С тех пор, как появился закон о защите прав человека, западные общества осознали, что не все люди способны нести ответственность за свои поступки, поскольку некоторые из них non compos mentis — не в состоянии мыслить здраво.
Такое освобождение от уголовного преследования было расценено как акт милосердия с точки зрения общепринятой морали: безнравственно мстить человеку, который не осознавал, что его поступки были неправильны. Данный принцип был хорошо известен в английском общем праве и оттуда был позаимствован законодательством США. Однако вопрос всегда состоял в следующем: «Безумие какого рода и степени могло бы освободить жертву от наказания за преступление, которое было бы непростительным с точки зрения закона для обычного человека?». Именно так это сомнение было сформулировано в Палате лордов в 1843 году.
В качестве бывшего психолога-судмедэксперта и прокурора в Нью-Йорке я была на передовой в борьбе суда за определение параметров защиты душевнобольных. До 20-го века обществу было мало известно о психических заболеваниях. Определение того, являлся ли человек невменяемым (психически больным или иррациональным в своем поведении), стало общеизвестной проблемой. Это было почти в духе фразы американского судьи Поттера Стюарта «Узнáю, когда увижу», произнесенной в 1964 году в попытке сформулировать определение жесткой порнографии, что отделило бы ее от сферы свободы слова, защищенной конституцией.
Суды пытались классифицировать и стандартизировать понятие преступного безумия. К 18 веку в Англии обычно применялась узаконенная практика: человек признавался невиновным по причине невменяемости, если он «абсолютно лишен адекватного восприятия реальности и страдает потерей памяти, а также совершенно не осознает своих действий, словно младенец или зверь». Конечно, животные знают, что делают, но они не задумываются над моральным аспектом своих поступков. Человек, находящийся в плену собственного больного разума, не должен быть наказан за свои преступления, если он не осознает, что его поступки «неправильны» с точки зрения религии, морали и закона.
Общество требует, суды подчиняются — они разоблачают и наказывают преступников. На Западе принято считать, что у каждого человека есть свобода воли, а значит, есть выбор — творить добро или зло. Если он выбирает второе, то заслуживает наказания. Психически тяжелобольные люди освобождаются от обвинений потому, что, как отметил Святой Августин, «у каждого человека есть свобода, но она ограничена для детей, слабоумных и тех, у кого нет способности определять, что есть добро, а что — зло».
Суды продолжали отказываться признавать виновным любого человека, который «знал», что делает, и привлекали к ответственности только тех, кто осознавал ошибочность своих действий. Проблема данной формулировки заключается в том, что мы склонны измерять порочность актора по степени нашего возмущения его поступком. И хотя изначальный посыл — не наказывать тех, кто не по своей вине, а из-за психических отклонений совершал противоправные и аморальные поступки, — оставался ясным, его применение вызывало сомнения.
В американских колониях суды метались между тем, чтобы понимать преступную вину по принципу «добро против зла», и тем, чтобы концентрировать внимание на психических отклонениях подсудимого. В 1639 году Дороти Тэлби была повешена в колонии Массачусетского залива за то, что сломала шею своей трехлетней дочери по имени Диффикалт. Губернатор Уинтроп утверждал, что в Тэлби вселился Сатана, который поработил ее разум (его наущения она воспринимала как божественные откровения) и убедил сломать шею своему ребенку. Пуритане считали, что почти наверняка это был случай глубокой и тяжелой послеродовой депрессии.
Но сопоставьте это с делом Мерси Браун, заведенном в 1691 году в Коннектикуте. В городе все знали о сумасшествии Браун. Поэтому, когда она убила своего ребенка, присяжные постановили, что подсудимая не способна контролировать себя и свои действия. Несмотря на то, что преступницу держали под стражей, чтобы предотвратить подобные правонарушения в будущем, ее все же освободили от смертной казни, установленной в качестве стандартного приговора для осужденных по этой статье.
Давным-давно, когда в Англии, когда Эдвард Оксфорд, безработный официант с рядом психических нарушений, был признан невиновным по безумию после попытки убить королеву Викторию в 1840 году, суд постановил, что «если заболевание обвиняемого было побуждающей к действиям причиной, которой он не мог сопротивляться, то он не будет нести ответственность за свои поступки». Подобным же образом, когда душевнобольной и разорившийся предприниматель-деревообработчик из Шотландии по имени Дэниел Макнотен в 1843 году попытался убить премьер-министра, вместо этого застрелив по ошибке его секретаря, судья проинструктировал присяжных по делу следующим образом:
«Вопрос, который необходимо рассмотреть, заключается в том, руководствовался ли арестант в момент совершения преступления своим разумом, чтобы понять, правильно ли он поступает. Если присяжные убедятся, что подсудимый был не в себе, когда нарушал законы уголовного кодекса и морали, тогда у него есть право на приговор в свою пользу…»
Макнотен был оправдан, но этот случай стал поворотным моментом: королева Виктория была возмущена тем, что преступника оправдали. В своем письме к премьер-министру Уильяму Юарту Гладстону в 1882 году она заявила:
«Наказание удерживает не только здравомыслящих, но и эксцентричных людей, чьи предполагаемые непроизвольные действия производятся больным мозгом под воздействием внешних факторов. Зная, что будут оправданы по причине сумасшествия, преступники еще чаще будут совершать безрассудные поступки, тогда как уверенность в неотвратимости наказания заставит этих людей настроиться на более мирный лад по отношению к окружающим».
С точки зрения психического здоровья это необоснованная позиция: мне до сих пор не удалось обнаружить ни одного психопата во власти мощного заблуждения, которого возможно было бы отговорить от поступков с помощью рациональных доводов или угроз. Для безумия не существует морали. Но тезис королевы Виктории ясно иллюстрирует то, что канадский адвокат Сиара Тул (ныне Макэй) в 2012 году назвала «столкновением между фундаментальными понятиями моральной и юридической виновности и новыми научными представлениями о функционировании психики и ее заболеваниях».
По указу королевы Виктории Палата лордов в 1843 году созвала коллегию судей, чтобы уточнить законное определение безумия. Согласно правилу Макнотена, человек признается невменяемым, только если:
«…действовал, будучи под порочным влиянием больного разума из-за психического расстройства, не зная природы и сути того, что совершает нечто ужасное, или же зная, но не осознавая неправоты в своем деянии».
В США это стало когнитивным тестом без какой-либо моральной составляющей: осознавал ли обвиняемый, что именно делал, когда совершал этот поступок, и способен ли он отличить «правильное» от «неправильного» (не ссылаясь на конкретное действие)?
По правилу Макнотена, если женщина застрелит мужчину, зная, что стреляет в человека, а стрельба в людей незаконна, она будет признана вменяемой и виновной, даже если страдает психическим расстройством и верит, что мужчина заражен смертельным вирусом с Марса, который убьет все человечество, только если она не убьет его носителя первым. Она знает, что убийство человека неправомерно, а значит, виновна, даже если считала свой поступок верным с точки зрения морали. Как писал американский невролог Мортон Принс в 1912 году: «Неадекватность этой формулировки полностью предстает перед нами, когда мы осознаем: она основана на концепции о том, что безумие — это всего лишь миф, состояние разума, которого не существует».
Правило Макнотена было принято почти всеми юрисдикциями в США. В 1881 году, когда Шарль Гито застрелил президента Джеймса Гарфилда, прокурор дела приравнял невменяемость к недостатку интеллекта. В своем последнем постановлении он заявил: «Очень тяжело осознавать, что человек с любым уровнем интеллекта может не понимать, что верховный правитель великой конституционной державы не может быть застрелен как собака».
Гито, который однозначно был не в своем уме, но обладал удовлетворительным интеллектом, был осужден и повешен.
Суды не уделяли должного внимания медицинской экспертизе, даже когда области психиатрии и психологии могли помочь лучше понять ментальные болезни. Датский терапевт 16-го века Иоганн Вейер пытался оспорить Саксонский кодекс 1572 о лечении безумия; его критика основана на том, что он не отражает реалий ментального заболевания. Судья возразил: «Вейер не юрист, а терапевт — следовательно, его взгляд на отношения между психической болезнью и правонарушением писаного права не может быть признан». Почти 400 лет спустя, в 1950-м, раскол между юридическим определением безумия и психиатрическим реалиями продолжался; судья верховного суда США Феликс Франкфуртер отметил «патологический процесс, обостривший конфликт между так называемым юридическим и психическим безумием». В ходе последующих 40 лет Тул пишет: «Юридическое определение оправдательного психического заболевания в контексте криминальной ответственности осталось по большей части нетронутым, защищенным от немедленного влияния медицинской теории и достижений».
Действующее юридическое определение невменяемости не имеет связи с психиатрией — оно полностью создано законом, ничем не обязанным ни психиатрии, ни науке о мозге и поведении. Психиатр Григорий Зильбург пишет в книге «Разум, медицина и человек» (1943):
«За исключением полностью сдавших, слюнявых, безнадежных психопатов с большим стажем или врожденных идиотов, которые редко совершают убийства или не имеют такой возможности, в подавляющем большинстве своем (а может даже и все) убийцы отдают себе отчет в том, что делают; им известны природа и характер их поступка и его последствия, и потому, что бы ни сказал психиатр, они юридически адекватны».
Ввиду недостаточной корреляции с психиатрией, создается впечатление, что данные психиатров и психологов недостоверны или что психические заболевания полностью субъективны; в действительности эксперты по ментальному здоровью зачастую не могут определить, вписывается ли подзащитный в юридическое определение невменяемости, даже когда они согласны с его диагнозом и степенью расстройства. Как сообщил психиатр-криминалист Томас Гутхейль из Медицинской школы Гарварда в 1998 году: «Психиатрическое свидетельство основано на юридических критериях по защите невменяемых, а не на психическом заболевании». В книге «Об ответственности» (1996) окружной судья Ричард Лоуэлл Нюгор пишет:
«Учитывая современные психиатрические и психологические сведения, правовые эксперты, чья задача — засвидетельствовать психическое состояние, не способны дать точные и научные определения в жестких рамках, навязанных законом… Судебные процессы, в которых присяжные должны определить судьбу обвиняемого, основываясь на противоречивых свидетельствах, приводят к „битве экспертов“ и, фактически, к произвольным решениям».
При составлении свидетельств [вменяемости и невменяемости] в мою бытность судмедэкспертом я часто разрывалась между формулировками, верными юридически, и показаниями, верными морально. Но, вероятно, это не важно, ведь наблюдения Нормана Финкеля о «Защите по невменяемости» (1985) справедливы и сегодня:
«Присяжные часто с пренебрежением относятся к свидетельствам экспертов и инструкциям по суду присяжных, зачастую и вовсе искажая их и следуя своему интуитивному пониманию и представлениям о том, что является безумием, а что — нет».
Проблема этой формулы в том, что обычно мы оцениваем порочность актора по степени своего возмущения его деянием. Если преступление ужасно, мы приписываем зло исполнителю, не учитывая его ментальное состояние. Так, во время судебного процесса остается окно для предрассудков, морального осуждения и желания отомстить. В случае Йоселин Ортега, няни, которая в 2012-м насмерть заколола двоих детей, присяжные в Нью-Йорке отклонили ее прошение о признании невиновной по причине невменяемости (в англоязычном праве — NGRI, Not Guilty by Reason of Insanity — прим. Newочём), несмотря на наличие серьезного психологического расстройства. Судья назвал ее «воплощением зла», а отец детей заявил, что «она должна жить, гнить и умереть в клетке из железа и бетона». Ее поступок, без сомнений, был одним из самых злых, но была ли такой она сама? Действовала ли она со злым умыслом и была ли способна контролировать свое поведение?
Если судьи не отождествляют себя с подсудимыми ввиду этнических, расовых, гендерных или демографических (статусных) различий, если они боятся подсудимых (возможно, по причине тех же предрассудков) и если преступное деяние шокирует их сознание, оправдательный приговор едва ли возможен, и не важно, насколько больным, помешанным, иррациональным был подсудимый в момент совершения преступления.
Думаю, это частично объясняет колебания адвокатов при выдвижении аргументов в пользу защиты по невменяемости. Примерно 15% заключенных под стражей в тюрьмах США подвержены серьезным ментальным расстройствам. Однако из всех обвиняемых в тяжких преступлениях лишь 1% просит о признании невиновности по причине своей невменяемости, и только четверть из них действительно признают невменяемыми, несмотря на наглядные психиатрические свидетельства. Как сообщает Нюгор, юридическое определение невменяемости заключено в таких расплывчатых и психологически бессмысленных понятиях, что часто приводит к «практически необоснованному решению в отношении того, что „правильно“, а что — нет». Эти сведения позволяют предполагать, что, перефразировав Шекспира, защиту невменяемости похвальнее нарушить, чем блюсти.
Исследования систематически выявляли расовые и экономические диспропорции в практике судебной системы США, и защита по невменяемости — не исключение. Малоимущие подсудимые имеют право на адвоката, но им не обещают адвоката с достаточным опытом работы, приемлемым графиком или необходимыми ресурсами для поиска и подготовки к делу. Общественная защита обычно подвержена переработкам и недоплате. В 2013 году Проект по приговорам при Комитете ООН по правам человека в своем отчете заключил, что «в США при ведении дел по преступлениям фактически действуют две отличающиеся друг от друга судебные системы: одна — для богатых, другая — для бедных и меньшинств».
Здесь мы сталкиваемся с другими факторами в защиту темнокожих людей в США, которые, по сравнению с белыми, были несправедливо арестованы, обвинены и строго осуждены. Правовед Хава Виллаверде писала в 1995 году: «Общее число арестов черных в 4 раза превышало число арестов белых, а в случае арестов за убийство — в 10 раз». Более того, криминалист Альфред Блюмштейн обнаружил в 1982 году следующее: «Двадцатилетние темнокожие мужчины попадают в тюремное заключение как минимум в 25 раз чаще, чем остальное население». Несоразмерное количество темнокожих подзащитных представляли государственные защитники вместо частных адвокатов. Позиция некоммерческой организации «Ментальное здоровье Америки» такова:
«Защита невменяемости осуществлена не в полной мере из-за недостаточного финансирования адвокатов для малоимущих лиц. У государственных защитников недостаточно времени или подготовки, чтобы понять, когда оправдана защита по невменяемости, и слишком мало ресурсов для того, чтобы нанять эксперта, чье мнение необходимо для поддержки защиты».
Это также согласуется с моими собственными наблюдениями: быстрее и надежнее использовать психиатрическое свидетельство, чтобы заключить с прокурором досудебную сделку, в надежде на сокращение срока. Безусловно, многие подсудимые, которые соответствуют юридическому определению невменяемости, никогда не пойдут в суд и не станут строить защиту такого рода. Вместо того, чтобы рисковать и рассчитывать на маловероятную защиту при серьезном обвинении, они признают вину в преступлении в обмен на меньший срок — но даже это часто подвергает подсудимого риску пожизненного заключения или смертной казни.
Но как относиться к тому, что человек, невиновный с моральной точки зрения по причине ментального расстройства, признает вину, вместо того, чтобы быть признанным невиновным по невменяемости? Во-первых, приговор подвергает подсудимых моральному осуждению за действия, которые были вне их рационального понимания. Во-вторых, в отличие от тюремного заключения, оправданным по невменяемости предоставляется «индивидуальное лечение, которое дает реальную возможность вылечиться или улучшить психическое состояние», на что в 1960 году первым указал юрист и врач Мортон Бирнбаум. В-третьих, пациент, признанный невменяемым может быть освобожден, если более не является психически больным и не представляет угрозы для окружающих. Кроме того, со стороны государства неконституционно ограничивать свободу такого человека дольше, чем если бы он был признан виновным. Длительность ограничений после установления невменяемости должны быть в целом короче, чем срок за преступление.
Что можно сделать для реабилитации невменяемых? Для начала — очевидные поправки в отношении судебного процесса: все подсудимые должны иметь равный доступ к защите. Это подразумевает адекватное финансирование сервисов государственной защиты, меньше нагрузки и больше средств для изучения и оценки ментального здоровья. Должны быть предусмотрены четкие стандарты по компетенции адвокатов при защите невменяемых — такие, например, как у защитников в делах, связанных со смертной казнью. Нам следует повысить требования для тех, кто производит судебно-медицинскую психиатрическую оценку. Что касается структуры, то вопрос о невменяемости должна решать коллегия из трех судей, а не присяжные. Такое решение ослабит влияние предрассудков и эмоций и умерит желание наказать, не глядя на психологическое состояние.
Но самое существенное изменение должно произойти в самом определении безумия. Оно должно быть утверждено в соответствии с психиатрическими реалиями и возвращено к истокам морали и этики. Те, чьи преступные действия — продукт иррационального бреда или порыв психического заболевания, а не следствие дурного характера и стремления к личной выгоде, не должны быть объектом порицания и возмездия.
Моральные основания судебной системы разрушаются, а сознательность оказывается оскорблена, когда осуждению и наказанию подвергаются те, чья психическая болезнь не позволяет им понять моральную неправильность своего деяния — особенно, когда эти осужденные непропорционально бедны или принадлежат к цветному населению.
По материалам Aeon
Автор: Сьюзен Винокур — бывший клинический и судебный психолог из Питтсфорда, штат Нью-Йорк, прокурор в отставке, ранее — доцент кафедры психиатрии медицинского факультета Университета Рочестера, а также автор книги «Ничейный ребенок» (2020).
Переводили: Эвелина Пак, Алиса Лесная
Редактировал: Сергей Разумов
Источник: Newочём