Преступный, но оттого тем более и уверенный в себе, озверевший от крови и трупного яда, наглеющий от все новых и новых побед, Третий рейх поначалу был не слишком озабочен заметанием следов своих преступлений: «а кто узнает?», «война все спишет», «победителей не судят», — универсальная философия подонка-триумфатора.
6 июня 1941 года был выпущен приказ Гитлера «О комиссарах», предписывавший всем войскам при взятии в плен и идентификации красноармейца — политического офицера — ликвидировать его на месте!
К чему, собственно, и приступили с рвением уже 22 июня, и первыми — именно военнослужащие вермахта, а не профи из СД. Принять соответствующее решение, оно же приговор, мог только офицер: но какой офицер, оболваненный валом старой и новой пропаганды о евреях, большевиках и жидокомиссарах, смог бы отличить комиссара или политрука от еврея, а еврея-политрука от не-политрука? Так что в вермахте повелась селекция любых евреев в массе военнопленных с их последующей безоговорочной ликвидацией.
Именно приказ о комиссарах раскрутил колесики Холокоста в качестве немецкой государственной программы уничтожения евреев как национальности, как расы. Отчего 22 июня вполне можно считать датой начала Холокоста, отмечает «Новая газета».
Уже через несколько дней — в Паланге, Каунасе, Вильнюсе, Львове — от красноармейцев, жертв этого приказа, перейдут к первым еврейским «экзекуциям» на гражданке и безо всякого приказа: трупы, пока их было немного, закапывали прямо на месте казни, например, в городских садах. Уже в июле 1941 года вышли боевые приказы Гейдриха, легитимизировавшие будущие «акции» (то есть массовые расстрелы) — с образованием гетто или без оного. Сами расстрелы, как и захоронения жертв, производились во рвах и оврагах близ самих этих мест (Понары, Румбула, Змиева Балка и т.д.). Гиммлеру, торившему свой путь в катастрофе по целине, летом 1941-го и в голову не могло прийти задуматься о ликвидации самих трупов — вместо их депонирования в земле.
Даже грубые просчеты коллег из НКВД в Лемберге (Львове) и других местах, не успевших при отступлении не только уничтожить трупы своих жертв, но даже захоронить их, не толкали его к этой мысли. Подтолкнуло — контрнаступление Красной Армии зимой 1941/1942 годов под Москвой, означавшее не только провал блицкрига, но и мифов о непобедимости немецкого оружия и его неподсудности.
Второе пришествие Блобеля
Штандартенфюрер СС Пауль Блобель (13.8.1894, Потсдам — 7.6.1951, Ландсберг [1]) был привлечен к ускоренному производству еврейских трупов с самого начала. В 1931 году вступил в НСДАП, служил муниципальным служащим в Золингене, с 1933 года — в гестапо, с 1935-го — в СД, в ноябре 1938 года — конфисковывал имущество синагог в Ремшайде, Золингене и Вуппертале, сгоревших в Хрустальную ночь. С 22 июня 1941 года — командир зондеркоманды «C-4а», чей кровавый след растянулся по всей Украине.
13 января 1942 года Блобель был снят с должности из-за своего плохого здоровья, подорванного профессиональным недугом палачей — алкоголизмом. Но уже в марте 1942-го Блобеля вызвал к себе начальник РСХА Р. Гейдрих и приказал заняться деятельностью поистине инфернальной — эксгумацией и кремацией трупов давно расстрелянных евреев.
Вся акция получила кодовое название «Операция 1005». Технологически задача распадалась на стадии: установить места расстрела сотен тысяч евреев на востоке, эксгумировать трупы, сжечь их, размельчить непрогоревшие кости и, по возможности, избавиться и от пепла.
Иными словами, решено было срочно «исправить» логистическую ошибку, допущенную в 1941–1942 годах — и уничтожить следы всех массовых экзекуций.
Из-за покушения на Гейдриха и его смерти (конец мая 1942 года) Блобель приступил к исполнению приказа только летом 1942-го. Весь остаток года он «трудился» на бывших польских землях, начав с могильников в Собиборе, Хелмно, Белжеце, Треблинке и Аушвице.
Узники соответствующих лагерей, непосредственно занимавшиеся эксгумацией, назывались не всегда одинаково: «зондеркомандо», «грубенкомандо», «лайхенкоммандо» (от немецких gruben и Leichen — «копать» и «трупы»). У последнего обозначения двойной смысл: трупы были объектом этой работы, но трупами, то есть обреченными на смерть, были и ее субъекты. Покончив с трупами, кончали и с теми, кто их выкапывал и сжигал.
Разумеется, Блобель искал технологический идеал для своей миссии. Но если мобильные газовые камеры были возможны и даже существовали, то крематории на колесах — нет. В Хелмно были опробованы фосфорные зажигательные бомбы, но огонь перекинулся аж на близлежащий лес. В итоге самыми эффективными были признаны гигантские костры-штабеля: тела и дрова, слоями и в определенном порядке уложенные на железных решетках, покоящихся на рельсах. В ноябре 1942 года в Берлине, в РСХА, Блобель обобщил свой опыт и прочел лекцию для группы товарищей — тонких специалистов по окончательному решению еврейского вопроса.
В первой половине 1943 года «Операция 1005» переместилась в Вартегау и на оккупированные территории СССР: Львов, «9-й форт» в Каунас, Малый Тростенец. В начале августа (а скорее, в конце июля) 1943 года Блобель прибыл в Киев, где разбил свой личный состав на две команды. Одну, под командованием оберштурмфюрера СС Бауманна, своего заместителя, отправил в район Днепропетровска («Команда 1005б»), а с другой («Команда 1005а») остался в Киеве.
Кандалы на босу ногу
Непосредственно в Бабьем Яре командовал штурмбанфюрер СС Генрих Тонхайде, один из руководителей и участников расстрелов 29–30 сентября 1941 года. Личный состав «Команды 1005а» — а это около 70 человек — был укомплектован исключительно офицерским и унтер-офицерским составом СД. Размещены они были в приспособленном под казарму каменном здании наверху оврага. Около 40 человек из команды Бауманна 5 сентября 1943 года были возвращены в Киев и влились в ряды тех, кто занимался «разземлением» евреев в Бабьем Яре. Две команды при этом не перемешивались, а распределились по днищу оврага, растянувшись примерно на два с половиной километра.
Два контура охраны района работ: внутри оврага и по его краям, КПП на въезде, сторожевая будка с пулеметным гнездом напротив выходов из землянок (немцы называли их бункерами), по периметру ходили часовые с собаками. Количественная пропорция к «фигурам» (так пренебрежительно эсэсовцы называли свою рабсилу): один эсэсовец — на пятерых-шестерых.
Фронт работ в Бабьем Яре предполагал несколько фаз. Первая началась в начале августа и продолжалась до 17 августа: строительство лагеря, установка по периметру оврага трехметровых маскировочных щитов. Окружающую территорию объявили запретной зоной и засадили деревьями, чтобы скрыть от любознательности советской авиации. Всей этой подготовкой занималась первая бригада — 100 мужчин и 13 женщин, — приведенная в овраг еще в начале августа: часть этой бригады была возвращена в Сырец.
Вторая фаза включала поиск и обнаружение могильников и выкапывание трупов. В это время вовсю использовался экскаватор, снимавший в поисках могильников «саркофаг» — верхний слой земли, достигавший в некоторых местах 4–5 метров.
Эта фаза началась 17–18 августа, а 25–27 августа уже приступили к третьей — к кремации. Ее элементами были штабеля-костры (сами узники называли их «печами»), сложенные по самой передовой методике от Блобеля и Тонхайде. На плане такой штабель — прямоугольник 5 на 10 м, иногда — квадрат со стороной около 10 м. Фундаментом служила мозаика из гранитных плит с разоренных еврейских могил с расположенного поблизости Лукьяновского еврейского кладбища. На плиты ставились рельсы, а на них — чугунные решетки-колосники (ажурные оградки могил все с того же еврейского кладбища).
На решетки из оград — слоями — укладывались трупы (или останки) и политые нефтью и керосином сосновые дрова и хворост. Нижний слой — тот, где рельсы, — пустой: он отвечал за хорошую тягу. В каждом слое трупов было примерно по 250, а самих слоев, постепенно на конус сужающихся, могло быть от 10 до 20.
Общее количество трупов в одном штабеле колебалось от 2,5 до 4 тысяч, а высота самих штабелей-костров доходила до 2,5–3 метра. Для того чтобы взгромоздить трупы и дрова так высоко, возводились временные леса-сходни. И трупы, как выразился В. Кукля [2] (одна из немногих «фигур», кому удалось бежать) «скирдовались» («Как скирдуют хлеб, точно так же мы и людей скирдовали»).
Факельщики поджигали нижний слой с разных сторон: первыми загорались волосы и только потом занималась плоть. Штабель горел сутки или несколько дольше, на его месте оставалась куча золы. Ее просеивали через сито — искали золото и драгоценности. Сравните у Н. Панасика, еще одного оставшегося в живых свидетеля: «Были там золотоискатели, т.к. оставалось после сжигания много золота, особенно у евреев, которых расстреливали: часы золотые, портсигары, ложки, вилки, эти вещи отбирались немцами, и они жили за счет этих вещей. Каждый день собирали несколько кг золота».
Но оставался не только пепел, но и непрогоревшие кости. Их тоже нельзя было оставлять — улика! Их нужно было дробить и перемалывать, но если на Западе, в лагерях смерти, «команды 1005» были оснащены специальными дробильными машинами, то в Бабьем Яре тот же эффект достигался вручную, обыкновенными ступками-трамбовками — и все на тех же гранитных плитах с кладбища. Пепел и костную муку рассеивали прямо в яру.
Всего же таких прогоревших штабелей, согласно В. Кукле, было 70–80, то есть зажигалось по 2–3 печи в день. Эти параметры выводят на минимальную сводную цифру в 175 тысяч сожженных трупов или останков. Но сам Кукля дает и структурированную, хотя и несколько меньшую личную оценку: 90–95 тысяч трупов в Бабьем Яре, 35 тысяч — в противотанковых рвах поблизости и 20 тысяч — из газвагенов, итого — около 150 тысяч трупов. Вот он — итог двухлетней деятельности немецкой оккупационной власти в Киеве. И это — без расстрелянных в Дарнице, в Голосеевском лесу, в Лавре!..
…Когда началась кремация, из гигантских костров повалил дым. Сразу же приехала городская пожарная команда, но ее попросили больше не беспокоиться и не беспокоить. Ночью облака отсвечивали заревами от этих гигантских костров-печей.
Из оврага понесся невыносимо омерзительный, сладковатый трупный запах. Охранники из СД и сами не могли подолгу его выдерживать: почти без перерыва они курили и пили шнапс. Часто в обонятельном букете возникал римейк жареной отбивной: это значило, что огонь лизал «свежезабитую» плоть тех, кого по несколько раз в день немцы привозили на смерть в Бабий Яр из киевских тюрем. Их теперь не бросали в ямы и рвы, а сразу же сжигали.
Впрочем, их и не расстреливали уже. В распоряжении киевской полиции и городской СД были газвагены, или душегубки. Полицейский водитель подвозил такой воронок с живыми еще смертниками до КПП в овраге и передавал руль офицеру из «1005а». Тот подгонял машину вглубь оврага, поближе к подготовляемому штабелю. Там он останавливался, переключал выхлопную трубу газвагена на кузов, двигатель ставил на полную мощность.
Минут 5–10 из кузова доносились душераздирающие звуки — тарабанили по железу, крики, стоны, а потом все стихало, и за 10–15 минут умирали практически все. Тех живучих, кого не прикончил газ, дожидался огонь.
Узники открывали кузов, вытаскивали трупы и несли к штабелю. После чего тот же офицер отгонял душегубку на то же КПП, где сидел и, заткнув нос, курил ее первый водитель.
Сама рабочая команда в Бабьем Яре, хоть и классическая Leichenkommano, но называлась иначе: Bau-Batallion (строительный батальон). В целом ее численность поддерживалась в интервале от 320 до 350 человек.
Ядро команды составляли узники Сырецкого концлагеря [3] или приписанных к нему филиалов. Всех, кто попал сюда 17–18 августа или позже, размещали в землянках. Одна большая группа, в 80 человек, по сообщению Н. Панасика, прибыла в Сырец из Белой Церкви и, возможно, Полтавы: доставили их с комфортом — на газвагене. Назавтра всю группу отвели из Сырца пешком в Бабий Яр, в лагерь «1005».
О кормежке и гигиене. Утром и вечером — по неполному литру несладкого кофе, на обед — литр баланды из нечищеной картошки, на ужин — просяной суп с «лушпайками» [4], 250 г хлеба. Воды — никакой, ни питьевой, ни технической, так что узники не мыли даже руки.
Первое, что происходило с узниками по прибытии в овраг, — перемена обуви. Заставляли разуваться и бросать полные вшей ботинки в кучу обуви: август же, тепло! А взамен — кандалы на босу ногу!
И это не метафора! Каждого подводили к кузнецу. Каждому полагалась цепь в 70 см длины, состоящая из 22 звеньев-колец, скрепленных с примитивными железными хомутами на ногах. Такая ножная «бижутерия» позволяла передвигаться в полшага и как-то работать, а вот сбежать, не расковавшись, не получится! Трижды в день охранники проверяли и кандалы, и цепь.
Вот несколько ярких свидетельств о «работе» с рабочих мест:
«…Первая партия была раздета, остальные трупы были одеты. Детей там было очень много, больше четвертой части. Лежит, например, убитая мать и держит на руках ребенка, прижимает его к себе. И видно, что ребенок просто задохнулся под землею. Отдельно маленьких детей не было расстрелянных. Были убитые дети лет 10–12. Молодежи среди общего количества было примерно четверть. Вообще разобраться хорошо нельзя было, потому что трупы разложились. Трупы брали просто руками, помогали баграми и топорами» (В. Кукля).
«…Там нельзя было стоять на ногах, голова кружится от запаха, но их приходилось брать руками. Были кручья по полметра [5], ими били по голове, и кручок вонзался в голову, и вытаскивали труп и тащили на кучу. В помощь нам был прислан экскаватор, который брал кубометр земли, а потом расчищали вручную. Идешь по людям, встаешь на голову, волосы слезают, ноги проваливаются в грудь. Для того чтобы быстро не умереть, каждый старался надеть на ноги что-нибудь. Я снял с трупа сапоги и туда всадил свои ноги и пошел. Таким образом мы откапывали трупы и складывали в штабеля на особых площадках» (Н. Панасик).
«…Однажды, когда мы вытаскивали трупы, произошло какое-то замешательство, подойти посмотреть было нельзя. Оказалось, что один из наших узников узнал свою жену и своих детей, которые были уже убиты в 1941 году… Когда вечером мы вернулись в землянку, он очень плакал и рассказывал, что жена и две девочки, 10 и 12 лет, не успели эвакуироваться и остались в Киеве. А сам он с первого дня пошел на фронт, попал в плен и очутился здесь. О судьбе своей семьи он ничего не знал. И вот произошла эта страшная встреча» (Я. Капер).
СД обращалось со своими «фигурами» крайне жестоко, требуя от них только одно: работу! Перекуры не приветствовались, но и заболеть было никак нельзя: иначе — в «госпиталь», то есть в горящий штабель.
За пару часов до смерти
Так что желание убежать с такого рабочего места можно понять. Первый, кому это удалось, — причем в одиночку! — был советский военнопленный Федор Завертанный (предположительно — во время «командировки» на еврейское кладбище): за это были расстреляны не только 12 «фигур» из его бригады, но и охранник СД, надзиравший за ними.
Собственно, трупы в овраге практически «закончились» 28 сентября 1943 года, то есть прямо накануне двухлетия «Гросс-акции» (29–30 сентября). Последним был вскрыт могильник останков пациентов Павловской психиатрической больницы.
В этот день демонтировали маскировочные щиты и заложили последний штабель — всего на несколько сот трупов. Укладывая рельсы на плиты, узники отчетливо понимали: этот штабель — последний, он для них!
Более того: к ликвидации приступили немедля. Добрая половина узников (около 150 человек, целая землянка) были расстреляны в этот же вечер возле этого последнего штабеля. Назавтра к прощальному костру должна была присоединиться и вторая землянка.
Но расслабляться и праздновать столь радостное событие как завершение миссии «1005» в Бабьем Яре палачи начали уже в эту ночь, чем изрядно помогли успеху второй землянки в исполнении ее планов. Как помог этому и туман, опустившийся ночью в овраг, а под утро и заморосивший дождь…
Во второй землянке была небольшая группа, которая уже давно готовилась к побегу. План держался в тайне до самого конца, иначе наверняка кто-нибудь да заложил бы СД (так уже было однажды). В план входило: первое — открыть наружный замок (для чего у трупов были одолжены ключи от ненужных им больше квартир, и один из ключей подошел к замку, в чем Кукля смог удостовериться еще 16 сентября); второе — расковаться (для чего были припасены два перочинных ножичка и большие ножницы, также позаимствованные у трупов и хранившиеся в песке под спальным местом Панасика); третье — броситься из дверей прочь, навстречу смерти или свободе; и четвертое — рассыпаться по оврагу!
И представьте — план сработал, побег удался!
На то, чтобы открыть замок, у Кукли ушло два часа, считая от полуночи. Когда расковались все желающие, то есть примерно в полчетвертого, инициаторы распахнули рывком дверь и по двое, по трое с криками стали выскакивать из землянки. Охранники охренели настолько, что пулемет застрочил не сразу, хотя после этого уже не умолкал. Но застрелено было всего шесть человек, в том числе один из организаторов побега, коммунист Ершов.
Когда из караульного помещения и казармы, пошатываясь, стали вываливаться, трезвея, эсэсовцы, и в сырое небо полетели осветительные ракеты, беглецы уже рассыпались по Бабьему Яру. «Я бежал извилисто», — как скажет о себе Кукля.
Сколько народу убежало — в точности неизвестно, как неизвестно и то, кого из бежавших схватили (задерживали, кстати, многих, но чаще всего препровождали в полицию или швыряли в эшелоны на Запад, откуда наши беглецы бежали уже в два счета). Полтавские или белоцерковские, возможно, потянулись к своим и больше уже не подавали голос. «Киевские» же голос подавали, известны 26 или 27 их имен. Как минимум 11 из них оставили свидетельства о своем овражном опыте. Двое, Яков Капер и Давид Будник, даже написали сообща книгу.
А 29 февраля 1944 года в «Известиях» было опубликовано «Сообщение ЧГК о разрушениях и зверствах, совершенных немецко-фашистскими захватчиками в г. Киеве», большой фрагмент которого был посвящен тому, что они рассказали.
После этого стратегический смысл заниматься «Операцией 1005» утратился. А сама публикация сообщения ЧГК от 29 февраля 1944 года явилась уже окончательной демаскировкой — и соответственно провалом — миссии «Операции 1005». До мест массовых расстрелов на юге России — в Кисловодске, Ессентуках, Минеральных Водах, Ворошиловске (Ставрополе), Ростове-на-Дону, Таганроге и др. — Блобель и его люди уже не дотянулись.
Автор: Павел Полян, «Новая газета»