Дневник обвиняемого. Часть первая. Признаться никогда не поздно

Полковника из-за меня лишили премии – тысяч сто, я думаю. Естественно, бесится. Облпрокуратура – первый зам «генерал Вася» Х., заказчик моего дела, и подчиненный ему отдел по коррупции дружно в конце сентября ушли в отпуск. Весной так же было. Когда второй раз мое дело в суд пихали, они на страстной неделе все в отпусках оказались. Грехи, что ли, так усердно замаливали, что сажать было некогда и некому.

 «Все люди изнашиваются и – погибают, это естественно; но нигде они не изнашиваются так страшно быстро, так бессмысленно, как у нас, на Руси…» 

10.08.2013. Фабула и сюжет

Я веду этот дневник уже почти десять месяцев. Получается безумно длинный неструктурированный текст. Не знаю, даже кому он может быть интересен, но сокращать нельзя – из смерти слов не выкинешь. Если вы это читаете – хеппи-энда нет. Хеппи-энд превратит эту буквенную кашу в семейное чтение у камина. Но здесь вам не Голливуд. Это Россия, здесь вампиры всегда побеждают. Или не «всегда», или – «пока». В общем, если вы это читаете, с высокой вероятностью, автор мертв или в тюрьме. К этому все идет. Свет моих очей Натали не верит, говорит, повторяет к месту и не к месту: «Все в конце концов, будет хорошо». Когда только – не говорит. Ну да – в конце мы все умрем. И будет – хорошо.

18.10.2012.

365 х 3 = 1095 + 1 (за високосный набежал) + 11 в августе + еще 48. Итого: с 20 августа 2009 года 1155 дней как я – обвиняемый, а с утра 21 августа еще и безработный (без шансов трудоустроиться на малой, к которой подписан подпиской о невыезде, родине). Я – бывший главный редактор областной газеты. Уголовных дел сейчас – три: взятка (290 часть один, до пяти лет), растрата в особо крупных (160 часть четыре, до десяти) и злоупотребление служебным положением (285 часть один, до четырех).

В сумме – до девятнадцати лет лишения свободы, но в юридическом максимуме – до пятнадцати, кажется. Нижнего предела ни по одной статье нет, к слову. И если повезет, то теоретически можно отделаться «условным» испугом. Из плохого – в деле ФСБ и Следственный комитет. «Пять мультов надо. Если бы раньше спохватился, то за мульт можно. Нам – пятьсот, прокуратуре – пятьсот. А теперь, когда ФСБ подключилось, все сложнее: им – четыре надо», – решальщики свои сказки сочиняют мне. А через них меня менты прощупывают – готов ли я полдома свои продать. Не дождетесь.

Еще «менты» (я их всех, которые на одно лицо, – одним именем их поганым) предлагают на так называемом «особом порядке», без судебного разбирательства, – «три условно». Но эта красота предполагает полное признание вины и возмещение «ущерба» (присядьте) – двадцать миллионов. «У тебя официальная зарплата восемь – вот по две тысячи в месяц и будешь платить. А цацки мы жене в качестве жеста доброй воли вернем, только пусть перепрячет сразу».

Цацками стриженный под ноль полковник Ф., начальник отдела следственного комитета, называет ювелирные украшения, арестованные год назад, их по закону и так им теперь возвращать надо – но ни мне, ни им сейчас не до цацок. Дело в тупике по полной, на контроле Москвы, все доказательства по растрате и злоупотреблениям признаны незаконными. А взятка так называемая – смех сквозь слезы. Однако ж, третий раз пытаются всунуть в суд.

Полковника из-за меня лишили премии – тысяч сто, я думаю. Естественно, бесится. Облпрокуратура – первый зам «генерал Вася» Х., заказчик моего дела, и подчиненный ему отдел по коррупции дружно в конце сентября ушли в отпуск. Весной так же было. Когда второй раз мое дело в суд пихали, они на страстной неделе все в отпусках оказались. Грехи, что ли, так усердно замаливали, что сажать было некогда и некому.

Тогда нашли крайним нового зампрокурора с мордой боксера Валуева – тот подписал обвинительное. А сейчас дураков подписывать чужое говно ни одного нет – погонами, а тем более лампасами рисковать никто не хочет. Мой оправдос, к моему несчастью, – это автоматически конец нескольким карьерам. И вот месяц как мою «взятку» сунуть в суд никто не решается. Вчера узнал, что эта часть дела лежит без дела месяц у зама в СК. До прокуратуры не доехало. «Забыли», говорят. Ну-ну.

Договорятся в итоге – им сейчас надо не просто судью найти, но и с апелляцией сразу договориться, ну а дальше «президиум – это понятно» – там у них все схвачено. Дальше Верховный суд, там как повезет – могут и по закону, а могут и отписку прислать. Эдак года на полтора вся эта эпопея, больше половины которой после первого приговора можно провести за решеткой. И если повезет в Верховном суде, то все начнется по новой. «А у нас ресурсы безграничны», – любит стращать меня «мой» следователь по особо важным (всегда требует от меня свои «особо важные» в ходатайствах писать) Г., майор 30 с лишним лет, похожий на изрядно перекормленного червя, разрубленного пополам. Всегда самодовольный качок-червячок, костяшки пальцев сбиты – об кого?

Я уже выучил не только золотое, единственно спасительное: «Не верь – не бойся – не проси!», но и цинично-адвокатское: «Признаться никогда не поздно». Мы не гордые, надо – признаемся, лишь бы отвалили. Но тут – тупик. Навесили тяжкую статью – растрату в особо крупных. Она – без «деятельного раскаяния». Есть такая процессуальная уловка – и ментам плюсик, и ты без судимости. Г. – реалист, в открытую при полковнике Ф. говорит, что растрату уберет на что-нибудь полегче. Ф.: «неуплата налогов не получается – у тебя же все проверки в идеале»; Г.: «Можно еще одну, 285-ю, попробовать».

Лишь бы выкрутиться всем, но генералы наверху не дают. У них одно решение: если рыпается, закатать в лагерную пыль его. Генералам унизительно – им каждый раз судей уговаривать, включать приводного ремня. Пока всё – и мои жалобы, и следовательские представления – сплавляется судье К., бывшему прокурору. Он, по мне, уже имеет одну отмену в кассации (тоже без премии) – и вот еще на неделе на него жалобу на незаконный обыск подали. Посмотрим. В прошлую пятницу затемно были обыски у нас дома и у тещи. Завтра – допрос.

Всего по делу – это четвертый и пятый обыски были. Привыкать не привыкнешь, но куда засунуть ноутбук, чтобы не изъяли, – это уже знаешь на автомате. Количество допросов – не упомнишь. Счет на десятки. Просторечно любой вызов к ментам – следственный комитет, в моем случае – человек называет «допрос». 

Каждый в России знает: пошел к ментам, не факт, что вернешься. Прошлой осенью я один раз по-настоящему уже СОБИРАЛСЯ. Все к тому шло, да и гэбня старалась: через всех кого только можно передавали, что закроют. Сумку я, конечно, старался совсем поменьше, чтобы Г. не догадался. Суну ли я завтра в карман зубную щетку с пастой – не знаю. Не думаю – противно ведь, унизительно – с зубной пастой-то в логово врага. Трусливо, что ли.

Я, собственно, и писанину эту, «ДНЕВНИК ОБВИНЯЕМОГО», начинаю из трусости: закроют – будет Натали искать, кто напечатает. А так, я давно живу в полном молчании и уединении. Визг в прессе поднимать можно только в самом крайнем случае. Если не докричишься, прокурорско-судебная система тебе не простит и проглотит. Остается только терпение, которое паче чего там?

«Господь – Спаситель мой. Кого убоюся?»

Как бы не так.

19.10.2012. Страх

Страх для обвиняемого, то есть человека, которого в любой момент могут прийти и забрать, для человека, ждущего от внешнего мира только зла – это состояние, близкое к состоянию покоя. Иногда границу страха и покоя не различить, как границу сна и бодрствования. Принято считать, что страх рождает панику, парализует волю, но если ты во что-то «вперся» – страху тебя уже с места не сдвинуть. И повторяешь, и повторяешь: «Господь – Спаситель мой…»

Год назад во время третьего обыска стало ясно, что в дополнение к развалившейся взятке СК будет фабриковать что-то новое. Через два дня после обыска Г. вызвал меня к себе без адвоката. Что понятно – незаконно. Тогда еще адвокатствовал «недоступный» Б. – сказал: «Сходи один, послушай». Двое суток мучительных сомнений, подписать ли взятку по «деятельному раскаянию», чтобы они не возбудились по новым делам. Взять на себя клеймо взяточника, уже после того, как ты победил в суде, только чтобы отстали наконец. Унизительно. Так ты в России живешь, здесь все – унизительно. Даже дышать. 

Новые дела – это полнейшее беззаконие, нельзя дополнять обвинение, если дело вернулось из суда. 

Прихожу, говорю с наигранным спокойствием, чего, мол, изволили вызывать, – о главном не начинаю. «Да вот с результатами экспертизы ознакомиться желаете? Или без адвоката не будете?» Про экспертизу я ни сном ни духом – не уведомляли, что тоже беспредел, но в данном случае для отвода глаз, для повода к разговору. «Не буду». – «Пишите отказ». 

Пора расставаться с моим полчервячком. Как-то криво, как проситель, выдавливаю из себя – мол, готов «по нереабилитирующим». Отвечает холоп царский: «Летом надо было думать, когда у нас ничего не было и я как дурак два месяца в аренде и полиграфии ковырялся. А теперь все – нашли Мишу, он дал показания». – «На показаниях одного наркомана, который со мной даже не общался, вы “взятку” сфабриковали и провалились». 

Чего хотел? Просто поглумиться, показать власть? Прощупать мое состояние – готов ли бороться? Через полтора месяца решальщики принесли ответ из СК: «Закрытие по нереабилитирующим стоит пять миллионов». Был ли этот разговор прелюдией или обычные мусорские штучки, желание подавить твою волю, сбить на «признательные»? 

После разговора две недели ожидания. Не ешь. Просто не ешь, и все. Лежишь бревном. Иногда через силу вытаскиваешь свое тело во двор, на воздух. Дышишь – противно и дышать. Ничего не читаешь, не смотришь. Ждешь. Минус пятнадцать кг. 

Предъявляют обвинение: вы похитили 19 888 888 рублей – жулик Миша сказал. (До десяти лет). А еще электрик у вас дома работал, а зарплату в газете получал. (До четырех лет). Был бред до пяти лет, стало три бреда – до девятнадцати лет лишения свободы. Пошел купил Кафку – матчасть учить.

Натали, читая бред сумасшедшего под названием «Новые обвинения Шурику»: «Все уже случилось, ты все получил, ничего страшнее уже не будет. Все – позади». 

В смысле все страшное уже позади – в преднамеренном потоплении «Титаника» вряд ли обвинят. Разве что кило героина подкинут. 

Страх не страх – а защищаться надо. Защищаться значит думать, и страх в этом не помощник и поэтому отступает. Физиология, в общем.

Страх и покой – это отливы и приливы. Вода уходит за горизонт, но ты знаешь, что она – всесильная – вернется. Я помню, как стоял во время отлива на Белом море на огромных валунах, которым не страшна ни стихия морская, ни сила притяжения Луны, ни высота, ни глубина. И что внутри, «в душе», у этих валунов – не важно. Важно, что с места их никому не сдвинуть. Хочется, думать, что я и есть такой валун. Пока – да. Но кто знает, может, я просто речная галька и сильная волна, шутя, то ли швырнет меня в море, то ли выплюнет на берег.

– Ты чего, ссышь, что ли? – вечером накануне допроса говорит Натали. – Все будет хорошо.

А утром: «Как выйдешь – сразу позвони», и, не дотерпев до окончания допроса, начинает названивать сама. Я не злюсь, я понимаю, что это не страх – это любовь.

19.10.2012.

Из воспоминаний Лидии Чуковской: «Суд был, разумеется, закрытый. Даже на зачтение приговора пытались никого не пустить. Однако наш заядлый законник Алик Вольпин с раскрытым кодексом в руках доказал охране, что приговор во всех случаях должен объявляться открыто. Алик был первым человеком в нашей жизни, всерьез говорившим о советских законах. Но мы всё посмеивались над ним.

– Ты, действительно, Алик, чокнутый, – говорили мы ему.  – Ну, подумай, о чем ты говоришь? Какие же законы могут быть в этой стране? Кто о них думает?

– То-то и плохо, что никто не думает, – отвечал обычно Алик, нимало не смущаясь наших насмешек.

Однако на конвойных солдат Алик со своим кодексом произвел неожиданное впечатление, и ребят пустили послушать приговор.

– Вот видите, – ликовал Вольпин, – мы сами виноваты, что не требуем выполнения законов.

Но все только плечами пожимали. Знали бы мы тогда, что таким вот нелепым образом, со смешного Алика Вольпина с кодексом в руках, словно волшебной палочкой растворившего двери суда, начинается наше гражданско-правовое движение, движение за права человека в Советском Союзе».

20.10.2012.

Наталья Трауберг, переводчик: «Каждый человек позорен. Каждый. И он должен понимать это».

22.10.2012.

Вот три с четвертью года я варюсь-перевариваюсь в этой судебно-правоохранительной системе. Сталкивался с полусотней ее представителей. Хоть раз я увидел у кого-то совесть, честь, чувство справедливости или вот хоть уважение к закону? Ни разу. Желание отжать у тебя бабло, услужить полезному или начальственному. Желание подсидеть соседа или начальника. Любовь к ближнему? По другому адресу.

Пьянки, стажерки. На следующий день обсуждение по телефону «вдул-не-вдул» – при обвиняемом (это я с делом так зимой знакомился – два месяца слушал) не стесняются. Он не человек вроде. По утрам – через одного опухшие, неопохмеленные. На последнем обыске один из ментов тупо сидел на кухне, ничего не курочил, молчал. Я сидел с ним – боялся, подкинет чего. Потом попросил воды, потом попросился в туалет. «Вы досматривать будете?» – «Нет. Я так». Пошел и наблевал, по-моему. Звук был очень характерный.

А год назад на обыске сперли початый флакон духов и сотню евро из сумочки Натали. В этот обыск «официально» отняли последние пятнадцать тысяч – ее аванс. Г., не приезжавший на обыск, перевел стрелки на ментов: я, дескать, этих денег в глаза не видел.

Финансы обвиняемого поют романсы. Натали: «А не пойти ли тебе работать наконец?!» Прекрасно понимая, что работы никакой нет. Можно, конечно, в оппозиционную журналистику местную податься – это ровно то, о чем мечтает местная гэбня и давно рапространяет слухи, что я работаю у Пахолкова. Депутат Пахолков – главный враг губера, издает свою интернет-газету. Эх, я б там развернулся ненадолго – ровно до звонка губернатора председателю облсуда.

Тогда эти записки пришлось бы продолжать из СИЗО. Губер три года назад выпер меня с работы в первую же ночь (а кому нужен главред под уголовным делом?), а спустя два года дал команду на безумный гражданский иск в двадцать миллионов, но тем не менее команды закатывать меня не давал – и на том спасибо. Журналистика в нашей деревне теперь только двух сортов – лизать губеру отовсюду и во все места или мочить губера на бабки Пахолкова. Любопытно, что и те, и те гонят ментовскую джинсу бесплатно, как шлюхи на субботнике. И верят в эту джинсу, как в истину в последней инстанции. Менты (прокуроры, гэбня) в провинциальных СМИ – вторые по упоминаемости после губера. Наверное, провинциальная журналистика – это теперь какой-то филиал ментов, что-то вроде судмедэкспертизы или морга. В общем, работы нет. Бизнес открыть? Ага. Менты два раза в день ходить будут. Как инкассация.

Долг адвокату – двадцать четыре тысячи. Из неотложных, но «отложных» на пару месяцев – ремонт машины, двенадцатилетняя «Жигули»-классика, и поход к зубному – около сорока тысяч всего. Хорошо, что «цацки» под арестом – рано или поздно встал бы вопрос продавать – Натали не простила бы. А так, глядишь, вернут когда-нибудь.

Не в деньгах счастье – лишь бы менты все сдохли. 

Господи, помилуй мя, грешного!

А еще молю, чтобы приморских партизан выпустил Ты. И пусть стены рухнут, рухнут, рухнут…

И еще, Господи, генпрокурора поменяй, раз уж Бастрыкина не можешь.

22.10.2012.

Только что позвонила Натали – сегодня встречи с адвокатом не будет. Он сам напишет жалобу-двухходовку в прокуратуру на незаконное следствие и невыполнение решения суда. Первый темп – облпрокурору с прогнозируемым отказом, а затем уж – генпрокурору. В принципе, выше инстанций не будет.

В пределах нашей миллионной деревни закона я не дождусь 100%. Движуха началась. Наверное, догадываясь об этом, кошки просто летают по моей голове и остальным частям тела. Продырявили мне ногу и раздолбали монитор ноутбука. Кошек у нас – восемь. Шестеро живут с нами – Кася, Бруна, Муля, Хонда, Ива и Щепка. Хонда – чемпионка, звезда нашего сиамоориентального питомника, драчунья, как и Бруна. Ива со Щепкой, самой маленькой, еще подростки. Щепка спит со мной – я ее защитник. Остальные – с Натали. Еще два кота – Силантий и Шон – живут и метят на мансарде. Если бы не было кошек, я бы сошел с ума.

Год назад во время обыска один опер ударил Хонду по морде – она была еще ребенком. Натали этого не видела, потом, когда я рассказал, обещала мента того разорвать. Миша его зовут, низенький, жирненький, перед Г. пресмыкается: «Вам за это дело генерала дадут», – шутит. И всерьез начинает рассуждать, что у Г. будет генеральская карьера. В подтексте, я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что за Г. стоит гэбня. Я вот ничего ему и не смог сказать умнее, чем: «Это она здесь живет, а не вы» (про кошку) и «Ну, тогда вам адъютантская карьера обеспечена». Миша и Г. – это как одного червя пополам разрезали и вместе поставили – одна плоть, одни мозги, одни ужимки. Весной Мишу посылали грузчиком – 28 томов моего второго уголовного дела в прокуратуру таскать, а теперь повысили – фальшивомонетчиками занимается.

Похмельный мент, который был на обоих обысках, спрашивает: «Вроде ‘‘тот раз’’ больше кошек было?»

Да, тот обыск совпал с родами у Бруны. Просили ментов разуться, Г. запретил разуваться: «А вдруг вы соберетесь сбежать, а мы босиком». Топталось и разносило грязь вокруг обезумевшей роженицы с десяток уродов. Итог: пять трупиков и тяжелейшее заражение крови у кошки. Ох, будут вам мерещиться, мусора, эти котята. Один – лиловый, другой – кремовый, еще – черно-белый. Еще двоих не помню. Белые, наверное. Перед домом под березками закапывал.

Флеш-бек.

Первый день: 20.09.2009. Ты помнишь как все начиналось?

Все было впервые и вновь. Именно «впервые и вновь» – главные ощущения того заповедного уже дня. Накануне, помню, пришла Бабина и сообщила, что получит полтинник, пятьдесят тысяч, от этого, я уже совсем забыл фамилию, «от Романа» – имя осталось, но тогда я его не знал, а фамилия, ах да – Болдырев. Я ее тогда тоже не знал. Потом, долго пытался вспомнить его, его внешность – видел за десять дней «до того» – секунд тридцать, может, минуту. Расспрашивал тех сотрудников, кроме Бабиной, разумеется, кто его видел больше, – но никто ничего не запомнил. Кроме: «молодой, и был все время с портфелем». Даже в очках или нет (на фото в паспорте и деле он в очках), не вспомнили.

А ведь приходил на «мой» этаж раза три, сидел, ждал по полчаса. Стукачи, хотя этот Болдырев не стукач в прямом смысле, а подневольный агент-провокатор – без цвета. Без запаха, без следа. Не потому что умеют маскироваться, а потому что следы от человека оставляет душа. А душу у стукачей отняли. Из наличия портфеля я сделал вывод, что таскался с аппаратурой, был «заряжен». А значит, и опера за ним таскались, где-то рядом торчали. Потом спустя полтора года этого Болдырева я рассматривал в первом суде – конченый наркоман. Как его не одевай в приличную одежду.

После каждой фразы: «Я могу уже идти, мне надо укол инсулина делать». Я даже в перерыве его показаний предложил, то есть неофициально, судье Г-ву проверить Болдырева на наркозависимость. Судья только посмеялся: «У диабетиков и наркоманов симптомы одинаковые». Как его Бабина и весь ее отдел мог принимать это чудо за нормального человека, ума не приложу. С одной стороны, бабы-дуры, с другой – заработки халявные. Конечно, я – начальник и мое чутье должно было распространяться и двумя этажами выше – до коммерческого отдела, которым командовала эта круглая дура, которую я же и назначил. С одной целью – больше, больше денег. И никаких других задач.

Болдырев был настолько туп, что прямо в суде – в протоколе не отражено – показал новую повестку в суд. Лжесвидетель на конвейере. Г-в аж привстал на своем судейском кресле: «Дайте-ка посмотреть». И возвращая: «Да-а». В каком-нибудь Голливуде он бы тут же стукнул молотком по столу, что мое дело закрыто, а лжесвидетель ответит по закону. Но тут свой Голливуд – такие сюжеты не проходят.

Итак, четверг. 20 августа 2009 года был четверг, можно никуда не торопиться – день не газетный. Это был первый день в прокате тарантиновских «Бесславных ублюдков», из кино вышли с сыном в полвторого примерно. Сыну еще тринадцать и я не помню, куда он пошел догуливать свои каникулы. Это потом его, ребенка уголовника, будут футболить из школы в школу – четырежды, каждый год то есть. Помню, что вечером Натали, когда уже было ясно, что будет обыск, успела отправить его ночевать к бабушке, чтобы не травмировать психику.

Я думаю, что они ЖДАЛИ. Ждали, потому что прослушивали и координировали – я им нужен был в кабинете, чтобы успеть денег подбросить. Иначе все впустую. Я только сел в свое руководящее кресло и не успел еще ничего сделать по работе. Они зашли через минут пять – трое: «Мы из управления “К”» – сбрехали. Что-то еще про преступление. Я все понял откуда, в смысле что из-за Болдырева. Наверное, даже показали удостоверения. Точнее, кто-то один показывал и издалека, так чтобы я не запомнил фамилии. Понятно, что ты в шоке. Расчет на это.

Секретаршу Олю Симонову закрыли в бухгалтерии и не выпускали несколько часов. Двое ушли тут же и оставили для «охраны» П., так он представился – П., даже удостоверение показывал – получается, что поддельное. Никого не впускали. П. отнял у меня мобильный телефон, не давал говорить по стационарному. О чем говорили? Какие-то обрывки фраз еще вертятся. «Ну, вот видите же, вы сами поняли из-за чего мы здесь». Сказал – сбрехал опять, что его специально из-за этого дела отозвали из отпуска. Я спросил, кто его начальник. Ответил: «Пл.». Не сбрехал.

Этот Пл. приходил потом в последний день моего второго ознакомления (через два с половиной года) в кабинет Г., как бы случайно, – дважды. После первого раза Г.: «Это тот Пл., который зам начальника оперативно-разыскной части. Он за делом по взятке стоял, хотя и в материалах его нигде нет». Пл. появился еще раз через несколько минут, опять как бы случайно, сказал что-то двусмысленное, что можно воспринимать и как шутку, и как угрозу. Выходя из кабинета, неожиданно и сильно ухватил меня сзади за шею на секунду: «Берегите себя». Наверное, они такой спектакль не раз разыгрывали. Это, чтобы было понятно, так проходило официальное процессуальное действие – подписывали протокол ознакомления с материалами дела перед отправкой в суд – третьей по счету. Естественно, все в присутствии адвоката. «Ты тут никто» – это все, что они хотят сказать. Девиз страны ментов, по-другому они не умеют, не учили.

П. сидит рядом. Может, минут пятнадцать прошло, может, полчаса. Он ведет себя так, чтобы я начал нервничать. Я прошу выпустить меня попить воды и в туалет. Собственно, этого он и ждет – хоть на секунду остаться в кабинете одному. В это время П. подсовывает – теперь я это знаю, как и то, что не П. он никакой, – в рекламный буклет, валяющийся тут же сверху на столе, две купюры по десять тысяч. Их найдут на втором обыске глубокой ночью. Именно в момент «обнаружения» этих подкинутых денег я отчетливо понял, что они – бандиты, а раз они – бандиты, то на моей стороне правда и со мной Бог и все будет хорошо. И начало уже быть хорошо сразу – меня не арестовали, хотя за час до этого на первом обыске, в квартире, заставляли собираться в тюрьму, снимать нательный крест на золотой цепочке.

Через минут сорок появляется адвокат С. Р., быстро Натали успела найти. П. начал явно и слишком заметно нервничать. Потом, может, через час, нас начинают перемещать в здание следственного комитета, старое еще. П., который не П., отдал мне мобильник и исчез, и больше ни в тот день, ни в какой другой день моей жизни не появлялся. П. оказался М.

Этот М., тогда я еще не догадывался, что он был «П.», в первый суд не явился. Потом я совершенно случайно сумел вычислить через своего зама Мещерякова – он ему угрожал, представляясь М., – что М. и П. – одно лицо. Опознать М. как П. мне не дали. Я подавал ходатайство Г. – отказ. В областную прокуратуру – отказ за подписью Х., «генерала Васи». В суде отказ на том основании, что нельзя дополнять (восполнять – на юридическом сленге) доказательства после возврата дела прокурору по статье 237 УПК. Мы с Д. были очень довольны таким отказом – если нам восполнять нельзя, то почему следствию можно?

Старое здание следственного комитета – заводской корпус, широкий длинный коридор. Туда же свезли свидетелей: несколько подчиненных Бабиной, бухгалтершу Суслову и саму Бабину. Нас держат в разных концах этого коридора. Начинаю понимать, что это почти войсковая операция – оперов больше десятка.… Приезжает адвокат М-ва из конторы С. Р. – Натали договорилась и об адвокате для Бабиной. Не подпускают. Проходит еще два-три часа в бездействии. Бабину прессуют без адвоката, хотя адвокат вот он, в пяти метрах, не подпускают. Бабина психует, не знает, кто забирал ребенка из детского сада. С. Р. нужно сегодня уезжать в Москву, поезд в 21:00. Решили, что меня будет защищать М-ва, сутки ее работы – два обыска и допрос по 51-й – обошлись мне в 16 тысяч.

Я рвусь что-то рассказать, М-ва методично убеждает отказаться от показаний. Наконец допрос по 51-й  – это мое первое знакомство с Г. Я помню сам допрос, и что Г. сразу сказал, что будет отстранять меня от должности, и что зачем-то наутро был назначен второй допрос – и его помню. До второго допроса меня уволили по собственному. На том основании, что меня все равно отстранят. Помню, что Г. во время первого допроса, успел сказать, что Х. сидит весь вечер принимает доклады по моему делу. Или это какой-то опер сболтнул? Помню поздно совсем, но еще до допроса звонила Соколова. Рассказал, что знал. Она: «А деньги где?» – «Да, рассосались по делам – две недели прошло». Сказала, что завтра уезжает в командировку с губером, а в субботу ей позвонить. Но в субботу уже трубку не брала – всё, тебя слили насовсем, ты еще не понял?

Помню огромную черную «Хонду Пилот», на которой меня возил какой-то опер. Ничего себе, подумалось, у меня, главного редактора крупной газеты, служебный джип «Киа Сорренто» в два раза дешевле.

Дома громили все подряд – может, часа два, может, больше. И до, и после я видел несколько обысков, но ничего подобного не видел: выкидывали и топтали все; все, что можно без усилий сломать, – ломали, включая – точнее, в первую очередь – детские игрушки. Скрупулезно фотографировали и снимали на видео сцены погрома. Садисты по первому требованию начальства. Созванивались с Х., он одновременно исполнял обязанности прокурора области и был смотрящим за моим домашним обыском. Видео – для него, сказал кто-то из оперов. Время – ближе к двенадцати ночи. Дома мне стало плохо, скакануло давление.

Приехала «скорая», давление под 200, что-то вколола понижающее и успокаивающее. Запомнилось, что «скорая» была без врача – может быть, опера перехватили его и не пустили в дом? Была одна медсестра, которой открыто угрожали при мне, чтобы не «помогала этому преступнику косить от правосудия». Ни о каком больничном я даже не вспомнил, но уколы подействовали. Стало все по фигу как бы. В конце обыска личный шмон – очень унизительная процедура. После шмона: «Собирай вещи в тюрьму, нательный крест сними, ювелирку и драгметаллы нельзя». Взял свитер, Библию и Псалтырь – больше ничего не придумал. Снял, поцеловал, отдал Натали свой нательный крест, ее обнял. Повезли на обыск в офис.

Этот обыск проходил очень быстро – десять, может, пятнадцать минут. Разыгрывали спектакль, коротенький – видно, находящийся на другом конце провода и дергающий за ниточки прокурор Х. устал. В финале «нашли» две пятитысячные купюры, лежащие в самом верхнем рекламном буклете на моем рабочем столе. По версии следствия, они так десять дней лежали. На самом деле сам буклет для какой-то работы мне принесли утром этого дня. А купюры в деле нагло подменили, вероятно, заставив понятых подписать лишнюю копию. Самое смешное, что сами купюры для «опознания» понятым даже не показывали – распишитесь на копиях, и все. При этом сами вызвали понятых в суд в качестве свидетелей обвинения. При новых делах они эту ошибку не повторяют – ни один из двадцати понятых теперь не вызван.

Утром я успел съездить в церковь, к святителю Митрофану, оттуда к восьми утра вызвали к племяннику губернатора, который «посочувствовав» и спросив, кого считаю заказчиком моего дела (я назвал три варианта – все ошибочные), велел увольняться по собственному: «Все равно они сказали, что тебя отстранят». Через десять минут я написал заявление. Съездил попрощаться с трудовым коллективом, пафосно сказав: «Вы сами знаете, что мы сделали и чего достигли за четыре года совместной работы. Нам есть, чем гордиться».

Начались мрачные будни в статусе обвиняемого, потом подсудимого, потом снова обвиняемого, потом снова подсудимого – так намотало еще четыре с лишним года. Больше, чем я был главным редактором этой злосчастной газеты. Больше, чем Советский Союз потратил времени на победу над Германией и Японией, вместе взятыми.

Теперь все движется к печальной развязке. Впрочем, насколько печальной – этого еще не знает никто. Я все еще отстреливаюсь, но давно уже вхолостую. Правда, последнюю гранату берегу.

27.10.2012.

Думал, что писать буду каждый день или через день, чтобы успеть закончить до начала суда по существу, который все равно непонятно когда, а надеюсь – что и не будет. Но вот не прошло и пары недель, а писать уже нет никакого желания. Журналистская привычка – наутро должно быть опубликовано, иначе «протухнет». Вот кому, спрашивается, эти мои сопли-вопли нужны? Таких, как я, экономических, в российских замкадных городах многие десятки, если не сотни тысяч. Если ты не хочешь работать на дядю, рано или поздно дядя в погонах придет к тебе сам.

Сначала с «предложением», потом с выемкой и обыском. Мне еще повезло: «подписка» – не СИЗО и даже не залог. С «подписки» шансы уйти из суда своими ногами гораздо выше. Мой случай, правда, особый – на первую инстанцию рассчитывать не приходится. Но две 237-х будут согревать меня этой зимой. Они – моя путеводная звезда: в кассацию, в Верховный, в Конституционный. Во всякий ЕСПЧ – эти присудят лет через пять тысяч десять евриков, чтобы сиделось слаще. Может, к тому времени все и закончится. Мы – расходный материал, что для «правохоронительной» системы («палка» – строчка в отчете), что для московских VIP-правозащитников (строчка в заявке на грант). Для этих VIP-пассажиров членовоза «Россия» мы даже не плацкарта – теплушка. Вы ездили в теплушках?

* * *

До Нового года – 64 дня. С боем курантов у них истекает двадцать пять месяцев следствия. Запрашивать продление им сподручней, когда следственные действия закончены. Значит, закончить они должны не позднее 1–7 декабря. Грубо – шесть недель. Почему все так «знаю» – а прошлый год все так же шло: по датам чуть ли не день в день. 

Позавчера подавал жалобу на незаконность новых следственных действий в облпрокуратуру. Принимала дежурная прокурорша, похожая на английскую фигуристку Джейн Торвилл. Сорокалетняя крашеная крольчиха. Долго и «с пониманием» разъясняла мне процедуру обжалования. Оказывается, надо аж три раза получить здесь, в области, отказ, чтобы наконец жаловаться в генпрокуратуру. 

Сочувственная прокурорша оказалась женой племянника губернатора. Этот племянничек (он же – главный по госимуществу, он же – кошелек) меня и выгонял с работы наутро после возбуждения дела. Тоже «сочувствовал»: «Ты понимаешь, они все равно тебя отстранят. Поднимайся к Василию (это облначальник по СМИ) – пиши заявление. А оправдаешься – тогда вернем». 

Удивительно, что и Натали с этой крольчихой-прокуроршей пересекалась по своей работе. Миллионная деревня. А еще облначальник над зонами был одноклассником Натали. «Блат по передачкам обеспечен», – смеется. Или уже не смеется. 

Крольчиху пристроил и продвигает муж, но, думаю, по согласованию с губером – ему надо свои уши в прокуратуре иметь.

Какая голова дракона главнее: прокурорская, гэбэшная или эскашная? Думаю, какая тебя сегодня жует – та и главнее. Меня пережевали все по очереди – а желудок общий. Но все рано, как говорится, выхода – два. 

И – да! Сорок дней уже не подписывают обвинение по взятке. Стандартный срок – десять дней, максимальный – месяц. Замов облпрокурора, которые могут подписать обвинительное – четверо, один первый – это его функция, он уходил в отпуск специально, чтобы подписал кто-то другой, но, видно, никто не хочет брать на себя. Начинаешь на что-то надеяться.

Опять же слух, что моему Г. дали расследовать новое уголовное дело – по мэру. Мэра наш губер посадить пытается уже полгода, если не больше. Если так, то Боливар не вынесет двоих и на меня «забьют». По крайней мере, скорость расследования упадет – одним продлением больше, одним меньше. Что им Гекуба, что они Гекубе? Но это вряд ли. Незримый бой продолжается.

Опять по ночам звонят с неопределяемых номеров. Мне – молчат, дышат в трубку, Наталье – предлагают «сексуальные услуги». Напоминают, дескать, не только СК – но и мы, тупая гэбня, наш почерк, не забывай, с кем связался.

 31.10.2012.

Утром отвез сына в школу, поторчал в интернете, это сейчас 90% моего времяпрепровождения, закемарил на полчаса. В одиннадцать звонит Натали: «Чего делаешь? Спишь? У меня в кабинете был обыск». 

Помещение служебное, поэтому не судебное решение на обыск, а постановление Г.

Голос у Натали спокойный такой, что хочется начать всех убивать. Обрез, как у Никиты Богрова в «Брате», – и в Следственный комитет. Единственное, забаррикадировались они крепко – лобовой атакой не возьмешь. 

А ведь еще прокуратура есть – в общем, не разорвешься.

Умом понимаешь, что обыск у Натали лишь способ запугать, скомпрометировать ее перед новым директором (неделю назад пришел – эти уроды специально ждали). Наверное, этот обыск, от бессилия этих тварей. Или месть за обращение в прокуратуру. Понимаешь, что они не отступят, но теперь и я не отступлю. Что ж, они – обыск, я – жалобу. Других «обрезов» у меня нет.

Эти менты едят людей. Настанет время – люди начнут есть ментов.

Вчера звонил в прокуратуру. Узнал, что моей жалобой будет заниматься некто Гр., я его помню: по весне он мне вручал предыдущее обвинительное. То, которое на девятнадцать лет в сумме. Сейчас встречаться отказался: «Я буду изучать документы». Да не нужен ты мне, шестерка. Мне нужен твой незаконный отказ, с подписью, за которую придется отвечать по закону. Когда-нибудь. Когда страна ментов станет (или превратится – фея, ау?) страной людей.

Вчера вечером Натали мечтательно вспоминала, что грядут три выходных. Если менты добьются ее увольнения, как добивались моего с мизерной работы на почте, куда я угодил после начала дела, это будет, по сути, голодная смерть. А еще неплохо бы раздать долги перед этим.

1.11.2012.

Минуту назад начался ноябрь – самый говённый месяц в году. Не случайно у ментов в этом месяце праздник 10 ноября – День мента. В День мента Брежнев окочурился, и понеслось.

Что хуже: первый день месяца или понедельник? Если ты работаешь, притом – на дядю, то, конечно, понедельник. Но если ты ждешь непонятно чего – непонятно когда, то, пожалуй, первое число потяжелее будет. За понедельником – всего пять дней ожидания, а за первым числом месяца – еще тридцать как минимум.

Менты, которые обыскивали кабинет Натали, шепотом попросили пожаловаться на них и на следователя, который в этом позорном обыске опять не участвовал. 

– Напишите, что мы вели себя грубо. А то нас ругать будут, что ничего не изъяли в этот раз.

Это те же менты, что у нас дома обыскивали и последние пятна-дцать тысяч конфисковали.

Натали сама будет обжаловать обыск в суде – денег на второстепенные действия адвокатов нет. Да и геморройно специально искать нового адвоката и вводить в курс дела. Мой не может одновременно защищать и Натали.

Сыну от обыска прибыль – Натали дала ему деньги на кроссовки, которые он с нас безуспешно и скандально выбивал почти две недели. Нормальную зимнюю обувь носить отказывается. А покупать каждый месяц ему по новой паре обуви нам сейчас не по карману. «Ничего вы не понимаете». В молодежной моде.

Мы тут действительно ничего уже не понимаем. Сорок четыре дня как зависло предъявление обвинения по взятке. Чего тянут? Договориться не могут или ждут перепредъявления новых-старых обвинений? А смысл?

Я такой тупой, что не вижу в их действиях смысла. Наверное, потому что я пытаюсь анализировать, опираясь на закон, а они – на беспредел. А в нем один смысл – раздавить, запугать, затоптать.

2.11.2012.

Натали вернулась с девичника, где утешала подругу, брошенную мужем.

Заглянула в почтовый ящик, а там назначение кассации по обыску на 13 ноября и еще два извещения на письма с уведомлением. Почта ни разу за три года не надорвалась в звонок позвонить. Что за люди? Ехать за письмами за десять остановок, хорошо завтра – выходной, пробок не будет. Не сразу заметил, что нет привычной пометки «судебное». Значит, прокуратура или СК. Жду гадостей, а сердце ноет. Хотя могла какая-нибудь налоговая эти письма прислать.

В принципе, я и на каждый звонок вздрагиваю. У меня-то «контактов» всего шесть: Натали, сын, тесть-теща, адвокат да старый друг – однокурсник. Все посторонние звонки – скрытая угроза. Правда, по ним очень легко определить гэбэшных осведомителей. Троих за эти годы насчитал. Вот и еще один странный звонок был с неделю назад от бывшей сотрудницы – а я расслабился и не проверил сразу. Теперь буду мучиться – может, совпадение, а может, и нет.

А «простых» звонков не бывает: я со старой журналистской жизнью покончил почти сразу после начала дела. Хотя когда книжки не читаю, то слежу за политической жизнью нашего городишки. Там все одно: губер поедает строптивого мэра при помощи ментов всех мастей. С десяток уголовных дел, наполовину высосанных из пальца. Брали бы меня консультантом, граждане новообвиненные. Но они-то надеются откупиться, глупые богатеи. Ну-ну. Некоторые из этих дел скорее всего завершатся раньше моего. Не завидую – вспоминаю свои первые дни-недели-месяцы в статусе «обвиняемый». Что-то вроде «прокаженный». Наивный прокаженный.

Вчера один бывший мой внештатник в комментах оставил послание (анонимно, но я его вроде вычислил): «А.В.П. как ваши дела, есть ли надежда избежать реального срока?»

Ведь чем плоха «подписка» – она не только о невыезде, но и о «надлежащем» поведении. То есть под угрозой СИЗО я лишен возможности отвечать на оскорбления. Канделябром.

6.11.2012.

Начало недели после праздников – вторник. Ночью писал в суд и в налоговую запросы в связи с абсурдным исковым требованием налоговой (это от них письмо было перед выходными) заплатить 167 тысяч рублей. Якобы долги за 2004 год. При этом никакие документы в основание своего иска не прислали. Девять документов числятся как приложение, но их нет. Соответственно, понять, откуда возникли долги невозможно. По всему, хотят засудить заочно. Потом доказывай, что ты не баран. Утром проснулся, звоню. Налоговичка, судя по хамским интонациям, доносящимся из телефонной трубки, – самая мелкая начальница. Не дура – понимает, что действует незаконно. Стараюсь просто добиться получения документов. Моя ссылка на Гражданско-процессуальный кодекс приводит ее в бешенство. После пяти минут откровенного хамства «начальница» завершает разговор: «Я вам пришлю по почте. Разговор окончен». 

Она – тоже «менты». Налоговики прочно вписаны в систему фабрикации экономических «преступлений», они – младшее звено. Любой налоговый клерк, начиная с самой маленькой начальственной должности, втянут в систему махинаций с налогами, подставными фирмами и т.д. В царской России нижним чином «мента» был дворник, для борьбы с преступностью ему выдавали свисток. Теперь вместо дворников – налоговики. Что-то вроде участковых в экономической сфере – рыскают за инфой для высших ментов – где чего «отжать». Если дорастешь до начальника районной инспекции в крупном городе, автоматически становишься долларовым миллионером. Сажают с такой должности редко – точнее, не сажают вовсе: крышует налоговиков гэбня. За двенадцать лет правления Путина Россия разделилась на сословия, касты. Среди «ментов» наивысшая каста – это гэбня, потом – прокурорские, потом – СК, потом – непосредственно мусора, внизу, на побегушках, – налоговики. 

Народ – тоже каста. Неприкасаемые.

Пока я тут писал, сняли министра обороны. Сначала – несколько уголовных дел на приближенных, а через неделю – отставка. Ну уж если на министра обороны ядерной державы не распространяется презумпция невиновности, то что говорить о каком-то провинциальном редакторишке, осмелившемся (по глупости, каюсь, по незнанию) покуситься на козырной ментовской, конкретнее – прокурорский, бизнес – подпольные казино. 

Прочитал: в год в России по экономике сажают 160 тысяч человек. Думаю, 80% – заказуха. 2,8 миллиона (каждый третий) предпринимателей подверглись уголовному преследованию. Некоторые непонятливые по два раза. Это не феодализм – это рабовладельчество. «Ха, вы еще стреляете, пацаны? А дела теперь не так делаются».

Вчера через фейсбук познакомился с Аксаной Пановой, редакторшей крупного информ-агентства из Екатеринбурга. Она – звезда, ее уголовные дела свежие и треск по ним – на всю страну. Хищения и вымогательства шьют. С утра читаю, уже отнимают у нее бизнес. Там, в Ёбурге, битва кланов за кресло мэра. За Пановой стоит ее любовник – поэт, политик и народный борец с наркотой Евгений Ройзман. У Пановой есть и работа, и деньги, но против нее – губернатор. Впрочем, это может быть и к лучшему – не будут пытаться устраивать расправу. А еще она беременная от Ройзмана – на маленьком сроке.

Дай Бог ей здоровья. Боюсь показаться грубым: если родит – не посадят.

Если родит. (Читаю через два месяца: не родила – выкидыш.)

Будьте прокляты вы, менты, убийцы невыношенных детей.

Новым министром обороны неожиданно стал, казалось бы, списанный Шойгу. Путин боится и армию, и силовиков. Пошел у них на поводу, выгнав Сердюкова, но из их ментовского-гэбэшного клана никого не возвеличил. Харизматичный тунгус должен защитить Путина от возможного недовольства в среде армейских генералов. 

Летом 2010 года мы потеряли нерожденного сына. В больнице Натали пробыла неделю, я еще во что-то верил эту неделю, а она ЗНАЛА с первого дня, что «плод» уже мертв. После нескольких часов страшных, заведомо обреченных родов: «Был мальчик» – смска. Потом плакала, себя винила, или меня: «Он был такой одинокий в животе, никому не нужный, мы же все хотели девочку». Больше шансов родить – нет. И возраст, и постоянные ментовские угрозы арестовать уже саму Натали.

Чудо было – ведь до этого мы никак не могли забеременеть несколько лет. Что ж, вчерашние страдания – это твоя завтрашняя сила. Кому она только нужна…

<…>

 8.11.2012.

Ругаемся с Натали и с сыном Андреем – часто и безобразно. По телефону и очно, из-за денег и не из-за денег. Или опять вчера машинка моя «Жигули» сломалась, а у Натали «Судзука» без пробега шесть лет в гараже пылится, но чтобы мне сесть за руль – и думать не смей.

Нервы ни у кого ни к черту. Правда, миримся моментально. Наша ругань – это единственное, в чем нельзя винить ментов. Потому что повод для ругани может быть любой (у нас же «конечный» повод всегда – менты), а человеческое обличье ты должен сохранять сам. У меня это получается не всегда, далеко не всегда. Раскаиваюсь, но как всегда – поздно.

В процессе ругани – СЛОВА, а после – МЫСЛИ о самоубийстве. Для православного меня НИЧЕГО страшнее нет – душу сгубить. Но в гневе и отходя от гнева – себя не контролируешь. Грехи мои тяжкие, смертные, нераскаянные, цепляются один за другой – подступает отчаяние. Самоубийство – с виду самый рациональный «способ» окончания бесконечного дела. И менты довольны, и семья перестанет быть заложником, и Натали свободна, и разорение не грозит. Может, даже украшения вдове вернут, а то, что моя жизнь и достоинство ничего не стоит, – мне моя гребаная родина с успехом доказывает вот уже тысячу сто с лишним дней. И еще столько же будет – не поперхнется. Так чего же тянуть? За душу зассал? Или диван мягкий?

И зассал, и мягкий. 

Все больше ощущений к тому, что как минимум еще на год вся эта канитель. Или вот забота: чинить ли этот ухайдоканный «Жигуль», заведомо выкидывая деньги на ветер, или занимать еще «чуть-чуть», и купить рыдван покрепче? Все надеюсь: закончится, найду нормальную работу, куплю что-нибудь нормальное.

Завтра вторая попытка попасть в приемные часы суда – возражение на иск налоговой накатал. Авось обойдусь без адвоката, если, конечно, не присудят заочно. А ведь там, судя по всему, конвейер. 

У нас, в России в смысле, три альтернативы бытия: 1. Ты – быдло, и тебе хорошо настолько, насколько может быть хорошо быдлу. 2. Ты не желаешь быть быдлом, и тогда ты становишься бесправен, и замечательная вторая глава Конституции, которая о твоих правах, читается как грубая насмешка. 3. Ты идешь в менты, сначала понятно в обслугу, потом в жополизы, потом в «решальщики» – быдлом от этого ты быть не перестанешь, но душу сгубишь гарантированно. Зато бабло, блекджек и шлюхи. Позорная страна. Выбирай: в быдлюки, в рабы или в менты. Ты что-то говорил о свободе? – Мы щас тебе покажем свободу. Тренированная рука быстро хватается за дубинку, за швабру, за целлофановый пакет.

9.11.2012.

Из сегодняшней переписки на ФБ. Некто Чаплин, недавно из госСМИ выгнанный главред: «Как у тебя дела? Более-менее или хуже, чем у меня?»

Отвечаю: «Дела не рассасываются сами по себе, если они заказные. Закон на моей стороне – это главное, остальное приложится. А что у тебя так плохо, что ты сравниваешь себя с человеком, которому выкачено обвинений в сумме на 19 лет лишения свободы и исков на 20 млн».

Чаплин: «Ну у меня по совокупности. Я человек харизматичный, но зависимый от настроения, увы. Вроде все хорошо, теперь я руководитель собкорского пункта Федерального интернет-издания, свой журнал запускаю, много чего делаю, больше свободного времени, но как-то все не очень на душе».

Бедный, бедный Чаплин.

Вечером полдевятого, только закемарил, звонок в дверь. Все эти неурочные звонки в дверь! Пульс, вау, вверх – вертикальный взлет. Обыски-то прошли все, да и по ночам не положено. Теперь если

ПРИДУТ, то только – БРАТЬ. 

Сосед заходил – пульт от общих ворот сломал. Пока он болтает с женой, мой пульс медленно сползает вниз – к норме. Представляю, ЧТО испытала Натали, когда увидела «наших» – с домашнего обыска ментов – у себя на работе под дверью. 

Поход в суд с возражениями на иск налоговиков завершился удачно наполовину: документы не увидел пока – через неделю звонить, но возражения сдал и выяснил фамилию судьи, кому направлено, пообщался с помощником. Теперь «заочного» судопроизводства можно не опасаться. Скорее всего, заседание будет в декабре, предупредят за две недели.

Забавно, что суд этот будет в допофисе, который стена в стену с самым знаменитым в городе казино-борделем. Раньше судейские этажи (верхние) официально пустовали много лет. Думаю, владельцы борделя их использовали по прямому назначению. Теперь персонал поменяли.

<…>

10.11.12.

Вечером ездил на почту, получил отказ из прокуратуры – идиотский и хамский одновременно. Мои ссылки на Верховный и Конституционный суды в ответе не фигурируют, зато «законность следственных действий» подтверждается постановлением судьи К., разрешившим проведение у меня очередного обыска. Судья в своем постановлении, кстати, делает вид, что про возвращение дела из суда ничего не знает. Но цимес в том, что само постановление даже не вступило в силу. Кассация у нас через три дня только. Интересно – сговорились, что ли, заранее? Подпись на прокурорском отказе и.о. прокурора области. Он и есть заказчик моего уголовного дела. Он и «судья», он и палач. Он и решальщик. А те, кто назначены судьями, у него на побегушках. Может и не все, но мое дело попадет к тем, кому нужно. Можно не сомневаться. 

Следующая неделя – два процесса по моим жалобам. И эту прокурорскую писульку будем обжаловать у генпрокурора. Светить. Местным уродам – напряг. Конечно, спустят сюда вниз для ответа. Но долбить надо по полной, когда-нибудь и генпрокурор сменится. А переписка – готова. 

Обвинительное по взятке не подписывают уже пятьдесят три дня (по закону максимум – месяц). Можно вносить поправки в УПК. Адвокат думает, что хотят засовывать вместе опять два дела в суд. Но как?!!! Им же продляться – на январь, а дела разъединены. И одно полностью завершено. В общем, опять жалобы писать – нарушены мои права: прокуратура злостно уклоняется от подписания мне обвинительного заключения. Очень хочу получить свое новое (третье) обвинительное заключение!!! А потом – четвертое!

Все это бесконечное-да-не-совсем уголовное дело, несомненно, репетиция подготовки к смерти. Приговор, как и смерть, будет еще неизвестно когда, но он неизбежен. И скоро ты с ним останешься один на один. Как моряк после кораблекрушения остается один на один с морской стихией. Хотя ты в него и не веришь в глубине души – ощущаешь себя как бы бессмертным, а потому беспечным. Ты должен готовиться к приговору, закалять душу. Чтобы только «на заре пойти ко дну».

А ты – чего хорохоришься? Жалуешься чего? Лучше сразу или помучиться? «Лучше, конечно, помучиться». Не сказать, что этот вялотекущий процесс увлекает, но другого-то нет. Вырабатывается медлительный ритм. Энергия жизни куда-то уходит. «Проглянет день как будто поневоле и скроется за край окружных гор».  Все больше всяких свирепых приговоров. На неделе Осиповой подтвердили в кассации повторный приговор – восемь лет (торговля героином – но там откровенная ментовская провокация, месть за политику). Вчера Лузянин за беспорядки при инаугурации Путина получил четыре с половиной на «особом порядке» – сдался на милость ментам, и кинули. Сейчас беспредельные дела посыплются как из рога изобилия, мою эпопею никто и не заметит.

11.11.12.

В СССР муж убивал каждую двадцатипятитысячную жену, а в России уже каждую двенадцатитысячную. То ли телевидение, то ли развитие мобильной связи (хотя это бабы смски чужие читают, а не мужики), то ли алкоголь бутореный, а от него – буйство, то ли рост депрессии и стрессов. Но против статистики не попрешь – при научном атеизме первая заповедь соблюдалась в два раза лучше, чем при господдержке Церкви.

Накануне в Москве 29-летний юрист аптечного склада Виноградов из-за неразделенной любви застрелил шестерых сослуживцев. «Возлюбленная» успела сбежать со склада за секунду до начала расстрела. Убийца сдался ментам. 

Еще вчера арестовали замминистра и всяких много уголовных дел в министерствах поназаводили. Под страхом народного ли бунта, или угрозы беспредельщицкого ментовского переворота Путин затевает чистку в верхах. Это точно. Вопрос: докуда дойдет? Или каста мусоров-прокуроров-гэбни по-прежнему неприкасаема?

Интересует ли меня, что будет со страной, или насрать? Ну вот на погоду ты же влиять не можешь. Пасмурно, сыро, лужи – не объедешь, грязь – не засыхает, а хочется солнышка, тепла, свежести, утренней росы. И не знаешь – может, это вообще полярная ночь начинается.

Не насрать – на душу свою только. Но это – так, на словах. А в жизни – диван, интернет, фейсбук, пожрать. Вот воскресенье начинается, а на службу в Церковь не пойду – дрыхнуть буду. Но верю: не оставит Господь меня, лентяя и гордеца, повразумляет еще чуть-чуть, а дальше будет мне счастье до самой «мирной и непостыдной» смерти. Аминь.  

В четыре утра под нашими окнами, что выходят на чисто поле, кто-то устроил фейерверк. Мне не обидно: я не спал. Может, и день рожденья у кого просто, но, думаю, День мента у них так заканчивался. Вообще, «наше» поле и прилегающие к нему лесополосы почему-то активно используются ментами для стрелок-терок. Может, потому что тут рядом точка стоянки крышуемых ими придорожных проституток, а может, просто удобное место – хороший обзор, несколько путей отхода, прослушку не установишь. Менты ведь сами себя и гэбню бояться стали нешуточно. У них теперь вместо «все схвачено» идет война подстав «все против всех». Натали говорит: «Когда слышу, что очередной мент то погиб в аварии, то подстрелили, то посадили (хотя этих почти всегда условно), нельзя сказать, чтобы радуюсь, но с удовлетворением отмечаю, что мир устроен справедливо. Ведь сколько горя в этот мир они принесли – расплата, стало быть, подоспела». 

<…>

 Автор: Александр Пирогов, index.org.ru 

Tweet