Персони

Воспоминания узника Кремля: Ростовский этап. Я стал частью тюремной системы

Published 5 Листопада 2016

Этап. В автозаке без окон, в тесноте, рядом с двумя «ополченцами» из так называемых «лнр» и «днр» меня везут в неизвестность. Жарко, душно. Лето дарит сорок пять градусов жары. Дорога длится недолго, и в итоге я оказываюсь в следственном изоляторе номер один города Ростова-на-Дону. Путь в сборное отделение.

Там опрос на статьи и срок лишения свободы. Вопрос «по жизни ли все ровно?» – и дальнейшее распределение. Если все «ровно», то в нормальную камеру, где нет «петухов» и «гадов», если же нет, то…

Стандартная процедура на роспись под документами о том, что мне выдают все необходимое – матрас, подушку, одеяло и так далее. На деле же этого ничего нет. Откажешься подписывать – и можно прямиком отправляться в штрафной изолятор.

Мы по разные стороны баррикад, но одинаково попали под каток российской репрессивной машины

Сидим и ждем. «Ополченцы» рассказывают о том, что происходит в действительности на Донбассе. Между нами никакой агрессии. Мы в тюрьме, в одинаковой жизненной ситуации. Мы по разные стороны баррикад, но одинаково попали под каток российской репрессивной машины. Один из них лишился ноги, и его прямо из больницы привезли в следственный изолятор. Он защищал идеалы агрессора и оказался преданным.

Рассказывали о том, что каждый день идут бои, что патронов у них нет, Россия перестала снабжать ими в достаточном количестве. Из каждого боя выходят по десять человек, среди которых восемь трехсотых, тяжело раненых. Каждое село, каждый пригород – это отдельная преступная империя. Все повязано на захвате бизнеса. Они же занимались контрабандой оружия в Россию. Того же оружия, что им Россия дала для войны. Никому не интересна независимость, только деньги.

Вокруг нас темнота и ржавые трубы. В отдалении – туалет. Кто-то пьет, кто-то курит. Все ждут, когда назовут их фамилии и отведут в камеру. Очередь на заточение. Вот называют и мою фамилию – камера шестьдесят три. Иду лабиринтами тюрьмы. Прохожу мимо «кичи» (штрафной изолятор). Воняет канализацией, плесень и сумрак. Слышны уставшие голоса из-за тюремных дверей. Несу свои баулы. Там все накопленное за полтора года. Книги, одежда и продукты.

Представьте себе, что значит за один раз перенести весь свой дом, все, что у вас есть. Поднимаюсь со своей ношей на третий этаж, поворот направо – и вот она, камера шестьдесят три. Открывают двери. Заглядываю. Маленькое помещение, в котором тьма людей, везде сумки и сохнущая одежда. Все взгляды нацелены на меня. Вынужден зайти. Шаг за порог – и черта пересечена. Двери захлопнуты. Тишина. Никто не произносит ни слова, только смотрят. Что же делать? Как правильно поступить, чтобы тебя не убили? Это действительно страшно. Не передать, как колотится сердце в этот момент.

Я говорил как есть: про ситуацию в Крыму, про пытки, про Лефортово. Я стал частью тюремной системы

Ко мне подошел арестант с прозвищем «Грузин», указал, куда поставить мои сумки, и повел к смотрящему за камерой. Я сел перед ним, а вокруг меня с десяток сидельцев с ног до головы растатуированных в купола и церкви. Начался разговор. Кто я? Откуда я? За что сижу? Почему всего 7 лет? Нужно было говорить только правду.

Врать строго запрещено, за это – смерть. Я говорил как есть: про ситуацию в Крыму, про пытки, про Лефортово, про свой отказ от дачи показаний. Сидельцы долго думали, совещались, но в итоге сказали: «Живи, ты мужик». Эти слова были приговором. Приговором сродни освобождению. Меня позвали пить чифир. Крепкий чай, который по традиции пьют по кругу из одной чашки все заключенные, находящиеся в одной камере. Всего по два глотка в честь единения. Я стал частью тюремной системы.

Меня приняли арестанты, и я сразу же начал себя реализовывать в тюремных застенках. Я был единственным, кто имел высшее юридическое образование. Все апелляции и жалобы на нарушение режима содержания «были моими». Арестанты мгновенно предоставили мне всю необходимую литературу и место для работы. Я работал с утра до вечера, что называется, «за себя и за того парня». На сон отводилось всего четыре часа. У нас было всего восемь кроватей на двадцать три человека.

Приходилось спать по сменам. Моя смена была с одиннадцати вечера до четырех утра. Постель была коричневого цвета от пота и грязи. Стирать белье не было времени, потому что следующему сидельцу попросту нужно было спать. Меня впервые начали знакомить с тюремными понятиями, с обиходом тюрьмы.

В дичайшей 45-градусной жаре мой месяц в Ростове-на-Дону прошел в прочтении книг

Совершенно неожиданно от уже давно забытых мною друзей из Крыма пришли книги. Чудесные произведения, о которых я мечтал все полтора года Лефортовского заточения. В дичайшей 45-градусной жаре, под оглушающую музыку детских песен, что играли из колонок администрации, мой месяц в Ростове-на-Дону прошел в прочтении этих книг. Это было забвение. Они многому меня научили и оставили действительно значительный след. Потом эти книги я передал в другие камеры, подкупив сигаретами охранника. Надеюсь, это пошло на благо и зачтется мне. Месяц тянулся слишком долго.

На стене нашей камеры висел радиоприемник, из которого я пытался узнать о ходе судебного процесса над Александром Кольченко и Олегом Сенцовым, но все попытки настроить волны были тщетными.

Автор: Геннадий Афанасьев, крымчанин, гражданский активист, бывший политзаключенный, Крым.Реалии

Фотограф Геннадий Афанасьев был арестован в оккупированном Симферополе 9 мая 2014 года. Проходил по сфабрикованному российской ФСБ делу «террористов группы Сенцова». Под жесточайшими пытками палачи заставили его подписать признание во всем, что они требовали, в том числе в намерении взорвать мемориал «Вечный огонь» и памятник Ленину в Симферополе. Во время суда над режиссером Олегом Сенцовым и общественным активистом Александром Кольченко Афанасьев нашел в себе мужество отказаться от показаний против них.

Предыдущие записи: