Из милиции в полицию: Что происходит за дверями скандальных аттестационных комиссий

Унижения. Обвинения. Некорректные вопросы. Все это якобы происходит во время собеседований с аттестационными комиссиями, которые должны определить, кто из милиционеров Киева и области соответствует своей должности, кого нужно понизить, а кого и вовсе следует уволить.

Через неделю после начала работы комиссий милиционеры вышли на массовый митинг у стен МВД, назвав происходящее судилищем. А двое членов комиссии, представители Центра информации о правах человека, заявили о том, что некоторые их коллеги бездоказательно обвиняют милиционеров в коррупционных действиях. И хотя глава МВД Арсен Аваков заверил, что собеседования будут продолжаться, милиционеры намерены повторить акцию 20 декабря, в День украинской милиции — профессиональный праздник, который президент уже отменил.

Что происходит за дверями скандальных аттестационных комиссий и что общего между дорогой обувью кандидата и степенью его волнения? «Репортер» побывал на собеседованиях и увидел, легко ли милиционеры превращаются в полицейских

«Вы ненавидите ментов»

— Нет, вы представляете! Только что звонил Гриценко-младший и говорил, что я защищаю всех ментов! — негодует женщина — член одной из аттестационных комиссий, бросая косые взгляды на коллегу из Автомайдана. — Как это называется?

— Не надо кричать! Просто мне кажется, что у вас нет своего мнения! — еще громче оппонирует ей мужчина с другого края стола. — На любой наш аргумент вы находите контраргумент. Разве это правильно?

— Да, нахожу. Потому что считаю, что нельзя судить людей по принципу «ненавижу всех ментов». И большая квартира не показатель того, что человек коррупционер. У меня вот тоже двухэтажный пентхаус, на который мой муж, ученый, заработал своими мозгами, между прочим!

— Ну не кричите вы так! Нас люди слышат!

— А я буду кричать. Потому что вы предвзяты, раздражены. И вы ненавидите ментов! А это не позиция!

На стеклянные двери, за которыми случился скандал, обращены взоры десятка людей в штатском. Это милиционеры из райотделов Киева, которых вызвали на собеседование. Сегодня большинство из них следователи и участковые. Процесс происходит в бывшем здании управления ГАИ Киева. Теперь здесь расположен Центр рекрутинга Нацполиции Украины.

В одну из комиссий — ту самую, где сейчас так накалена обстановка, — меня пригласили в качестве наблюдателя. В ней работают шесть человек: представитель департамента внутренней безопасности Нацполиции, двое патрульных полицейских, психолог, а также представители общественных организаций — «Крыльев народного тыла» (подготовка операторов беспилотников для ВСУ) и Автомайдана. Условия такие: я слушаю беседу членов комиссии с кандидатами в полицейские, записываю ее на диктофон, но фотографировать, а также разглашать личные данные участников конкурса не могу. Также мне не разрешили присутствовать во время обсуждений и оглашения итогов.

Комиссии трудятся пять дней в неделю с 09:00 до 18:00. Для задушевной беседы с кандидатами у них есть от 10 до 15 минут. Впрочем, с некоторыми разговоры могут длиться и до получаса. Перед тем как пригласить кандидатов на разговор, члены комиссии изучают их личные дела, декларации о доходах. Некоторые из них пытаются найти компромат на собеседуемых в интернете или с помощью обращений граждан, которые могут присылать информацию о том или ином сотруднике милиции на специальный адрес в МВД.

— Дайте мне список тех, с кем беседуем сегодня. Отправлю его своим — пусть гуглят! — предлагает представитель Автомайдана Олег Пушак перед началом работы.

Интернет в кабинете медленный. Видеофиксации никто не ведет. У комиссии есть список критериев и вопросов, которые можно задать. Все базируется на трех основных принципах: мотивация, честь и доверие, способность к изменениям. Впрочем, задавать все вопросы не обязательно, да и импровизировать никто не запрещает.

— Готовились? Боитесь? — подхожу в коридоре к мужчине лет 30. Ссутулившись, спрятав лицо в воротник куртки, он поднимает на меня глаза.

— А как? Мы ж вопросов не знаем.

— А какие вопросы задавали бы вы, если бы перед вами стояла задача отбора? — спрашиваю.

Собеседник растерянно мнется. То ли так волнуется, то ли вправду не думал, о чем его могут спросить.

— Девушка, ну чего вы впрямь? Нам в кадрах сказали — мы и пришли, — напряженно выдавливает из себя милиционер.

— Ну а если о коррупции среди коллег спросят, если о декларации вашей начнут говорить?

— А это еще зачем? — он бросает нервный взгляд на коллегу.

Стеклянная дверь распахивается, моего растерянного собеседника приглашают на аттестацию.

За неполный рабочий день мне удалось увидеть собеседования с 15 кандидатами (в среднем через одну комиссию могут пройти от 20 до 30 милиционеров). Многим из них задавали одинаковые вопросы, на которые участники собеседования часто отвечали одинаковыми фразами. Да и сами кандидаты в милиционеры нередко похожи между собой — стилем беседы, манерой поведения и отношением к работе.

Самых интересных участников аттестации, как и их ответы, мы объединили в три образа.

За все заплатит папа?

Броские лакированные туфли. Кожаная куртка с меховым воротником. Синие наглаженные брюки, сияющие глянцем, и такого же цвета пиджак. Так одеты, естественно, не все. Но предметы гардероба либо аксессуары у некоторых схожи своей дороговизной. На вид им до 30 лет. Они почти не волнуются или умело это скрывают за белозубой улыбкой. Таких — молодых и самоуверенных милиционеров — в день аттестации, которую я наблюдала, было несколько.

— Кем вы себя видите через 10 лет?

— Если все будет хорошо, то начальником, — расплывается в улыбке парень в глянцевых брюках. Он следователь, в райотделе работает всего год. За плечами — Академия внутренних дел и строгий выговор.

— За что был выговор? — буравит его взглядом глава комиссии.

— За то, что несанкицонированно пошел гулять, — закидывает ногу на ногу молодой милиционер.

— Это самоволка.

— Не совсем. У нас был выходной. Права отобрали. А выдержать на казарменном положении три месяца непросто.

— Ну, знаете, в бывшем Суворовском училище пацаны с 14 лет в казармах живут, и ничего, — стыдят парня судьи. — Тогда скажите, кто принимал за вас решение поступать в академию?

— Никто.

— Сколько родителям нужно было собрать, чтобы вы поступили?

— Понятия не имею.

— У вас состоятельные родители? Вот я, например, не смогла помочь своему ребенку поступить в академию, потому что мне озвучили неподъемную сумму, — иронизирует женщина-психолог. — Может, родные вам просто не сказали, что дали взятку за ваше поступление?

Милиционер пожимает плечами. Беседа становится похожей на пинг-понг — переброску емких вопросов и ничего не значащих коротких ответов. Так выясняется, что родители милиционера — пенсионеры. Но до этого отец занимал руководящую должность в «Укрэнерго». Кажется, в этот момент парень готов провалиться сквозь землю.

— Какая разница, по вашему мнению, должна быть между милицией и полицией? — снова включается в беседу строгий член комиссии.

— Думаю, что людей, которые проявили себя не с лучшей стороны, в полиции быть не должно.

— А вы достойны?

— А я еще ничего такого не сделал, чтобы не заслужить.

— Как это? У вас же строгий выговор! Вы осознанно нарушили внутренние нормы. То есть я могу предположить, что и в работе вы не сделаете так, как предписано по закону, — раздраженно замечает глава комиссии. — С какой целью вообще вы пришли в милицию?

— Хотелось сделать что-то хорошее.

— Что хорошее? — негодует строгий судья. — Получить диплом? Какими качествами должен обладать офицер?

— Честь и законность.

— Одного качества у вас уже нет!

Время собеседования окончено. Парень покидает кабинет. Следующим аттестуют следователя, который трудится в органах шесть лет.

— Коррупция в милиции есть? — с ходу начинает начальник комиссии.

— Года три назад я такое видел, — кандидат задумывается. — Но сейчас, с приходом новых людей, не вижу. Понимаете, у них нет ни опыта, ни навыков, чтобы придумать, как брать взятки.

— Объясните мне тогда, как так получается, что каждый сотрудник, который приходит в этот кабинет, утверждает, что коррупция в милиции есть, но лично никто коррупционеров не знает? — вздыхает судья.

Милиционер лишь ухмыляется. Оказывается, полтора года он не работает в райотделе, а находится в командировке в Генпрокуратуре — расследует преступления на Майдане.

— И с какими трудностями сталкиваетесь?

— Массив работы. Бывало, что в день опрашивали по 40 человек. Я за год съездил в 50–60 командировок по стране. Благо что машина есть.

Фраза об автомобиле вызывает в комиссии заметное оживление.

— А какая у вас машина?

— Была «Тойота-Камри». Но я ее продал.

— Когда? Почему?

— Не помню.

— Почему в декларации не указана?

— Она не на меня была записана, а на брата.

— За какие средства покупали?

— Родители приобрели.

— А почему на брата тогда записали?

— Мы оба пользовались машиной. А отец — частный предприниматель, который занимается покупкой и продажей машин.

— Вы содействуете ему в бизнесе? — эта беседа смахивает уже не на пинг-понг, а на допрос, участники которого «колоться» не намерены.

— А как я могу содействовать? Работая следователем сегодня, это нереально.

— То есть вы остались без машины?

— Нет. Езжу на машине отца.

— Какой?

— «Пежо-Партнер».

— Объем двигателя? Расход? Какого года машина? Ваша зарплата — около 3,5 тысячи грн в месяц. Сколько вы на бензин тратите?

— Мне родители дают, — смущается парень. — И не только на бензин. Но и на продукты, и на оплату квартиры.

С дальнего конца стола раздается тяжелый вздох.

— А вам не стыдно, взрослому мужчине, вести такую жизнь? — почти по-матерински отчитывает милиционера женщина-психолог. — У вас же два высших образования! Ладно, — вздыхает, — скажите, если условия оплаты труда в полиции не изменятся, вы останетесь здесь работать?

— Останусь. Хоть и знаю, что этого не произойдет.

— А начальником стать готовы?

— Не готов. Ответственность большая. Куча нервов. Я видел, как работает мой начальник — до глубокой ночи! И к тому же опытных осталось мало — одна молодежь работает. Всех учить надо — никто ничего не знает.

Ломовая лошадь

На вид ей около 40. Вполне возможно, что и меньше. Но глубокие морщины в уголках глаз и волосы с проседью добавляют лет. Она одета в мешковатую блузку и брюки широкого кроя. Кожзам на сумке потрескался, как и носки на сапогах.

У судей нет вопросов к ее декларации, а все выговоры она может объяснить в деталях, не таясь. У нее как минимум десяток лет следственного стажа. Но это не спасает от волнения — дрожь передается от кончиков пальцев до плеч.

— Вам холодно? — заботливо спрашивает один из судей.

— Нет, волнуюсь, — честно признается она.

— Но мы ж не страшные, — улыбается судья. В ответ кандидатка вяло растягивает губы.

— Чего не хватает милиции?

— Вежливости.

— Почему?

— Очень много граждан обращаются. Нагрузка большая, и нет возможности всем уделить должное время. И так работаем 24 часа в сутки.

— А какая у вас зарплата?

— Три триста, — буквально выдыхает женщина.

— А какая, по вашему мнению, адекватная?

— От восьми до десяти.

— И за эти деньги вы бы работали как ломовая лошадь?

— Да я за три триста работаю как лошадь! — взывает она.

— А тогда скажите, будете ли вы оправдывать тех коллег, которые нарушили нормы закона в силу обстоятельств? Например, взяли взятку, чтобы оплатить лечение ребенку?

Плечи женщины вздрагивают.

— Нет. Я категорически против взяток. Есть же друзья, благотворители, кредиты.

Судьи ее не перебивают, и кажется, верят каждому слову. Аттестация окончена. После короткого совещания в кабинет приглашают коллегу женщины — такую же уставшую и напуганную. Раньше она вела дела «по наркотикам», сейчас «занимается общим криминалом».

— И какая обстановка с наркотиками?

— Боремся, но все печально.

— Почему?

— Потому что задержанных нами отпускают в судах. И это не очень приятно, когда идешь по улице, а этот наркоман плетется навстречу и улыбается тебе в глаза.

— У вас были конфликты с руководством?

— Особо нет.

— Что значит особо? — ежится самый строгий член комиссии.

— Ну, может, из-за того, что не вовремя дала поручение. Загруженность ведь большая.

— А сколько дел следователь может довести до суда за месяц?

— Смотря какие дела. Но четыре — это вполне нормально. Хотя у меня бывало и больше.

— За то, что вы больше других работаете, вас поощряют?

— Нет.

— А сколько раз вам доводилось принимать неправомерные решения?

— Никогда такого не было.

— Вы часто врете?

Женщина опускает глаза в пол.

— Нет, — тихо выдавливает.

Собеседование с ней длилось меньше 10 минут, а в вопросах членов комиссии не слышалось ни тени раздражения или предвзятости.

«А где начальник?»

В кабинет буквально врывается взволнованный коренастый мужчина. Джинсы с обвисшими коленями, свитер в катышках. На пунцовой щеке свежий порез, похожий на след от спешного утреннего бритья.

— Присаживайтесь! — приглашают его члены комиссии.

Но тот растерянно мнется у стула.

— Неудобно! Вы же старше, я перед начальством привык стоять, — искренне признается. В милиции он служит уже 11 лет. Начинал участковым, сейчас работает следователем. Есть жена и сын. Для таких, как он, слово начальника — закон, а выходной и отпуск — роскошь. Обычно таким в нагрузку к опыту идут как минимум нервные срывы, как максимум — язвы, анемии и непрекращающиеся головные боли.

— Почему вы не отстаивали свое право на отпуск? — звучит вопрос членов комиссии.

Ответ предсказуем: сначала пытался, но это бессмысленно, ведь все решают начальники, которые так привыкли работать. А дальше усталость сменил азарт. И даже в отпуске что-то ноет под ложечкой — дает о себе знать тяга к работе.

— И в общем — уже и непонятно, нормальный ты человек или трудоголик, — подытоживает милиционер.

— Если вам не повысят зарплату, останетесь в полиции?

— Уверен почти на 100%, что условия будут лучше, — рапортует бодрый следователь. — Но я останусь в любом случае, потому что давал присягу на верность народу и государству.

— А какие у вас ассоциации со словом «офицер»?

Услышав вопрос, милиционер вскакивает со стула.

— Офицер — это человек, который должен придерживаться слова, — чеканит — как с листа читает. — А еще должен быть аккуратным и не бояться делать того, что ему прикажет государство!

Он заглядывает в глаза членам комиссии, вероятно, пытаясь разглядеть ответ для себя. Уходит также бодро и взволнованно.

Коллега, который заходит следом за ним, участковый с 17-летним стажем, одет так же неброско. Но слова даются ему трудно — будто застревают в горле. Оттого все ответы едва слышны.

— Рассказывайте! Чем занимаетесь на работе? — вступает в схватку самый строгий член комиссии.

— Помогаем людям, — почти шепотом в ответ.

— Рынок на районе есть?

— Да.

— Сколько денег каждая точка платит?

— У нас нет на рынке таких отношений, — аттестуемый мычит нескладно.

— Я в это не верю, — отрезает член комиссии. — Тогда скажите, вы хорошо владеете обстановкой в своем районе?

— Надеюсь, что достаточно.

— Сколько у вас точек сбыта наркотиков?

— Нет таких.

— И что, алкогольный фальсификат тоже не продают?

— Периодически бывает. Но не из квартиры, а возле супермаркета, — чуть громче отвечает милиционер.

Но комиссия сдаваться не намерена.

— Вы столько лет работаете участковым. Если не просить у граждан материальной поддержки, то прожить на эти деньги невозможно, — плавно начинает психолог. — Что же вас держит на этой работе?

— Ну, я вырос в этом районе, — вяло сопротивляется конкурсант. — Да и хотел в другую службу перейти, но начальство не приветствовало. А сейчас я никуда и не стремлюсь.

— Факты получения взяток были?

— Не было. Ни с кого не вымогал. Благодарность была.

— И каждый год выговоры, — листает комиссия личное дело. — И всего пять поощрений. За что вас так не любили?

Милиционер поднимает глаза, но кажется, смотрит сквозь членов комиссии.

— Это из-за станции метро, где поставили очень много нелегальных киосков. Все там, а участковый крайний!

— Вы хотели сказать, что все там пасутся? Кто? БЭП? Прокурорские?

Милиционер так и не дает честного ответа.

В общем-то, как и остальные его коллеги. Из 15 человек лишь один признался, что процентов 10 его коллег, предположительно, «занимаются чем-то нехорошим», то есть завязаны в коррупционных схемах, а «святых нет нигде». Остальные, не отрицая коррупции в ведомстве, убеждали, что это есть в других отделах, но уж точно не у них.

Большая чистка

— Следователи. Низшее звено. Мало на что влияют. Рабочие лошадки. Не вижу смысла их увольнять, — подытоживает рабочий день Олег Пушак из Автомайдана.

По каждому из милиционеров члены комиссии подают протоколы, которые должны быть засекречены до окончания аттестации. Но многие из собеседуемых узнают свои результаты едва ли не в тот же день.

— Утечки возможны в самих райотделах, — признаются члены комиссии. — Но это не наша вина.

Впрочем, со слов самих милиционеров, увольнения начались еще до аттестации. По слухам, сначала руководители «уходили» тех, кто по разным причинам их не устраивал.

— Видимо, надеялись на то, что на этом чистки закончатся и это их не коснется, — объясняет источник «Репортера» в уголовном розыске Киева. — Часть сотрудников, к примеру, отказывалась переводиться в полицию — писали заявления на увольнение в связи с ликвидацией милиции. Так они могли бы получить компенсацию от государства, зарегистрироваться на бирже труда, переквалифицироваться и найти новую работу.

Но людей убедили, что это лишнее. Что все достойные останутся работать в полиции. А потом случились эти тесты и собеседования. В итоге полетели головы самих начальников. Тесты, к слову, несложные. Я и мои коллеги хорошо его сдали. Но они рассчитаны на знание логики и математики, а уж никак не на тонкости профессии. Поэтому его в основном провалили те, кто пошли сдавать первыми, то есть начальство. Остальные, поняв, в чем суть тестов, сдали их уже по аналогии. Легче всего было тем, кто любит решать кроссворды, ребусы и логические задачки. Но это совсем не означает, что они могут справиться с преступностью.

Не меньше вопросов у милиционеров и к составам комиссий. Дескать, они не знают, кто их судит и нет ли конфликта интересов. Особенно остро аттестуемые реагируют на представителей Автомайдана, которые, по их мнению, банально мстят правоохранителям за уголовные преследования зимой 2013–2014 года.

Пересмотр составов комиссий — одно из требований милиционеров, которые собрались на митинг у стен МВД в воскресенье, 13 декабря.

— Изменения действительно произошли — некоторых людей отсеяли, — говорит Олег Пушак. — От нашей организации теперь работают больше людей — всего шесть человек. Новички проходили собеседование с нардепом Антоном Геращенко. В целом же комиссии формировались достаточно быстро: за неделю-две. До начала работы нас собирали дважды — рассказывали, как будут происходить собеседования.

Часть милиционеров, кстати, пройдут аттестацию заочно, то есть члены комиссий просто изучат их личные дела.

— А там жалоб от бандитов — выше крыши! — улыбаются киевские оперативники. — Ну разве может быть хорошим опер, который всем угоден? Но обстановка у нас все равно очень нервная. Люди демотивированы, никто ничего не делает. Работа стоит. Сначала ее застопорил новый Уголовно-процессуальный кодекс, согласно которому без следователя мы и шагу ступить не можем. Теперь же ее останавливает новый закон о Национальной полиции — там ничего не сказано об оперативно-разыскной деятельности. Нет там упоминания и о подразделениях, которые занимались наружным наблюдением и прослушкой. При этом преступность в городе растет — увеличилось количество разбоев, грабежей, угонов. И как в таких условиях ловить преступников, мы не знаем.

Чем обернется переаттестация — очищением рядов милиции или изгнанием оттуда всех специалистов, — вопрос спорный. Уже в новом году комиссии начнут работать в регионах. И, скорее всего, там споры будут еще жарче, а держаться за свои места милиционеры будут еще крепче — ведь в регионах найти место под солнцем уволенным правоохранителям будет еще сложнее, чем в Киеве и области.

Организаторы милицейского митинга, к слову, говорили о том, что он может стать всеукраинским. Впрочем, большую поддержку среди населения эти выступления вряд ли найдут — слишком запятнан милицейский мундир.

— Почему вы не митинговали против низких зарплат, ненормированного рабочего дня, продажи должностей? Почему молчали, когда вас огульно называли насильниками после событий во Врадиевке? — спрашиваю напоследок у милиционеров из киевского уголовного розыска.

— Мы не имеем права, потому что мы военизированное формирование, — пожимают они плечами.

— А профсоюзы?

— Ха! Это сейчас они засуетились, потому что их лишают рычагов управления. У новой полиции наверняка будут свои профсоюзы, — улыбается один из моих собеседников. — До того они были частью системы, которая пожирала всех, кто пытался возмутиться и отстоять свои права. Так что в этой сфере нет святых. И если в стопке уголовных дел, которые я за сутки все равно не успею изучить, окажется такое, за которое меня отблагодарят, я буду расследовать его. Потому что наши люди сами несут — с них даже вымогать не нужно.

Автор: Маргарита Чимирис, РЕПОРТЕР

Иллюстрации: Богдан Самойленко

Tweet