Мама Черная сама выбрала Колыму

Там Мама Черная спасала зэков от неминуемой смерти и воевала с лагерным начальством. Никто не говорил «доктор» – за главврачом больницы прочно утвердилось уважительное прозвище Мама Черная (Нина Владимировна — жгучая брюнетка). Это была дань благодарности Доктору, ведь все без исключения зэки — и уголовники, и политические — знали, что попасть к Маме Черной значило выжить!

«В 1944 году в больнице Севлага на Беличьей я рассказала о смерти Осипа Эмильевича Мандельштама Варламу Тихоновичу Шаламову, который попал в больницу как тяжелый дистрофик и полиавитаминозник. Мы изрядно над ним потрудились, прежде чем поставили его на ноги. В больнице с ним познакомился заключенный фельдшер хирургического отделения Борис Николаевич Лесняк, через год после освобождения, в 1946 году ставший моим мужем. Он горячо ратовал за Шаламова. Я оставила Шаламова в больнице культоргом, сохраняя его от тяжелых приисковых работ, где он долго продержаться бы не смог…».

Эти строки взяты из совсем небольшой книжечки Нины Савоевой «Я выбрала Колыму», изданной в Магадане в 1996 году на средства общества «Поиск незаконно репрессированных» тиражом 500 экземпляров. Нины Владимировны уже нет с нами, и я хочу рассказать об этой женщине, непродолжительное знакомство с которой и с ее мужем, колымским политзэком Борисом Николаевичем Лесняком, считаю одной из удач своей жизни.

Надписывая мне на память свою книгу, Нина Владимировна сказала: «Не хочется мне вам ее дарить — плакать будете!».

Казалось бы, столько написано о ГУЛАГе, столько прочитано, но так и произошло.

Одна из больших удач ее жизни

Она родилась в Северной Осетии в 1916 году в семье хлебороба-отца и труженицы-матери. Мечта Нины с детства о врачебной профессии стала осуществляться в 1935 году, когда она после окончания двухгодичных подготовительных курсов медфакультета МГУ сдала экзамены и была принята в Первый московский мединститут. В то время это была подлинная академия.

Академик Н.Н. Бурденко читал студентам лекции по хирургии, знаменитый терапевт, профессор М.П. Кончаловский — терапию.

«Считаю одной из самых больших удач своей жизни то, — пишет Нина Владимировна, — что мои институтские учителя — профессора, ассистенты, люди высокой общей культуры и высокого профессионализма, интеллигенты в российском понимании этого слова, передавали нам не только свои знания и опыт, но и учили врачебной ответственности, состраданию…».

Именно эти нравственные идеалы побудили Нину Владимировну сделать свой выбор по окончании института в 1940 году: из четырех предложенных ей мест она выбрала Магадан — город заключенных, как называла его комиссия по распределению молодых врачей.

Дело в том, что ее учеба в мединституте пришлась на годы террора. В конце 30-х был арестован и уничтожен нарком здравоохранения СССР Г.Н. Каминский, которого медики глубоко уважали; был арестован директор института Оппенгейм, которого студенты заслуженно любили. В летние каникулы Нина выкраивала месяц, чтобы съездить на родину, в Осетию, и видела, что над каждым вторым домом в родном селе витал траур: кто-нибудь был арестован. «Все это… заставляло думать. Вот почему я считала, что в моих знаниях и моей помощи больше всего нуждаются ТАМ».

«Я была потрясена»

Осенью 1940 года Нина прибыла к месту работы, в Магадан.

Первое место работы и первое крещение — прииск имени Чкалова Чай-Урьинского горнопромышленного управления.

«То, с чем я столкнулась, — пишет Нина Владимировна, — то, что я там увидела, потрясло меня. Самое буйное мое воображение не способно было это представить. Вздыбленная, вспоротая, перевернутая земля, на которой и в щелях которой копошились такие же серые, как эта земля, люди, а если точнее — тени людей, одетые в грязные, убогие лохмотья. Изможденные серо-коричневые лица производили жуткое впечатление. Первое же знакомство с производством и лагерным бытом позволило мне понять две вещи: первое — в сохранении жизни этих несчастных людей серьезно никто не заинтересован, главная их беда — голод и истощение. Второе — единственная служба в этой системе, не являющаяся врагом заключенных, — медики, при всей ограниченности их прав и возможностей. Под флагом этого понимания прошла вся 12-летняя моя работа в лагере…

Осужденные по 58-й, политической статье, а они составляли большинство «списочного состава», резко ослаблены, истощены. Убогое, некалорийное питание. Отпускаемые по скудным нормам продукты для лагерного котла по пути к котлу и из котла беззастенчиво расхищались…

Почти не было дня, чтобы не привозили с участка в больницу или морг умерших в забое от общего переохлаждения организма. Отморожения были явлением массовым. Отмороженные пальцы рук и ног амбулаторно «скусывались» в день по целому тазику.

Я была потрясена всем этим. Конфликты с начальством начались чуть ли не с первых дней…».

С приходом Нины Владимировны группа временно освобожденных от работы по болезни («группа В») возросла почти вдвое, начальство неистовствовало и грозилось. Зато мало интересовало его то, что в ноябре столовая вольного приискового поселка не имела крыши, так что снег падал на головы и в тарелки. Пользоваться водой из речки Чай-Урьи было равносильно самоубийству, так как в нее спускались все промышленные и бытовые отходы. По настоянию нового главврача сначала геологи нашли родник на ближайшей сопке, а затем родниковая вода была заключена в трубы и спущена к прииску. Действенных лекарств от дизентерии не было, но болезнь пошла на убыль.

Принцип «Все для больного!»

В предвоенные и военные годы прииски Чай-Урьи укомплектовывали «отходами» и «отбросами» с других приисков, и, когда этапы прибывали на Чай-Урьинские прииски, особенно на Чкаловский, из машин нередко вынимали уже окоченевшие трупы.

Нина Владимировна металась между лагерем и приисковой администрацией. Все, что ей удавалось выбить, выдрать, выкричать для лагеря, казалось каплей в море, тонуло в кошмаре лагерного бытия.

«Кусок не лез в горло, и сон не шел. Я чувствовала, что нахожусь на грани катастрофы, нервного срыва. Я писала рапорты во все эшелоны дальстроевской власти, вплоть до самого начальника Дальстроя… без какого-либо успеха. Лагерная администрация, охрана смотрели на меня с неприязнью и удивлением. Начальник отряда ВОХР сказал мне как-то:

— Что-то вы больно печетесь о врагах нашего народа и нашей Родины. Смотрите, чтоб не кончили плохо».

Начальник санотдела Чай-Урьи Репьева, оценив ситуацию, отправила Нину Владимировну в отпуск. Затем она была отозвана в Магадан и, после непродолжительной работы заведующей урологическим отделением центральной больницы УСВИТЛа, в конце лета 1942 года приняла больницу Севлага в таежном поселке Беличья. И с этого момента принцип «Все для больного!» стал законом для всех, а его несоблюдение стало несовместимым с пребыванием в больнице.

В своей книжке Нина Владимировна не пишет, но я узнал об этом от Бориса Николаевича: никто не говорил «больница» или «доктор», с некоторых пор за главврачом больницы прочно утвердилось уважительное прозвище Мама Черная (Нина Владимировна — жгучая брюнетка).

Это была дань благодарности Доктору, ведь все без исключения зэки — и уголовники, и политические — знали, что попасть к Маме Черной значило выжить!

И когда она по роду службы отправлялась в свою очередную поездку на один из многочисленных объектов ГУЛАГа, ее уже опережала эта весть, передаваемая по четко работавшему устному телеграфу зэков. Уголовники оповещали братву: во время поездки Мамы Черной — никаких насилий и эксцессов! И так оно всегда и было.

Результаты деятельности Нины в больнице — яркий пример того, ЧТО может сделать человек даже в нечеловеческих условиях. По существу, главврач взяла на себя функции лагерных начальников, большинство из которых не занимались организацией быта лагерников, а сосредоточились на мучительстве «врагов народа».

Вот только краткое перечисление сделанного.

Организовали подсобное хозяйство — тепличное, парниковое, огородное. Построили полноценные ванные и теплые, цивилизованные туалеты. В больнице появился так ей необходимый рентгеновский аппарат. Первая на Колыме станция переливания крови была создана в больнице Севлага на Беличьей.

Для лагерной Колымы Беличья больница не имела аналога и в другом. Больница — лагерь на несколько сот мест, куда попадали заключенные с самыми разными статьями и сроками вплоть до двадцатилетников, — не имела… ни вышек, ни вахты, ни зоны, даже простой ограды-плетня, не имела ни единого вохровца на своей территории. До 1945 года единственным вольным человеком в больнице была Нина Владимировна.

Она добилась этого вскоре после того, как приняла больницу, и в ответ на требование режимной части и военизированной охраны обнести территорию больницы зоной, поставить вышки, оборудовать вахту, она заявила, что в случае побега из больницы всю ответственность берет на себя, и может это сделать в письменной форме.

«Персонал больницы, на сто процентов состоявший из заключенных, более чем кто-либо способен был оценить это завоевание, ибо обретал сам пусть малую, но свободу. Я была уверена, что ни одно отделение не допустит побега. Жизнь подтвердила это». Таков был авторитет Мамы Черной — никто даже не попытался подвести чудо-доктора под статью!

20 ноября 1946 года Нина Владимировна и Борис Николаевич обвенчались в Магаданском городском загсе. И хотя срок Бориса Николаевича закончился, к Колыме супруги были привязаны «статьей 39 Положения о паспортах», поставленной в его паспорте. Лишь через 10 лет, в 1956 году, Борис Николаевич получил документ о полной реабилитации.

«В 1972 году, выйдя на пенсию по возрасту, мы с мужем вернулись в Москву. Но лагерь навсегда остался в нашей памяти. Голос его временами звучит очень громко».

Александр Локтев, Новая Газета