На сотый день войны способность удивляться и ужасаться притупляется. Но потом приходят новые свидетельства зверств российской армии, и ты заново проваливаешься в бездну.
Писатель Сергей Медведев, на страницах издания “Холод“, размышляет о том, что стоит за зверствами российской армии.
В начале апреля в селе Термаховка Киевской области российские солдаты взяли на улице пятерых местных парней, связали их, положили кругом на поле и продержали так две недели под прицелом пулемета. По ночам был мороз до -10, шел снег. Одному из парней прострелили ногу. Девять дней он лежал с открытой раной. В какой-то момент солдаты притащили им «двухсотого» — труп убитого местного жителя и бросили между ними: «чтобы вам спалось хорошо».
Эти солдаты вряд ли смотрели «Груз-200» Алексея Балабанова, режиссера-пророка, предсказавшего, среди прочего, явление русского фашизма, — но их извращенным фантазиям позавидовал бы и сам покойный режиссер.
Третий месяц в Украине творится оргия эпического, беспредельного насилия — c массовыми расстрелами и изуверскими пытками, с убийством местных жителей просто так, от скуки, для прикола, с изнасилованием и убийством родителей на глазах у детей и наоборот, с насилием над девочками и женщинами в возрасте от восьми до 80 лет.
Читать такие истории невыносимо, но необходимо — из долга сострадания, эмпатии, но также и в попытке понять: откуда берется это эпическое зло, которое принесла российская армия, из каких хтонических глубин, из каких кошмаров и фильмов ужасов? Произошла ли в России генетическая мутация, в результате которой появились на свет равнодушные садисты, пришедшие сейчас на землю Украины — оставшиеся в живых местные жители, ставшие свидетелями их зверств, говорят о них не столько со страхом, сколько с изумлением: «вперше таке бачимо», «мы даже не представляли, что такое возможно»
Впрочем, не надо быть Федором Достоевским, Юрием Мамлеевым или Владимиром Сорокиным, чтобы исследовать темные закоулки русской души. Достаточно посмотреть хронику полицейского насилия, пыток в полиции и в исправительных колониях, армейских преступлений, чтобы понять, что все происходившее в Буче, Ирпене, других городах и поселках, побывавших под российской оккупацией — не эксцесс и не патология, а часть нормы, рутинные практики российских аппаратов насилия.
Коллеги-журналисты из «Проекта» копнули историю российских частей, стоявших в Буче — имя этого поселка под Киевом теперь станет нарицательным, наряду с Хатынью и Самашками — и оказалось, что там стояли части, известные своей жестокостью и в мирное время. Например, 64-я мотострелковая бригада 35-й армии из Хабаровска пользуется у себя в регионе дурной славой, ее позывным «Млечник» даже пугают детей.
Там то и дело происходят самоубийства, сбегают из части срочники и контрактники; только за три недели в феврале 2014 года в войсковой части 51460, размещенной в поселке Князе-Волконское, погибли 7 человек. Примечательно, что после отступления российской армии из-под Киева президент Путин присвоил этой части почетное звание гвардейской — словно одобряя и награждая те военные преступления, что она совершила. Такой же след армейского насилия тянется и за 127-й мотострелковой дивизией 5-й Армии, также расквартированной на Дальнем Востоке: она регулярно попадает в криминальные сводки, а в окрестностях части находят трупы солдат без голов.
В Буче орудовали не какие-то особые изуверы (ходили слухи о специальных частях Росгвардии, о чеченских подразделениях — хотя и они тоже были замечены в жестоких расправах), а обычные части российской армии, которая, несмотря на все реформы Анатолия Сердюкова и масштабный пиар, по-прежнему стоит на жестокости как единственном способе управления.
Джеффри Хон из Лондонской Школы экономики, исследовавший практики насилия в российской армии, отмечает, что военные преступления российской армии в 21 веке, от Чечни и Грузии до Сирии и Донбасса (до начала текущей фазы войны) остались безнаказанными; вооруженные силы России, в отличие от западных армий, не выработали институциональной культуры, которая способствовала бы минимизации потерь среди мирного населения: у российской армии не существует никаких предохранителей от неоправданного, произвольного насилия. «Сегодняшние зверства российской армии порождены ее органической неспособностью изжить наследие своей советской предшественницы, — заключает он. — Смертоносность и победа любой ценой остаются для российских военных главными приоритетами».
Подобное можно сказать о других институтах российской власти: о полиции, поставляющей в воюющую армию части ОМОНа, о Росгвардии, о системе ФСИН. В последние годы, благодаря распространению мобильных девайсов в местах заключения и доступности соцсетей, на публику вывалились терабайты шокирующих свидетельств пыток, издевательств и изнасилований, которые десятилетиями практикуются в российских тюрьмах и стали нормой в отношениях между администрацией и заключенными и самими заключенными.
В Украине сегодня воюют контрактники, набранные в наиболее депрессивных и криминальных регионах России, где тюремная субкультура доминирует среди мужского населения — большинство или сидели сами, или их ближайшие знакомые и родственники, подростки там вовлечены в сети АУЕ — и теперь этот уклад с его «понятиями» и практиками экстремального физического и сексуализированного насилия перенесен на оккупированные территории Украины: российский тюремный беспредел вырвался за заборы колоний и за границы страны.
Впрочем, насилие не ограничено одними государственными институтами, оно же творится в семьях, в отношениях мужчин и женщин, родителей и детей, старших и младших, начальников и подчиненных. Оно прорывается в перехваченных телефонных разговорах российских военнослужащих с командирами, в которых изобилуют мат, угрозы, оскорбления, в звонках и переписках солдат со своими семьями, где слезливая сентиментальность смешана с жестокостью и цинизмом — одни жены советуют солдатам, чем поживиться в домах украинцев и какие размеры обуви брать, другие предупреждают: «украинских баб насилуй, только предохраняйся».
Насилие вошло в плоть и кровь российского общества, стало исходным кодом социума, построенного на иерархии и подчинении, на отъеме и распределении ресурсов — где грубая сила превыше морали, а власть — выше права. Этот порядок освящен поведением правящего класса, давящего простолюдинов своими автомобилями с мигалками, уходящего безнаказанным от правосудия, освящается в речах президента Путина, который учит, что «слабых бьют» и «надо бить первым», срывая аплодисменты толпы.
Это насилие, как правило, зарезервировано для внутреннего употребления, поддерживая и легитимируя социальный и политический порядок внутри страны, — но здесь оно впервые в массовом порядке вылилось за пределы России вместе с двухсоттысячной армией вторжения, получило государственную санкцию и идеологическое обоснование. Те же слова Путина о «нацистах и наркоманах», почерпнутые им из пропагандистских фальшивок (которые, похоже, являются для него основным источником сведений о мире за пределами бункера), солдаты-оккупанты воспринимают буквально, и врываясь в украинские дома, спрашивают у изумленных хозяев «а где у вас тут нацисты?», или, как свидетельствуют жители все той же Термаховки, удивляются: «мы ему пальцы сломали, а он даже не скривился, по-любому под наркотиками какими-то был!».
Пытаясь понять, что стоит за зверствами российских оккупантов в Украине, мы видим, что проблема не в отдельных садистах и мародерах, а в самом устройстве России.
Продолжая армейскую метафору, Россия пошита, как шинель. Не шинель Акакия Акакиевича, из которой выросла вся русская литература, а простая солдатская шинель, один из базовых архетипов вечно воюющей нации. У нее есть лицевая сторона и изнанка. На лицевой стороне — суровой, грубой и продубленной веками — пространство, империя, масштаб, война, танки и самолеты, атомная бомба, космос, культура, Москва и Петербург, храмы и дворцы. На изнанке, которая не видна миру, но прилегает к нашему телу, — рабство, хамство, воровство, ложь, самодурство и неизбывная жестокость русской жизни. Мы к этому привыкли и носим, поеживаясь и почесываясь; отдельные патриоты даже считают, что такова цена величия и втайне гордятся таким устройством русской жизни: пусть огород неполот и по нужде ходим до ветру, зато есть балет, литература, загадочная душа и великая империя.
А сейчас случился конфуз: Россия, по любимому словцу Достоевского, «заголилась», шинель вывернули наизнанку и выставили напоказ то самое коренное убожество в виде «армии вторжения», явили миру всю русскую бессмысленную злобу, дремучее невежество, повальное воровство, жестокость, насилие и презрение к личному достоинству и человеческой жизни, что украинских граждан, что собственных солдат.
Все те фирменные национальные черты, с которыми мы свыклись внутри страны, вдруг стали видны: засияли все дыры, прорехи, кривые швы, полусгнившая ткань русской шинели, и это уже не репутационная, а цивилизационная катастрофа. Она разрушает власть симуляции, на которой стояла Россия последние нескольких веков: внешняя форма страны, явленная в этой бесстыдной войне, теперь соответствует ее внутреннему содержанию — Россия предстала миру такой, какая она есть. Можно ужасаться той бездне зла, что открылась в Буче и Мариуполе, но не стоит ей удивляться: вся Россия наша Буча.