21 мая исполнилось 100 лет Андрею Сахарову – человеку, который еще при жизни стал одним из главных символов советского диссидентского движения. Сахаров жил в Москве (до высылки в Горький в 1980-м), но был ориентиром для несогласных (и “головной болью” для КГБ) во всех уголках страны: ему писали и звонили, передавали рукописи, просили совета и звали на очередной суд со всего Советского Союза. Имя Сахарова часто упоминается в документах КГБ УССР, хранящихся в архиве Службы безопасности Украины. Корреспондент Настоящего Времени собрал самые интересные из них и сопоставил сообщения чекистов с тем, что писал в мемуарах сам Сахаров.
Арест за стих и “больной” судья
В декабре 1971 года Андрей Сахаров прилетел в Киев. Ему недавно исполнилось 50 лет. К тому моменту он уже успел побыть суперзвездой советской науки (академик в 32 года, трижды Герой Соцтруда – самый молодой в советской истории), но эту страницу его жизни можно было считать перевернутой. Став в 1950-х одним из создателей советской водородной бомбы, ученый позже начал выступать против испытаний ядерного оружия, а со временем превратился в принципиального критика советской системы. Он писал статьи и брошюры о нарушениях прав человека в СССР, призывал стороны холодной войны к диалогу, в суде и за его пределами защищал фигурантов политических процессов.
В Киеве в те дни должен был состояться суд над украинским поэтом и диссидентом Анатолием Лупиносом. (Именно такая форма фамилии приводится в документах КГБ. Сахаров в своих мемуарах использует другую – Лупынос. Фамилия диссидента на украинском – Лупиніс (Лупынис).)
Лупинос уже был дважды судим за “антисоветчину”, отсидел 10 лет. На этот раз его арестовали и судили за публичное чтение своего стиха “Я видел, как бесчестили мать…” (“Я бачив, як безчестили матір…”) у памятника Тарасу Шевченко в Киеве. В образе матери явно угадывалась аллегория на Украину при советской власти.
Для того чтобы поддержать Лупиноса, следить за ходом процесса и придать ему огласку, Сахаров и прибыл в украинскую столицу. С ним была соратница и невеста Елена Боннэр. Они познакомились не так давно – тоже на суде.
Сахаров в мемуарах описывает любопытный случай во время их заселения в киевскую гостиницу “Москва”: “В гостинице нам дали койки на разных этажах, т. к. в наших паспортах еще не было отметки о браке, а нравственность в советских гостиницах охраняется весьма строго. Стоявший позади нас мужчина, вероятно сопровождавший нас гэбист, пытался протестовать – такому заслуженному человеку можно сделать исключение. У него, конечно, была своя цель – облегчить наблюдение, но он не хотел при нас открыться”.
Утром 16 декабря Сахаров и Боннэр встретились в гостинице с двумя местными диссидентами, Леонидом Плющом (именно он по телефону рассказал Сахарову о деле Лупиноса) и Иваном Светличным, после чего все отправились в Киевский областной суд.
Присутствие группы поддержки (а тем более именитого москвича) на судебном заседании не входило в планы КГБ – подсудимый бы уверился в своей правоте, а процесс бы привлек дополнительное внимание. Зачастую нужная власти атмосфера в суде обеспечивалась приглашением комсомольской массовки, которая дружно осуждала фигуранта дела. Но в тот день заседание просто перенесли по надуманной причине.
“В целях предотвращения возможных эксцессов в связи с рассмотрением уголовного дела Лупиноса судебное заседание было отложено под предлогом болезни председательствующего”, – докладывал республиканский КГБ в ЦК Компартии Украины.
Сахаров при этом вспоминал, что кто-то из их группы успел увидеть “больного” судью на работе.
В тот же день москвичи улетели обратно. Три недели спустя Боннэр и Сахаров вернулись в Киев, чтобы попытаться на месте выяснить, когда суд все же состоится. Это случилось на следующий день после того, как они официально стали мужем и женой.
Оказалось, что в Киев можно было не ехать – суд уже прошел. Лупиноса признали невменяемым и отправили на принудительное лечение в психбольницу. Он стал одной из жертв советской карательной психиатрии. Как считают исследователи, большинство из них на самом деле являлись абсолютно здоровыми – принудительное лечение использовалось как способ расправы с инакомыслящими.
Сахаров и Боннэр в тот день остановились дома у известного киевского писателя Виктора Некрасова. Последний тоже был “на карандаше” у КГБ из-за хранения самиздата и дружбы с диссидентами.
В документах пересказано содержание разговора Сахарова с Некрасовым – вероятно, квартиру писателя прослушивали. Академик, в частности, высказал намерение бороться за освобождение Лупиноса.
В последующие годы медики неоднократно приходили к выводу, что Лупинос выздоровел, но суд отказывал в выписке. Освободился диссидент лишь в 1983 году.
Вскоре после суда над Лупиносом, в январе 1972-го, были арестованы упомянутые выше Леонид Плющ и Иван Светличный. Началась масштабная волна преследований украинской интеллигенции – десятки человек подпали под репрессии за “антисоветскую агитацию и пропаганду” (среди них – Василий Стус и Вячеслав Чорновил). Плюща признали неподсудным, он несколько лет провел в Днепропетровской психбольнице, которую Сахаров называет одной из самых страшных (там же какое-то время находился и Лупинос). После освобождения, в 1976-м, Плющ смог эмигрировать во Францию. Иван Светличный получил 7 лет лагерей строгого режима и 5 лет ссылки, на свободу вышел в 1983-м. Виктор Некрасов пережил ряд обысков, а в 1974 году уехал из страны и поселился в Париже.
“Организована засылка”
Посадить или отправить в психушку самого Сахарова власть не решалась. Сначала своего рода индульгенцией были его научные достижения и регалии, позже – всемирная известность и Нобелевская премия. С академиком боролись пропагандистскими кампаниями, переходящими в травлю.
В 1973-м Сахаров дал интервью шведскому журналисту Улле Стенхольму, в котором критиковал разные стороны советского режима. Материал цитировали СМИ по всему миру. СССР ответил комментарием ТАСС для зарубежных стран и статьей “Поставщик клеветы” в “Литературной газете” – для внутреннего потребления.
Параллельно всесоюзное руководство КГБ разослало в республики указание устроить академику “отправку писем”.
Организация написания и отправки людям или организациям писем от “неравнодушных граждан” была одним из распространенных методов работы КГБ. Чаще всего такие письма писали за границу: например, Белый дом получал тысячи советских писем с протестом против внешней политики США. Скорее всего, авторами были реальные рабочие-колхозники-студенты, выполнявшие разнарядку КГБ, – хотя нельзя исключать, что послания писали сами чекисты. В теории это должно было действовать как точечная пропаганда – деморализовать адресата, сеять сомнения, переубеждать. Трудно сказать, достигали ли подобные акции какого-то эффекта, но КГБ периодически ставил такие рассылки себе в заслугу, отчитываясь перед партийным руководством.
Сохранился и отчет об организованной отправке писем Андрею Сахарову.
“По указанию КГБ при Совете Министров СССР в целях положительного воздействия на Сахарова Комитетом госбезопасности при Совете Министров УССР организована засылка писем в его адрес от ряда граждан республики, в которых выражается отрицательное отношение к высказанным им в “интервью” взглядам”, – рапортовали в украинском КГБ.
Из мемуаров мы знаем, что временами в почтовый ящик Сахарова падало до десяти таких писем в день.
Приходили и угрозы. В одном анонимном послании, напечатанном на машинке и полученном в 1974 году, были такие строки:
“Если Вы ее (свою деятельность – НВ) не прекратите, мы примем свои меры. Начнем мы, как Вы понимаете, с Янкелевичей – старшего и младшего.
ЦК Русской Христианской партии”.
Речь о зяте и соратнике Сахарова Ефреме Янкелевиче и его сыне, (соответственно, внуке академика) Матвее, которому тогда было лишь 15 месяцев. “Не было никакого сомнения, что эта бандитская угроза исходит от КГБ”, – писал об анонимке Сахаров.
Делом рук чекистов диссидент считал и замену писем его друзей и единомышленников на устрашающие фотографии (конверты с адресами при этом оставались те же): “В конверты от рождественских поздравлений были вложены фотографии автомобильных катастроф, операций на мозге, обезьян с вживленными в мозг электродами – таких писем за один-два дня пришло много десятков”.
А вот письма со словами поддержки, наоборот, до академика могли не дойти. В сентябре 1973-го КГБ Украины сообщает об изъятии двух таких писем.
Первое шло из Днепропетровской области.
“Уважаемый академик Сахаров! Я, Александр Шипов, восхищен вашим поступком. У нас мало в стране людей, которые могут сказать правду такую, какая она есть. Большинство просто молчит в пассивном ожидании чего-то или просто боятся”, – писал автор.
Во втором письме, от имени студентов крымских вузов, утверждалось: “Мы с Вами, как и большинство крымчан”.
В обоих случаях авторов начали разыскивать чекисты.
“Нет на них Дзержинского”
Пожалуй, самым сильным ударом по советской “антисахаровской” пропаганде стало присуждение диссиденту Нобелевской премии мира за 1975 год. “За бесстрашную поддержку фундаментальных принципов мира между людьми и мужественную борьбу со злоупотреблением властью и любыми формами подавления человеческого достоинства” – так Нобелевский комитет обосновал свое решение.
Как вспоминал Сахаров, когда после новости о присуждении он возвращался домой, “звонки телефона были нам слышны еще с лестницы – это были поздравления от знакомых и незнакомых, из Москвы и других городов СССР, очень много поздравительных звонков из-за рубежа… много звонков иностранных корреспондентов”.
Среди звонивших академику с поздравлениями КГБ Украины выделяет жену и соратницу находящегося на принудительном лечении Леонида Плюща Татьяну Житникову, а также московскую диссидентку Татьяну Ходорович, находившуюся в Киеве и общавшуюся с Житниковой. Судя по документу, дозвониться они не смогли, но отправили поздравительную телеграмму. Как заявил в беседе с ними известный артист из Москвы (также приехавший в Киев) Борис Амарантов, “присуждение премии Сахарову всколыхнуло политическую жизнь страны”.
Действительно, новость из Осло воодушевила многих инакомыслящих по всему СССР.
“…Отдельные враждебно настроенные лица с одобрением воспринимают присуждение премии Сахарову, оценивают это как победу “инакомыслящих” в СССР, как важный стимул к безнаказанной дальнейшей антисоветской деятельности, высказывают свою солидарность с ним”, – сообщали в КГБ.
Близкий друг Виктора Некрасова (поэтому интересовавший КГБ) киевский инженер Олег Лапин высказал уверенность, что “никто теперь не посмеет тронуть Сахарова” и что если его не выпустят на церемонию получения премии, “весь мир ополчится против Советского Союза”.
Разрешение на выезд академику все же не дали, сославшись на то, что он знаком с государственной тайной. Вместо него в Осло выступила Елена Боннэр.
Украинский политзаключенный Михаил Горынь не только приветствовал награждение Сахарова, но и, как отмечалось в записке КГБ, “распространял провокационные слухи о том, что якобы “академик Келдыш отказался от поста президента АН (Академии наук – НВ) СССР в связи с тем, что ему предложили исключить Сахарова из членов Академии наук”.
Различные слухи на эту тему активно циркулировали и в оппозиционной, и в научной среде. Мстислав Келдыш, 14 лет руководивший Академией наук, отказался переизбираться на этот пост за несколько месяцев до появления цитируемого документа – но не из-за Сахарова, а по состоянию здоровья. Во многих публикациях встречается утверждение, что ранее, когда власть поставила вопрос об исключении Сахарова из АН, Келдыш действительно вступился за него и отстоял.
Есть еще одна популярная история о тех событиях, похожая на легенду. Если верить ей, Келдыш собрал узкий круг выдающихся ученых, чтобы решить, нужно ли исключать Сахарова. Физикохимик Николай Семенов отметил, что прецедентов исключения академиков не было, на что физик Петр Капица парировал: один прецедент был – Гитлер исключил Эйнштейна из Прусской академии наук. Якобы этот аргумент убедил Келдыша, что Сахаров должен остаться академиком. Даже если такой разговор действительно был, Семенов с Капицей допустили неточности (возможно, сознательно, чтобы помочь Сахарову): академиков, объявленных “врагами народа”, не раз исключали, а Эйнштейн после прихода нацистов к власти сам вышел из Прусской академии наук.
Бывший член Организации украинских националистов и политзаключенный Евгений Чередниченко полагал, что премия превратила Сахарова в “апостола”, к которому теперь будет прислушиваться весь мир.
Разрабатываемый КГБ филолог Кондрат Сторчак рассчитывал, что награждение Сахарова “будет способствовать росту количества диссидентов, а также людей, которые или равнодушно ставятся к партии и к съезду, или же прячут свои враждебные чувства”.
Советская власть на решение Нобелевского комитета отреагировала так же, как и в других подобных случаях, – пропагандистской кампанией в прессе.
“Опять, как это было в 1973 году (после интервью Стенхольму – НВ), появилось много статей, в которых “развенчивалась” моя деятельность, окарикатуривались и высмеивались мои статьи, а решение Нобелевского комитета характеризовалось как враждебный, провокационный акт”, – вспоминал Андрей Сахаров.
Как и прежде, КГБ занялся рассылкой писем “возмущенных граждан” – но теперь не только самому Сахарову, но и в Нобелевский комитет в Осло.
“В целях разоблачения Сахарова перед мировой общественностью как ярого антисоветчика, а также истинного смысла провокационных, враждебных СССР действий комитета по Нобелевским премиям, КГБ при СМ УССР считает целесообразным организовать направление в адрес указанного комитета и Академии Наук СССР (для Сахарова) писем-протестов представителей трудящихся республики, в том числе видных ученых, деятелей культуры, искусства и одновременную публикацию таких материалов через возможности АПН за рубежом”, – отмечается в записке КГБ.
Что касается большинства советских граждан, то чекисты уверяли: “Трудящиеся республики гневно осуждают враждебную нашей стране акцию – присуждение Сахарову А.Д. Нобелевской премии мира, рассматривают ее как плату за предательство, кощунство над честным народом, направленную против разрядки международной напряженности, на разжигание враждебной СССР кампании за рубежом и активизацию антисоветских элементов внутри страны”.
В качестве примера “осуждения трудящимися враждебной акции” КГБ приводит слова старшего преподавателя Харьковского пединститута А. Шарапова, переданные неким агентом: “Человек, бросивший науку, клевещущий на свою Родину, поддерживающий зверства фашистского режима в Чили, недостоин быть вписанным в книгу лауреатов”.
Поддержка Сахаровым “зверств фашистского режима в Чили” – одно из наиболее часто звучавших обвинений в адрес диссидента. Осенью 1973 года, после переворота Аугусто Пиночета в Чили, смертельно больной поэт-коммунист Пабло Неруда был помещен под домашний арест. Сахаров, поэт Александр Галич и писатель Владимир Максимов выступили с обращением в защиту Неруды, адресованным чилийскому правительству. Текст содержал привычные для такого жанра обороты и проявления вежливости, в том числе: “Насильственная смерть этого великого человека омрачит на долгие времена объявленную вами эпоху возрождения и консолидации Чили”. Вырвав эту фразу из контекста, советская пресса преподнесла ее как выражение симпатии к чилийской хунте.
“Реакционные круги Запада дали Нобелевскую премию Сахарову за то, что он работает на них против нас, собирая под свои знамена все отребье, всех отщепенцев, врагов разрядки, за которую борется все прогрессивное человечество. Этот предатель ест наш хлеб и на наш же стол гадит”, – высказался Я. Букатников из Днепропетровска.
Для инженера из Киева В. Левченко награждение Сахарова не стало неожиданностью – он считал, что это “старая тактика антикоммунизма” с целью оградить академика от “санкций государства”, и провел параллель с двумя другими неугодными власти лауреатами – Борисом Пастернаком и Александром Солженицыным.
К дружному хору осуждавших присоединялись и находившиеся в республике иностранцы – прежде всего в документах цитировали студентов украинских вузов из Африки и Южной Америки.
В частности, Родольф Обандо Акуньо из Коста-Рики охарактеризовал Сахарова как “известного экстремиста”.
Многие респонденты, чьи высказывания приводятся в документах КГБ, полагали, что с Сахаровым обходятся слишком мягко и его нужно лишить гражданства и выслать из страны (как незадолго до этого Александра Солженицына) или посадить.
Искусствовед Юрий Варварецкий заявил: “Не могу понять позиции наших властей, которые с ним “нянчатся”, хотя всем понятно, что он враг и ему место не в Москве, а в Сибири”.
“Нет на них Дзержинского, он бы им показал, как надо нас уважать, никто из этих подонков не смог бы и рта раскрыть”, – сетовал одесский инженер Н. Туницкий.
Без наград и в ссылке
В том же духе выдержаны сводки КГБ о реакции людей на события января 1980 года, когда Сахарова лишили всех советских наград и званий (кроме академика) и выслали в Горький (теперь Нижний Новгород) – город, закрытый для иностранцев. Это был ответ на интервью и заявления диссидента с осуждением вторжения советских войск в Афганистан и поддержкой идеи бойкота московской Олимпиады.
Как в СССР ловили (и где искали) вражеских агентов перед Олимпиадой-80. Материалы архивов КГБ
Одна из важнейших ролей в организации летних Олимпийских игр 1980 года принадлежала КГБ
КГБ информировал, что решение власти “активно обсуждается” в том числе в рабочих коллективах.
В документе приведены слова электромонтера Днепропетровского электровозостроительного завода Б. Лисуна: “Лишение Сахарова всех наград – это последнее предупреждение. Теперь вокруг этого факта поднимется шумиха, организованная западной пропагандой. Однако советские люди, по многочисленным просьбам которых был сделан этот шаг, дадут достойный отпор проискам буржуазной демагогии. Подтверждение тому – обсуждение и одобрение рабочими цеха действий нашего правительства”.
Заведующая отделом Дворца пионеров и школьников города Черновцы Л. Туревская высказала пожелание, чтобы Сахарова “как уголовника” отправили “в такие отдаленные места, в которых он не сможет слушать враждебные заокеанские “голоса”.
В. Сазонкин, инспектор Ровенского отдела культуры, был убежден, что Сахарова давно нужно было посадить “как агента ЦРУ”. “Это не требует доказательств. И так ясно, на кого он работает”, – добавил он.
Официально высылка Сахарова никак не была связана с предстоящей московской Олимпиадой, но многие инакомыслящие не сомневались, что от академика избавились перед грядущими Играми.
В этом контексте КГБ упоминает украинского поэта и политзаключенного Василия Стуса (в документе он охарактеризован как “возвратившийся в г. Киев после отбытия наказания украинский националист, нигде не работающий”). В кругу единомышленников он говорил: “Действия властей в отношении Сахарова носят временный характер. После Олимпиады его могут возвратить, если он будет вести себя лояльно”. Несколько месяцев спустя самого Стуса арестовали – как считается, в рамках той же волны репрессий перед Олимпиадой. Поэт был осужден на 10 лет лагерей и на свободу уже не вернулся – он умер в лагерном карцере в 1985 году.
Сахаров же в Горьком лояльно себя не вел и вместе с Еленой Боннэр провел в горьковской ссылке почти семь лет. Вернуться в Москву им разрешили уже в перестройку, в конце 1986-го – чтобы сообщить об этом, академику позвонил лично Михаил Горбачев.
После возвращения из ссылки Андрей Сахаров, которому было всего 64, прожил еще три года. За это время он успел стать депутатом Верховного Совета СССР и представить проект новой Конституции СССР. Награды и звания Сахарову так и не вернули – ни при жизни, ни посмертно.
Автор: Эдуард Андрющенко; НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ