гг.

Действия Кремля в ноябре 1932 — январе 1933 гг., повлекшие за собой Голодомор, придется реконструировать приблизительно так, как превращенную в кучу разноцветных камешков мозаичную картину. Немало камешков-документов теперь известны, но неизвестно их место в прежней картине. Понятно, что профессиональный историк может подобрать под любую умозрительную схему достаточное количество связанных между собой фактов. Но, в этом случае, мы имеем дело не с концептом, который родился в голове ученого, а с Голодомором, который действительно имел место. Комбинируя камешки рассыпанной мозаики так, чтобы они совпадали друг с другом, мы всегда будем получать тот же портрет — организатора Голодомора — Сталина.

Орудиями убийства голодом оказались натуральные штрафы. 21 ноября 1932 года в газете «Вісти ВУЦВК» было опубликовано подписанное Власом Чубарем за день до того постановление СНК УССР «О мероприятиях по усилению хлебозаготовок». В нем говорилось: «к колхозам, которые допустили разворовывание колхозного хлеба и злостно срывают план хлебозаготовок, будут применены натуральные штрафы порядком дополнительного задания по мясозаготовках в размере 15-месячной нормы сдачи данным колхозом мяса как обобществленного скота, так и скота колхозников». В постановлении ЦК КП(б) У за подписью С.Косиора от 18 ноября под идентичным названием (оно не публиковалось) речь шла о штрафах мясом и картофелем (в размере годовой нормы сдачи).

Колхозники и единоличники платили государству натуральный налог мясом и картофелем, но не о нем идет речь. Идет речь о штрафных санкциях за несдачу хлеба, которые устанавливались в соответствии с нормами сдачи мяса и картофеля. При этом колхозники должны были штрафоваться за долги колхозов продукцией, выращенной в приусадебном хозяйстве.

Российские ученые утверждают, что авторами постановлений под названием «О мероприятиях по усилению хлебозаготовок» были те, кто их подписал — Косиор и Чубарь. Это не так. 22 октября 1932 года политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение отправить в УССР чрезвычайную хлебозаготовительную комиссию во главе с Вячеславом Молотовым. Последний находился в Украине до 6 ноября, после чего вернулся в Москву. В Харьков он опять приехал 17 ноября, а 22 ноября телеграфировал Сталину: «Разработали новые практические указания ЦК по хлебозаготовкам, которые высланы ЦК ВКП(б)». Понятно, что Косиор и Чубарь присутствовали, но кто разрабатывал подписанные ими документы, неужели неясно?

27 ноября, когда Сталин произнес свою знаменитую фразу о «сокрушительном ударе», он сделал два ответственных назначения в системе ОГПУ. Полномочный представитель ОГПУ по Средней Азии Ефим Евдокимов становился полпредом по Северо-Кавказскому краю, а заместитель председателя ОГПУ Всеволод Балицкий — полпредом ОГПУ по УССР. Кстати, в неправленой стенограмме объединенного заседания политбюро ЦК и президиума ЦИК ВКП(б) с фразой о «сокрушительном ударе» направление этого удара не было размытым. Сталин назвал регионы, где действовали чрезвычайные хлебозаготовительные комиссии (Северный Кавказ, Украина, Нижняя Волга), а также конкретных врагов — белогвардейцев и петлюровцев.

Перед отъездом в Украину Балицкий имел беседу с генсеком. О ее содержании можно догадаться, читая оперативный приказ по ГПУ УССР №1 от 5 декабря. Документ начинался с утверждения о том, что в Украине имеет место «организованный саботаж хлебозаготовок и осеннего сева, организованы массовые кражи в колхозах и совхозах, террор относительно наиболее стойких и испытанных коммунистов и активистов на селе, перебрасывание десятков петлюровских эмиссаров, распространение петлюровских листовок». После этого шел вывод о «безусловном существовании на Украине организованного контрреволюционного повстанческого подполья, связанного с заграницей и иностранными разведками». Чтобы облегчить «сокрушительный удар» (мы позже узнаем, в чем заключалась его суть), Сталину нужно было подавить сопротивление со стороны местного аппарата. Легче всего это было сделать, связывая возможное сопротивление с иностранными разведками.

19 декабря на помощь Балицкому в Украину были посланы секретари ЦК ВКП(б) Лазарь Каганович и Павел Постышев в качестве особых уполномоченных ЦК ВКП(б) и СНК СССР. Позже, в конце января 1933 года Постышев получил уже постоянное место работы в Украине в качестве второго секретаря ЦК КП(б) У. Однако за ним до 1934 года оставалась и предыдущая должность секретаря ЦК ВКП(б). Одновременно в прессе поднялась шумная кампания против украинских крестьян.

Газеты обвиняли их в том, что они подрывают линию партии на социалистическую индустриализацию своим нежеланием добросовестно работать в коллективном хозяйстве. Газета «Вісти ВУЦВК» в предисловии к статье от 23 декабря давала такую инструкцию многотысячной армии хлебозаготовителей: «Основную часть хлеба, которую еще нужно заготовить, можно и нужно взять только путем бесспорного исключения незаконно розданного, разворованного хлеба». 1 января 1933 года в газете «Правда» появилась корреспонденция из большого села Крынычки на Днепропетровщине, которая заканчивался так: «Нужно искать, ведь есть подземный «пшеничный город».

Крестьяне действительно желали спасти свой хлеб от реквизиции, которая длилась уже третий год. Используя для обысков сельскую милицию, уполномоченных по хлебозаготовкам из городских учреждений и предприятий, членов комитетов бедноты и собственную агентуру, чекисты находили ямы. Каждая находка описывалась в газетах и демонстрировалась в кинохронике, чтобы сформировать негативное отношение к голодающим крестьянам у населения городов, которому сократили нормы выдачи хлеба по карточкам. О том, что количество найденного в ямах хлеба было мизерным, можно было узнать только из секретных сводок ГПУ.

Если обнаруженные чекистами во время обысков запасы хлеба не имели государственного значения (за 20 дней декабря — 700 тыс. пудов), то почему газеты шумели о подземных «пшеничных городах»? Эта истерия была призвана замаскировать запланированный «сокрушительный удар».

На заседании политбюро ЦК КП(б)У 20 декабря с участием Кагановича и Постышева Влас Чубарь говорил о том, что во время хлебозаготовок не применяется законодательство о натуральных штрафах и считал это недостатком в работе заготовителей. Станислав Косиор говорил о повальных, но неэффективных обысках, которые дают несколько килограммов зерна на двор (что подтверждалось сводками ГПУ). Сопоставляя эти свидетельства, можно сделать исключительно важный вывод: перед последней декадой декабря натуральные штрафы и обыски еще не были соединены в одну репрессивную акцию.

Репрессивная акция, суть которой заключалась в изъятии нехлебных продуктов питания, начала применяться только в селах, поставленных на «черную доску». 8 декабря Косиор докладывал Сталину, что руководители областей поставили на «черную доску» до 400 сел. Он заявил, что о влиянии этой репрессии говорить рано, а лучшие результаты дают натурштрафы и лишение крестьян приусадебного участка.

Эти рекомендации были учтены самым простым способом: в селах, поставленных на «черную доску», начали применять натуральные штрафы. Мы не знаем, кто дал эту команду, но знаем, кому было адресовано письмо Косиора. По воспоминаниям людей, которые жили в таких селах, они были заблокированы, и в них происходили обыски припрятанного хлеба, сопровождаемые конфискацией всех нехлебных продуктов питания. Как долго могли прожить те, кого лишили продовольствия и заблокировали в собственных селах? Не более двух-трех недель.

Когда произошло слияние натурального штрафования и обысков в одну репрессивную акцию в масштабах всей Украины? Это можно установить с точностью до одного дня. 1 января 1933 года Сталин предложил руководителям Украины оповестить крестьян через сельсоветы о необходимости добровольной сдачи припрятанного хлеба. Те из крестьян, кто хлеб не сдаст, предупреждал генсек, будут репрессированы. Скрытый смысл документа полностью понятен: это был замаскированный сигнал к повсеместным обыскам. Разве можно было иным способом установить крестьян, которые не пожелали сдать припрятанный хлеб?

Телеграмму нельзя было считать прямым документальным подтверждением изъятия у крестьян всех запасов продовольствия. Она свидетельствует лишь о том, что обыски осуществлялись во всеукраинском масштабе. Существуют сотни и тысячи опубликованных свидетельств людей, которые пережили Голодомор. Они в один голос подтверждают то, что во время обысков забирали все съестное.

Конфискация еды под прикрытием хлебозаготовок была лишь частью чекистской акции. Создание несовместимых с жизнью условий существования оказалось полным лишь тогда, когда оно соединялось с запрещением информации о голоде и с физической блокадой. Запрещение информации, как это общеизвестно, продолжалось до декабря 1987 года. Блокаду голодающих организовал Сталин собственноручно написанной инструкцией (автограф сохранился) от 22 января 1933 года.

Следовательно, украинским регионам был нанесен «сокрушительный удар». То, что произошло в первой половине 1933 года, следует квалифицировать как убийство голодом. Историки должны признать, что сталинский «сокрушительный удар» задокументирован во всех своих составных частях.

Нам говорят, что за пределами украинских регионов тоже применялись репрессивные меры в виде изъятия всей еды, а сталинская блокадная директива была распространена 16 февраля 1933 года на Нижнюю Волгу. Нам говорят, что в некоторых районах Российской Федерации смертность от искусственно созданного голода была не меньше, чем в Украине. Но следует ли из этих несомненных утверждений вывод о том, что репрессии 1932-1933 гг. не имели в себе национальной составляющей? Неужели такая национально этническая составляющая проявилась существенно позже — во время войны и в послевоенные годы (вспомним, например, немцев, чеченцев, турок-месхетинцев и тому подобное)? Но «сокрушительный удар» по украинской интеллигенции был нанесен не в 1937, а в 1933 году. Депортации немцев и поляков из Правобережной Украины начались в 1934—1935 гг.

Как долго длилась чекистская акция по изъятию продовольствия? Логично допустить, что она завершилась с началом масштабной помощи голодающему крестьянству. 7 февраля политбюро ЦК ВКП(б) приняло первые постановления — по Днепропетровской и Одесской областям — о предоставлении продовольственной помощи (по 200 тысяч пудов ржи). Хлеб предназначался, как указывалось в постановлениях, «на продовольственные потребности рабочих совхозов, МТС (машинно-тракторных станций. — Авт.), МТМ (машинно-тракторных мастерских. — Авт.), а также партийного и беспартийного актива колхозов, которые нуждаются в помощи». Помощь была лишена элементов благотворительности. Партийно-правительственные постановления предусматривали организацию общественного питания во время полевых работ прямо на полях, то есть только для тех, кто сохранял способность работать.

Британский исследователь Роберт Девис и его австралийский ученик Стефен Уиткрофт подсчитали, что в период с февраля по июль 1933 года УССР и Северный Кавказ получили в пять раз больше хлеба в виде государственной помощи-заема, чем все другие голодающие регионы, вместе взятые. Означает ли это, что убийство голодом не коррелируется с таким объемом помощи, а поэтому о преднамеренном убийстве нет и речи? Нет, большая по сравнению с другими регионами помощь свидетельствовала лишь о том, что чекисты очень хорошо «почистили» территорию УССР и Кубани.

Какова была цель «сокрушительного удара»? Этот вопрос выходит за пределы рассматриваемой здесь проблемы. Ограничимся только одним документальным свидетельством, которое показывает суть сталинской террористической акции. Секретарь Сталиндорфского райпарткома (центр немецкого национально-административного района в Днепропетровской области) докладывал по начальству 25 февраля 1933 года: «В Ворошиловском сельсовете отчаяние колхозников дошло до крайних пределов: люди перестали просить помощи, лежат в холодных нетопленных домах и ждут смерти». Конфискация всего продовольствия практически сразу превращала давно голодающих крестьян из кипящей возмущением в инертную массу.

Качественное отличие между общесоюзным голодом и украинским Голодомором наиболее рельефно проявилось в событиях января 1933 года. До этого времени четко обозначился провал попыток Кремля превратить новорожденный колхозный строй в интегральную часть советской командной экономики. Это было возможно только в том случае, если бы колхозники удовлетворились приусадебным участком и работали на государство в общественном хозяйстве без материальной компенсации. Не спрашивая у них согласия, государство начало изымать у колхозов в 1930—1932 гг. почти всю зерновую продукцию.

Крестьяне в ответ перестали продуктивно работать в колхозе, в результате чего урожай 1932 года в значительной мере был потерян. Сталин квалифицировал естественное нежелание крестьян работать на государство бесплатно как саботаж, но направил «сокрушительный удар» против колхозников и единоличников в двух украинских регионах. И тогда же, в январе 1933 года, Кремль осуществил принципиальную коррекцию планов коммунистического строительства.

Государство признало колхозную продукцию собственностью колхозов и колхозников. Отныне колхозы должны были отдавать ему лишь твердо зафиксированную часть выращенной продукции в виде натуральных поставок налогового характера. Всю другую продукцию крестьяне могли реализовать на так называемом «колхозном рынке», где цены формировались по закону предложения и спроса. Как следствие, в СССР сохранились товарно-денежные отношения, а колхозный строй получил в системе командной экономики автономию.

6. ЧТО ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ?

Предыдущая глава представляет собой краткую сводку того, что я публиковал в 2007—2009 гг., в том числе в газете «День». Именно этот текст я отправил проф. М.Дмитриеву электронной почтой еще до поездки в Москву, а он таким же способом распространил его среди участников коллоквиума. Следовательно, читатели газеты держат в поле зрения то, что и участники московского коллоквиума.

Что в этом тексте нелогично, неправильно, подтасовано, притянуто за уши? Не знаю, потому что в критическом плане никто не высказывался ни на коллоквиуме, ни раньше, за все предыдущие три года. Возможно, еще выскажется эксперт по гаремам Олесь Бузина, который посвятил мне разворот страниц в газете «Сегодня» с портретом под названием «Как считает трупы в Институте истории Кульчицкий» (14 ноября 2009 года).

В.Кондрашин на коллоквиуме заметил, что украинцы напрасно не желают сотрудничать с россиянами в подготовке фундаментального сборника документов «Голод в СССР. 1930—1934 гг.» Он подарил мне изданный в 2009 году Федеральным архивным агентством сборник документов объемом в 518 страниц, которым я теперь часто пользуюсь. Это, так сказать, прообраз будущего сборника, который состоит из цветных ксерокопий документов (они есть в интернете). Очень эффектно выглядит автограф Сталина под протоколом №130 заседания политбюро ЦК ВКП(б) о помощи рожью Днепропетровскому и Одесскому обкомам.

У нас немного больший опыт подготовки документальных сборников на эту тему. Первый из них «Голод 1932—1933 років на Україні: очима істориків, мовою документів» вышел в свет по специальному постановлению политбюро ЦК Компартии Украины от 26 января 1990 года. В этом очень ценном для научных работников сборнике было напечатано немало документов о помощи государства голодающим крестьянам, а причиной украинского голода, как указывалось в упомянутом постановлении политбюро ЦК КПУ, было названо «принудительное, с широким применением репрессий, проведение пагубной для крестьянства хлебозаготовительной политики».

Нам не хотелось бы принимать участие в подготовке еще одного архивного сборника с документами об ужасах голода, перегибах хлебозаготовительной политики, вызванных необходимостью форсированного построения Днепрогэса и Криворожстали, помощи государства голодающим крестьянам. Другое дело — авторский текст.  Надеюсь, он будет напечатан в книге о голоде в СССР, над которой В.Кондрашин работает как ответственный редактор. Если это не удастся, придется издавать рукопись на двух языках в Украине, а затем распространять в России.

Возвращаясь к оценке участниками коллоквиума текста, который воспроизводит предыдущая глава этой статьи, отмечу только одно: в один голос все указали на то, что воспоминания свидетелей Голодомора о конфискации всей еды — это не документ. Нужны архивные документы о конфискации всего, что крестьяне запасали от одного до другого урожая — лука, тыквы, фруктовой сушки, чеснока, свеклы, квашеной капусты и тому подобное, кроме мяса и картофеля (такие документы есть). Воспоминаниям не верят.

Это серьезное замечание, так сказать — последний аргумент наших оппонентов. Действительно, конфискация всей еды является первым признаком убийства голодом, здесь уже о Днепрогэсе и Криворожстали не вспомнишь. Как же добиться материализации коллективной памяти украинского народа, превращения ее в судебный документ? С большим опозданием за это дело взялась Служба безопасности Украины. В интервью с журналистом газеты «День» председатель СБУ Валентин Наливайченко отметил, что возбужденное его ведомством уголовное дело по Голодомору объемом в 253 тома уже передается в суд («День», 18 декабря в 2009 г.).

Могли ли бы украинские и российские историки прийти к единому знаменателю в дискуссии об общесоюзном голоде и украинском Голодоморе. В октябре в 2009 г. группа украинских научных работников встретилась в Киеве с докладчиком Парламентской ассамблеи Совета Европы по вопросам Голодомора в Украине и массового голода на территории республик бывшего Советского Союза 1932—1933 гг. вице-спикером ПАСЕ Мевлютом Чавушоглу (Турция). В разговоре с ним я допустил такую возможность лишь при некоторых условиях:

— если украинская сторона прекратит рассматривать Голодомор как что-то целостное в течение двух лет;

— если российская сторона научится видеть не только региональные, но и национальные отличия в голоде 1932—1933 гг.;

— если механизм Голодомора будет установлен совместными усилиями украинских, российских и западных ученых, работающих под эгидой ПАСЕ.

М.Чавушоглу побывал после Украины на Северном Кавказе, в Казахстане и в Москве. Он подготовил проект резолюции, который в декабре 2009 года рассмотрела комиссия ПАСЕ по политическим вопросам. Насколько я знаю, мысль о создании исследовательской группы в проекте резолюции нашла свое место. Итак, поработаем!

Станислав Кульчицкий, профессор, ДЕНЬ

Tweet