Прекрасная дама — не товарищ по партии. За нее ломали копья другие

Как бы мы ни относились к придуманному Кларой Цеткин (Clara Zetkin, 1857–1933) женскому празднику, великая немецкая революционерка лишь завязала бантик на торте, который культурная Европа выпекала перед тем уже приблизительно тысячу лет. Солидарность с женщинами в их борьбе за равные права — избирать и быть избранными или принимать участие в культурной и профессиональной жизни — стала естественным продолжением уважения к ним и признания за ними способности адекватно эти права использовать.

А первыми уважать женщину — и даже поклоняться ей — начали отнюдь не революционеры-социалисты, а средневековые рыцари. Правда, поклонение их имело несколько иные мотивы.

Лето 2009 года. Избрание и коронование королевы любви и красоты на рыцарском турнире в Висби, Швеция. Как видим, традиции куртуазной любви все еще живы. Фото (Creative Commons license): Aske Holst

Прошли годы, наступил непонятный XXI век, и Восьмое марта в нашей стране стремится к своим истокам: никто более не видит в женщине товарища по борьбе, а прав в ее распоряжении, по мнению многих, оказалось даже больше, чем у мужчин. Но цветы и конфеты ей полагаются лишь за сам факт бытия женщиной, то есть, по природе своей, прямой противоположностью солдату.

А начиналось все на Средиземноморском побережье, в богатой культурными слоямиProvincia Nostra (бывшей римской «нашей провинции»), доверительно прижавшейся к италийским землям на благословенной земле нынешней юго-восточной Франции. В Провансе и по соседству — в Аквитании, Шампани и Бургундии. Именно там при не столь еще и утонченных дворах принцев и герцогов, разделенных нуждами войн и крестовых походов на два тоскующих лагеря — бряцающих оружием рыцарей и ожидающих их дома женщин — и возникла необходимость в том, что гораздо позже назовут неприятным словом «сублимация», — в замене любви реальной на любовь вымышленную.

Тайные томления, ритуально повторяющееся многократное отвержение, униженное служение избранной даме, anorexia amorosa, подавленная сексуальность — вот бросающиеся в глаза черты куртуазной любви, воспетые в лирике Прованса, особенно устами трубадуров XII века Бернара де Вентадорна (Bernat/Bernard de Ventadorn/Ventaqdourn, ок. 1125 — ок. 1195) и Риго де Барбезье (Rigaut de Barbezieux). Принципы, начавшие естественным образом формироваться во времена первого крестового похода (1099 год), были доведены до абсолюта уже ко второй четверти XII века при дворе Марии Шампанской.

Путь воина любви

Законы куртуазной (от французского слова la court — «двор») любви накрепко пристегивались к рыцарскому кодексу чести. Если в японском бусидо (пути воина) важнее всего была верность господину, а женщины не фигурировали вовсе, то рыцарь европейский, помимо Бога и господина, никогда не должен был забывать и о своих дамах — Деве Марии и Даме сердца. Последнее весьма важно: идеальный рыцарь был обязан обладать целым рядом добродетелей — помимо верности и чести, ему пристали доблесть, благочестие, почтение к родителям, обходительность и… целомудрие.

Да и прекрасная дама не могла быть достижимой, напротив, она должна была поощрять в рыцаре чистоту: женский идеал стремился сколь возможно приблизиться к Деве Марии. К XIV–XV векам рыцарский кодекс постепенно покидал сферу разумной практики и приобрел черты того, что сейчас назвали бы lifestyle: походы сменились турнирами, когда дамы украшали свою одежду цветами посвященных рыцарей не в заточении замков, а на трибунах ристалищ.

Судьба первого певца неразделенной любви идеально иллюстрирует куртуазные принципы. Бернар из Вентадорна (Bernart de Ventadorn; ок. 1150—1180), сын служанки и пекаря и поэт-самородок, приближенный и обученный своим патроном — виконтом Эблом III Вентадорнским, имел благородную неосторожность влюбиться в жену господина, Маргариту Тюреннскую. Ей он и посвятил первые стихи, а затем, в полном соответствии с позже узаконенными куртуазными требованиями, покинул родной двор и прибился к одной из величайших рыцарских королев — Эленор Аквитанской, добравшись с ней до двора Плантагенетов в Англии. Но и там трубадур, неизбежно ставший странствующим, не остался, явился ко двору графа Тулузского, затем в Дордонь, затем в монастырь, и там умер.

Каролинский фестиваль Возрождения 2009 года в Хантерсвилле, Северная Каролина. Менестрель играет на арфе и поет о любви к прекрасной даме. Почти всё, что мы знаем о куртуазной любви, известно от трубадуров, мейстерзенгеров и менестрелей. И тем не менее fin’amour — нечто большее, чем просто выдумка поэтов. Фото (Creative Commons license): anoldent

«Истинная любовь приходит непросто,
Со страхом и сомнениями,
Как не бояться, что ничего не выйдет из нее?
Вот и не смею слова молвить», — писал Бернар.

Или вот еще:

Когда смотрю, как жаворонок полевой
Летит к солнцу, вне себя от любви,
Когда я смотрю, как жаворонок полевой,
Пьянясь восторгом, забывает о крыльях
И падает с высоты небес,
Я завидую птичьей судьбе.

В этих безыскусных стихах уже есть все то, что вскоре выльется в жестко структурированный кодекс куртуазной любви.

Не отставал и второй трубадур, удостоенный чести считаться родоначальником куртуазной идеи, — современник Бернара Риго де Барбезье. В отличие от собрата-простолюдина, Риго происходил из бедной рыцарской семьи в Коньяке. Описывают его как стеснительного человека и не особо выдающегося исполнителя, сильного лишь в сочинении стихов. Тут подоспела безответная любовь к жене барона Жофрэ де Тонэ, и куртуазный пазл сложился снова. Женщина, названная Риго «Лучшей из Дам» (Miellz-de-Domna), поощряла чувства поэта, но лишь платонически, алкая песен, а не измены.

Наверное, именно из христианской праведности и вытекали требования, предъявлявшиеся дворами виконтов и баронов к куртуазной любви: муж и жена не сковывались этими узами, им-то полагалось любить друг друга вполне физически и рожать наследников, зато рыцари рангом помладше делали то, что и пристало делать всем молодым людям, — влюблялись, писали стихи и пели песни (разве что не под гитару). С учетом того, что измены и промискуитет средневековой моралью не поощрялись, сублимация выливалась в эти занятия сполна, необходимая разрядка достигалась средневековым аналогом рубки дров — рыцарскими подвигами и устным песенным творчеством; честь сеньора не страдала. Честь дамы тоже.

Круглый стол. Любовный треугольник

Зададимся вопросом: знали ли сами трубадуры, рыцари и их прекрасные дамы, что то, в чем они упражняются, — куртуазная любовь? Конечно, нет. Романтические чувства к даме гарцевали в одних доспехах с рыцарским кодексом чести, а вычленять и анализировать их стали не так давно, всего-то в конце любознательного XIX века.

В 1883 году Гастон Пари (Bruno Paulin Gaston Paris, 1839–1903) сочинил статью «Изучая романсы Круглого Стола: „Ланселот Озерный II, Рыцарь Повозки“». Разбирая произведение Кретьена де Труа (Chrétien de Troyes, ок. 1135 — ок. 1185) 1177 года, вынесенное в название статьи, автор пришел к выводу, что amour courtois являла собой идолизацию объекта и своеобразное упражнение в дисциплине и смирении.

Разбор феномена и термин, подобранный для него Пари, быстро прижился, и в 1936 году Клайв Стейплз Льюис (Clive Staples Lewis, 1898–1963), оксфордский лингвист и автор «Хроник Нарнии», поддержал выкладки французского предшественника работой «Аллегория любви», определив куртуазную любовь как «любовь высоко специального толка, среди характеристик которой значатся смирение, обходительность, прелюбодеяние и религия любви». Но откуда вдруг взялось прелюбодеяние?

Об этом нам расскажет, к примеру, известнейший корпус рыцарских легенд, первые настоящие европейские романы. Итак, жил на свете безупречнейший из рыцарей Ланселот Озерный и испытывал он чувства к королеве своего сюзерена, короляАртура — Гвиневре. Артур, как ни странно, тоже любил жену. Как, впрочем, и других женщин, от которых у него иногда случались дети — например, печально знаменитый Мордред — плод незаконной плотской любви короля и его сводной сестры Моргаузы.

Куртуазная же любовь Ланселота и Гвиневры была столь сильна, что увенчалась близостью, о которой, как водится, постепенно узнали все, кроме короля, чьим наиболее доверенным рыцарем и был рыцарь озера. Любовь к Гвиневре косвенно послужила причиной и того, что Ланселот породил незаконного сына — Галахада, когда, очарованный леди Илейн, дочерью Короля-Рыбака, принял ее за свою королеву. Шок разоблачения был столь велик, что Ланселот временно помешался. Но это не самая большая драма в нашей истории.

Фестиваль Средневековья 2004 года в Португалии. Согласно легенде, гибель идеального королевства короля Артуре и рыцарей Круглого стала следствием любви между его женой Гвиневрой и рыцарем Ланселотом — сначала куртуазной, а потом пришедшей к своему логическому финалу. Фото (Creative Commons license): Randen Pederson

Артурианский цикл хладнокровно демонстрирует, как куртуазность, доведенная до закономерного для любви физического завершения, рушит мир Круглого стола, губит страну. Узнав о предательстве друга и жены, Артур жаждет мести. Ланселот бежит, Артур планирует сжечь неверную супругу у столба. Ланселот возвращается, спасает возлюбленную, при этом губя в бою былых друзей по подвигам, а оставшиеся в ярости провоцируют короля на полномасштабную войну с безупречным Ланселотом.

Артур оставляет жену под присмотром Мордреда, но тот планирует захватить отцов трон, а заодно и жену. Гвиневра бежит и прячется в лондонском Тауэре. Узнав об очередном предательстве, Артур возвращается и вступает в очередной и последний бой за свою честь и корону — на Камланнском поле он убивает Мордреда, но оказывается смертельно ранен и отправляется на остров Авалон — последнее пристанище короля рыцарей. Гвиневра и Ланселот встречаются еще однажды, после чего королева удаляется в монастырь. Как и Ланселот.

Легенды об этой троице и их окружении имеют десятки вариаций. Меняются не только варианты имен королевы и рыцарей, родственные связи героев, но и изгибы сюжета. В одних изводах легенды Гвиневра уступает настояниям Мордреда и даже рожает ему двоих сыновей. В других она изображена безупречной дамой безупречных рыцарей, не снесшей тяжести рокового чувства. Суть остается: канон куртуазной любви не менее далек от практики, даже в литературе, чем «Моральный кодекс молодого строителя коммунизма» от нравов заводских общежитий. Что же было на самом деле?

Куртуазная реальность

А в реальности медиевистам не удалось обнаружить практически ни одного фактического подтверждения того, что рыцари и дамы соблюдали заветы трубадуров. Мы не можем положить палец ни на один исторический источник, в котором бы говорилось, что реальный рыцарь Х всю жизнь поклонялся даме Y, а та действовала по писаному, так, словно оба мелкими шажками движутся по лестнице любви, держась за вот такие поручни:

Возникновение склонности к даме, зарождающееся при взгляде на нее;
Поклонение даме издалека;
Декларация страсти и преданности;
Добродетельное отвержение дамы;
Новые уверения в страсти и клятвы в доблести и вечной верности;
Стоны о приближающейся смерти, происходящей от неудовлетворенного желания (и другие физические проявления любовной лихорадки);
Героические деяния во славу дамы сердца;
Внезапно: тайное соитие;
Бесконечные приключения и ухищрения, дабы избежать разоблачения.

Что же за всем этим стояло? Гораздо больше, чем то, что видится взору современника, испорченного плохо переваренным Фрейдом. Поклонение даме даже терминологически уподоблялось рыцарем преданности сеньору и — как в случае с Ланселотом — самому Богу. Отсюда упорство в стремлении к обладанию, бесконечный многосложный квест, сродни поиску Грааля.

Миниатюра из позднесредневекового издания трактата «О любви» Андреа Капеллана

В битломанские семидесятые годы историки поставили под вопрос само существование куртуазной любви, назвав ее мифом, не подтвержденным средневековыми текстами. Однако как выясняется, даже термин cortez amors появляется однажды в уцелевшем провансальском тексте трубадура Пейра Овернского (XII век), и его тесно связывают с термином fin’amor (то есть, «прекрасная любовь»), часто фигурирующем в прованском и французском языках. Так неужели, как в известном анекдоте: слово есть, а любви — нет?

Зеркало должно было что-то отражать. Но что? Ряд историков полагает, что наш предмет выступал гуманистической реакцией на суровые раннесредневековые нравы, жестоко зарегулированные католицизмом. Тогда выходит, что куртуазная любовь — облагораживающая высокодуховная сила, уравновесившая закованный в железо мужской шовинизм предыдущих веков. Соответственно, осуждение церковью куртуазной любви в XIII веке как еретической выглядит попыткой подавить «сексуальную революцию».

С другой точки зрения, наш предмет выглядит, напротив, как попытка церкви цивилизовать грубые германские феодальные нравы XI века. Есть и еще соображение: превалировавшие в ту эпоху браки по сговору требовали какого-то выхода для романтических чувств, и куртуазная любовь могла возникнуть совершенно независимо от церковной политики, просто как реакция на заорганизованность матримониальных практик.

Печально, но свидетельств куртуазии вне фантазий труверов, трубадуров, менестрелей, миннезингеров и авторов романов Артурианского цикла практически нет — ни в законоуложениях, ни в дворцовых документах, ни в хрониках.

Есть, однако, нероманические письменные источники — так называемые «Придворные книги», или «Книги манер», распространившиеся в XIII веке в Германии и Италиии достигшие пика популярности в эпоху Возрождения, когда Бальдассаре Кастильоне (Baldassare Castiglione, 1478–1529) написал своего «Придворного» (Il Cortegiano). Английский перевод Il Cortegiano (The Courtyer, «Придворный» по-английски), Томаса Хоби повлиял на писания Спенсера, Бена Джонсона и Шекспира, ну, а через последнего, наверное, на всех нас. В 1622 году англичанин Генри Пичем (Henry Peacham, 1546–1634) сочинил собственный опус на тему куртуазности — трактат «Идеальный джентльмен» (The Complete Gentleman).

Само существование «Придворных книг» — в некотором роде подтверждение того, что о куртуазной любви не только пели. А в одной такой книге под названием «Книга трех добродетелей» (ок. 1405 года), где осуждается куртуазная любовь, указано, что запретные связи улаживались и покрывались путем специальных договоренностей. Ну, и совершенно реальными, а не выдуманными были избрания и коронования Королев любви и красоты на турнирах, награждение верных рыцарей знаками отличия, цвета шарфов, отражавшие преданность, любовное томление и т. д. А в 1454 году Филипп Добрый, собиравшийся в крестовый поход против турок, использовал для приведения вассалов под свои знамена притчи о куртуазной любви. В XV веке, как и в XI, рыцарские словари верности сюзерену и идее совпадали с кодексом куртуазной чести.

Рисунок XIV века, демонстрирующий, как рыцарю надлежит обращаться с Дамой сердца

«Я завидую птичьей судьбе»

Вот правила куртуазной любви, составленные в XII веке Андреа Капелланом (Andreas Capellanus, вторая половина XII века), автором популярнейшего трактата «О любви» (De Amore), впитавшего античные уроки Овидия и напоившего текст андалусийско-сарацинским влиянием, шедшим еще от Авиценны (Ибн Сины, Abu Ali al-Husain ibn Abdullah ibn Sina, 980–1037):

Брак — не причина не любить.
Кто не ревнует, тот не любит.
Нельзя любить двоих одновременно.
Известно, что любовь либо возрастает, либо убывает.
Получаемое любовником против воли возлюбленной, не имеет ценности.
Мальчики не любят, пока не достигают нужного возраста.
Когда один из любовников умирает, оставшийся должен вдоветь по нему два года.
Нельзя лишаться любви без самого весомого из поводов.
Нельзя любить, коли сама любовь тебя не принуждает.
Любовь всегда чужак в доме скупости.
Недостойно любить женщину, которую ты бы не взял в жены.
Истинный любовник не желает слиться в объятии с кем-либо, кроме возлюбленной.
Не скрываемая любовь редко длится долго.
Легкое достижение любви обесценивает ее; любовь, доставшаяся с трудом, ценится высоко.
Любовник периодически бледнеет в присутствии возлюбленной.
Когда любовник внезапно видит возлюбленную, сердце его трепещет.
Новая любовь гонит предыдущую.
Достаточно благородного нрава, чтобы мужчина был достоин любви.
Коль любовь уменьшается, она быстро пропадет и вряд ли возродится.
Влюбленный всегда исполнен дурных предчувствий.
Истинная ревность всегда увеличивает любовное чувство.
Ревность и, значит, любовь, возрастают, когда человек подозревает возлюбленную.
Раздражаемый мыслью о любви, ест и спит очень мало.
Что бы ни делал влюбленный, он думает о возлюбленной.
Истинный влюбленный не думает ни о чем другом, кроме как о том, чтобы угодить возлюбленной.
Любовь не может отказать любви ни в чем.
Любовник всегда готов слышать утешения возлюбленной.
Малейшие причины вызывают у любовника подозрения в возлюбленной.
Человек, которого раздражает избыток страсти, обычно не любит.
Истинный любовник постоянно и без перерыва одержим думами о любимой.
Запрет против того, чтобы одну женщину любили двое мужчин или одного мужчину — две женщины.

Понятно, что приведенные правила с неизбежностью повлекли всякого рода затруднения в придворной жизни. Похоже, история короля Артура и его жены должна была послужить предостережением любящим. И, пожалуй, последнее и важнейшее правило куртуазной любви сформулировал наш соотечественник Александр Блок, заявивший с безоглядностью всех настоящих трубадуров, что «только влюбленный имеет право на звание человека».

Динара Дубровская, Вокруг света